С рожденья нравный у меня характер;
пылает временами сталь в глазах,
во мне живёт не только кроткий агнец,
но и бунтарь по линии отца.
К соседу зависть разум мой не гложет,
дом для друзей приветлив и открыт,
я безразлична к мишуре роскошной
мне мил и дорог без излишеств быт.
Тебя великую… «немытую»… больную
я обожаю сердцем и душой,
но всё внутри кипит, когда кайфуя
преступники смеются над тобой.
«Браслеты» им не тягостью в хоромах.
Их оправдает суд и адвокат,
и снова будут слуги для народа
Россией «справедливо» управлять.
Вещает микрофон о том… об этом…
где… что… кому решают господа.
При помощи немых бездушных кнопок
оскудевает русская казна.
Сползает дождь ручьём с ребристой кровли,
встречаю я неласковый рассвет,
финальный крик из жирных многоточий,
оставив в недописанной строфе.
Лучами сияют софиты.
Зал полон…
свободных нет мест.
Бесплатно под небом открытым
играет эстрадный оркестр.
Взлетая волной в поднебесье,
мазурка, кадриль и гавот
чаруют
и хочется грезить
под звуки пленительных нот.
Стираются годы и числа…
пьянящий туман в голове,
вняв чувствам, безумствуют мысли
и кажется, что я во сне…
Ласкают паркет кринолины,
княжна наблюдает в лорнет,
танцует с шутом герцогиня,
с принцессой кружи′тся корнет.
Играют на бис музыканты…
Я плотно ресницы сомкнув,
блуждаю в тумане обманном —
мне хочется век тот вернуть.
Не поспешай…
не лето на дворе;
до поезда час пятьдесят ещё,
клади салат, колбасочку, пюре,
по маленькой, давай на посошок.
Откуда знаем сложится всё как,
даст ли ещё свидание Господь …
с рожденья наша жизнь в его руках
не ведает никто, что завтра ждёт.
Всё может быть…
волнуется страна.
Счастливей наступивший век не стал…
Мне снится до сих пор тоннель Саланг…
какие пацаны остались там.
Спасибо, что проведать заскочил.
Возьми для внучек… куклы делал сам.
Давай, присев, минуту помолчим…
Я провожу…
успеем на вокзал.
В широтах северных мороз,
на тройках свадьбы шумные…
а в нашем городе норд-ост
четвёртый день безумствует.
К нему вдобавок мелкий дождь
колючками противными —
с собою новый зонт возьмёшь,
ветрище спицы вывернет.
Разгул устроив без причин,
два друга блажью маются…
«бегут ручьи… звенят ручьи»…
деревья изгибаются.
* * *
И в Петербурге, и в Торжке
метели буйно-снежные,
а в нашем южном городке…
Прогноз…
Дожди по-прежнему.
Взгляд прищурив, в пёстром платье
осень нежится в лучах;
треплет огненные складки
ветерок шальной, ворча…
Нелегко в фасоне трудном
прояснить, что есть к чему,
он натешившись над юбкой,
ворот хочет расстегнуть.
Позабыв про осторожность,
изо всех стараясь сил,
превращает шёлк без ножниц
в золотящийся утиль.
Дарит ласковое солнце
лоскутам волшебный блеск.
Осень, млея, шепчет сонно:
«Отдохни чуток, шельмец».
Ей наряд ничуть не жалко…
дерзкий ей дороже гость,
у неё одежды яркой —
больше, чем на небе звёзд.
Огнём поверхность неба рассекая,
вниз шалая торопится звезда.
Летит к земле стремительно, не зная,
что ей не приземлиться никогда.
Безумная… спешит незванной гостьей
таинственным законам вопреки,
и тянутся за узкою полоской
похожие на свечи огоньки.
Не дав ей шанс,
наступит крах мечтаньям,
прервёт полёт незримая рука,
дым белый во мгновение растаяв,
осядет на плывущих облаках.
Не будет в небе шума никакого
из-за несчастья со звездой одной,
холодные светила завтра снова
зажгутся над Вселенной в час ночной.
День уходит…
Осенняя пряность,
пропитав интерьер, затаилась в углах;
на кокетливость штор полотняных
тень бесстрастных лучей кружевно улеглась.
Издали′ синеву обнимая,
безбоязненно взгляд мой скользит по волнам…
а когда-то штормтрап покоряя,
я молила: «О боги, спасите меня»!
Море дерзко, в мой день именинный
ледяною водой окатив выше глаз,
оплело неземной паутиной…
так…
что кожа моя с ним навеки срослась.
Опускается дымчато вечер.
По холмам бирюзовым блуждает мой взгляд,
не забыв дом у маленькой речки,
я сегодня машу вслед большим кораблям.
На душе с утра метелит.
И на улице метёт.
Мне бы к маме на неделю —
растопить сердечный лёд.
К ней котёнком прижимаясь,
под сухих поленьев треск
рассказать, как мне бывает
одиноко вдалеке.
Внемля мудрости утешной,
мокрый нос в халат уткнув,
под молитву безмятежно
в царстве рук её уснуть.
Пробудившись, утром рано
с песней в горнице прибрать…
Для меня в родных пенатах
стала б мелочью хандра.
На душе с утра метелит.
И на улице метёт.
Мне бы к маме на неделю —
растопить сердечный лёд.
Откуда ты, рыжее чудо,
подарок нежданный с утра,
чтоб не был Пиратом обскубан,
а ну-ка бегом со двора!
И что ты прищурил глазищи,
страдальческий делаешь вид,
нос розовый в ноги мне тычешь;
налью молочка… потерпи…
Какой же ты, право, ледащий.
Что чешешься? Блохи небось?
Ну ладно… запрыгивай в ящик,
незваный до завтрака гость.
Красавчик… что золота слиток,
откушал и тут же ко сну.
Да ты, брат, породы элитной…
А может ты осени внук?
«УЧИТЕЛЬ! ПЕРЕД ИМЕНЕМ ТВОИМ ПОЗВОЛЬ СМИРЕННО ПРЕКЛОНИТЬ КОЛЕНИ!»
Посвящается моей любимой учительнице русского языка и литературы
Шепеленко Наталье Карповне
Улетят журавли,
дождь дороги размоет,
с силой буйною ветер листву разметёт,
обнажившись, деревья застынут в покое,
и опять в «однокомнатном доме» её
терпкий дым разольёт чай с лавандой и мятой,
плечи нежно обнимет пуховый платок,
раньше звёзд загорится настольная лампа,
лягут стопки /тетрадей в линейку/ на стол.
Сняв очки…
ровно в полночь она, не вздыхая,
приготовит к утру шарф и платье плиссе,
как всегда…
на шесть тридцать будильник поставит,
чтобы школьную дверь отворить раньше всех.
Спать ложась, плотно сдвинет она занавески,
только мысли во тьме перерыв не возьмут,
будет перед глазами мелькать разноцветно
не усыпанный розами пройденный путь.
Эх, Собака ты, Собака, ты чего идёшь за мной?
Видеть, думаешь, мне сладко взгляд отчаянно-больной.
Знаешь что, подходом тонким сердце де′вичье не рви.
Зря не ластись к незнакомке, ей сейчас не до любви.
Не таращь свои глазищи, грустью их не рассмешишь,
разумею… взглядом ищешь струнки слабые души.
Что же ты понять не хочешь, мне тебя
О проекте
О подписке