В тот же миг они словно переместились в богато убранную спальню. Лёгкие, длинные занавеси колыхались от ветра. Вокруг сновали полупрозрачные женщины, а на широком ложе, среди шёлковых подушек лежала Тукал-ханум (Едигей узнал её) и счастливо улыбалась пожилой женщине, с осторожностью держащей в руках плачущего младенца.

– Старшая императрица, Биби-ханум. – Едигей с невольным почтением склонил голову.

– Смотри дальше, – прошелестел голос Веды.

Силуэты женщин растворились в тумане, спальня подёрнулась дымкой, и вот Едигей уже в тёмном коридоре, освещаемом светом от факела в руке Биби-ханум. Возле неё стоит Тукал-ханум. Она со слезами на глазах передаёт ребёнка молодой женщине, а рядом стоящий седовласый мужчина прижимает руку к сердцу, склонив голову. Оба, мужчина и женщина, быстро скрываются в темноте длинного коридора, и в следующий миг видение переносит Едигея в маленькую комнатку, за стенами которой идёт бой. Седой мужчина сражается с воинами императорской охраны, но в комнате происходят события не менее захватывающие – женщина прижимает младенца к груди, а какой-то незнакомец, воздев руки к небу, что-то говорит. Неожиданный столб яркого света заставляет Едигея зажмуриться, а потом раскрыть глаза в изумлении. Между двумя разошедшимися в разные стороны лучами, появляется проход к фонтану и поляне, покрытой стриженой зелёной травой. Женщина с ребёнком шагает туда, следом за ней незнакомец, а потом, через какое-то время и седой мужчина. Лучи исчезают, и перед Едигеем пустая маленькая комната.

– Что это было? – прошептал Едигей, но Веда не удостоила его ответом, только крепче сжала руку.

Едигей снова очутился в комнате, на этот раз просторной и светлой. Женщина из видений что-то радостно говорит маленькому мальчику, и он, неуверенно ступая ножками, направляется к седому мужчине. Тот берёт его на руки и кружит по комнате, ребёнок смеётся, а потом вдруг становится серьёзным, чуть оттопыривает нижнюю губу и внимательно смотрит прищуренными глазами за спину мужчине. Рыжеватые волосы блестят в лучах солнца, пробивающегося сквозь высокие окна, и Едигей вздрагивает, заметив необыкновенное сходство мальчика с человеком, на службе у которого он состоял столько лет.

– Тимур, – с ужасом шепчет темник.

Мальчик стремительно растёт, рядом с ним часто мелькает другой ребёнок, чуть младше, но всё внимание Едигея приковано к сыну Тимура. Он странно одет, ходит по дорогам, не оставляя за собой пыли, ездит в карете без лошади, но, чем старше становится, тем больше в лице проступает сходство с Железным Хромцом. Неожиданно Едигей оказывается посреди странного места – сквозь густые зелёные кроны деревьев ярко светит солнце, играя на прозрачных стёклах и множестве решёток, за которыми ходят дикие звери. Мальчик стоит к нему спиной возле высокого решетчатого ограждения, за которым, нервно подрагивая хвостом, вышагивает огромный красивый зверь с пятнистой шкурой. Большая хищная кошка. Едигей вспомнил, что когда-то такого зверя держала одна из жён Тимура. Кошка останавливается напротив ребёнка, открывает пасть с большим розовым языком и длинными желтоватыми клыками и… Звуки лавиной ворвались в шатёр Едигея. Смех и крики детей, гомон птиц, странная музыка, бьющая по ушам. Сквозь этот непривычный шум прорвалось громкое рычание хищника, а потом откуда-то послышался возглас ребёнка:

– Санджа-ар!!!

Сын Тимура резко обернулся, взглянул прямо в глаза Едигею, и видение тотчас исчезло. Старуха отпустила руку тяжело дышавшего эмира, усадила его на шкуру возле весело потрескивающего огня, налила воды в кубок и подала ему.

– Что это за место? – сделав несколько глотков и придя в себя, спросил Едигей. – Как они сбежали туда?

– Потайной ход, мой господин, – ответила Веда.

– Такой же, в котором ты прячешь людей?

– О, нет, великий эмир! Мой ход выводит людей в безопасное место, из которого они потом сами возвращаются домой. А сына Тимура увели далеко, сквозь века, к нему нет простых дорог. Он живёт в Москве, осаждённом тобой городе, только в далёком-далёком будущем, где от имён Хромого Тимура и Едигея осталась лишь пыль воспоминаний.

– И я не могу послать за ним отряд нукеров?

– Нет, – покачала старуха головой.

– Как же мне заполучить мальчишку? Ты говорила, что усадив его на трон в Самарканде, я смогу повелевать всей империей Тимуридов! Или… – Едигей пристально посмотрел на старуху. – Ты можешь открыть этот тайный ход?

– Могу, господин. – Веда поклонилась эмиру.

– Тогда сделай это немедленно!

– Увы, силы мои на исходе, слишком много потрачено, чтобы показать тебе мальчика. Мне нужен отдых.

– Сколько времени ты хочешь? – с раздражением спросил Едигей.

– Не знаю. Я почувствую, когда буду готова. Хотя, – Веда задумалась на мгновение, – неподалёку есть одно место. Надеюсь, его не сожгли москвичи вместе с посадами, и не успели разорить твои воины?

– Что за место?

– Троицкий монастырь. Позволь мне побывать там завтра.

– Знаю я это место, – кивнул Едигей. – Оно в почёте у русских. Слыхал даже, что Кочубей – лучший темник Мамая, был убит в поединке монахом из этого монастыря. Но не верю я в такие сказки. Мужи там живут сухие, тощие, в длинных тёмных одеяниях, морят себя голодом и молитвами. Как один из них мог одолеть могучего татарского воина? Разве что колдовскими чарами. Хочешь к ним съездить, посмотреть на деревянные избы за тыном? Ладно, выделю двух нукеров для сопровождения. А пока велю накормить тебя и определить место для отдыха.

Веда почтительно поклонилась, собрала свою корзину и направилась к выходу, но внезапно остановилась, словно вспомнив о чём-то:

– Есть у меня просьба, господин.

– Какая?

– Награди десятника Котлубея, чтобы не роптали его подчинённые, не добравшиеся до богатств Ростова.

– Что тебе до этого десятника?

– Не мне, господин – тебе. Не пренебрегай людьми. Когда через год князь Бурнак сговорится с твоими недругами, Котлубей сослужит добрую службу. – И старуха выскользнула из шатра, оставив Едигея в раздумьях.

***

Следующим утром один из нукеров усадил старуху впереди себя на коня, и они отправились на северо-восток от Москвы, к Троицкому монастырю. День был чудесный – на чистом голубом небе ярко светило низкое зимнее солнце. Воздух был прозрачен и словно соткан из лучей, пытающихся подарить слабое тепло. Тем страшнее был контраст с землёй, окутанной сажей от пожарищ, вытоптанной тысячами копыт лошадей, залитой почерневшей застывшей кровью. Веда многое повидала на своём веку, но всякий раз вид обгоревших руин приводил её в ужас. Она слышала вой матерей и плач младенцев, видела тени, мечущиеся в дыму пожаров, чувствовала вместе с ними боль отчаяния и горечь потерь. Это была высокая плата за её мастерство, и старуха попросила пустить лошадей вскачь, чтобы быстрее миновать места всеобщей скорби.

Не успела она облегчённо вздохнуть, оставив позади сожжённые посады Москвы, как вереница полуодетых пленных женщин и детей, подгоняемая несколькими всадниками, привлекла её внимание, заставив глаза наполниться слезами. Много-много лет назад ей довелось точно так же идти из разрушенной родной деревеньки, и хлыст подгоняющих всадников неоднократно опускался на хрупкие девичьи плечи, пока её не заметил сотник Джамбул и не купил для своего маленького гарема.

Миновав скорбную процессию, старуха и сопровождающие её нукеры, свернули на лесную дорогу и направились в сторону холма Маковец, на котором когда-то поселился Сергий Радонежский с братом Стефаном, основав монастырь. Солнце, не успев подняться высоко в небо, снова начало клониться к горизонту, когда всадники выехали на вершину холма. Среди вековых елей, обнесённая невысоким деревянным тыном, притаилась обитель, населённая монахами. Всё было цело и невредимо – и деревянная церковка посреди, с небольшой колоколенкой, и десятка полтора низеньких бревенчатых домиков-келий. Опустошающие отряды татар пока не добрались до этого места, то ли из суеверной боязни, то ли не видя интереса для обогащения в скромных монашеских жилищах.

– Я сама пойду туда, – сказала Веда нукеру, соскочила с лошади и направилась в сторону деревянных ворот.

С каждым шагом идти становилось всё труднее и труднее. С одной стороны что-то могучее и сильное влекло её к храму, стоящему посреди территории монастыря, а с другой – какая-то сила сдавливала грудь, мешая дышать, спутывала ноги, заставляла оглядываться в страхе. Веда с трудом добралась до ворот и остановилась, вцепившись в деревянный тын руками, не в силах сделать больше ни шагу. Кровь горячим потоком бежала по венам, заставляя биться сердце, словно кузнечный молот. «Здесь действительно необыкновенная сила», – подумала старуха. Ей было знакомо это ощущение обновления. Каждый раз, чувствуя, что ослабевает, она отправлялась в паломничество к ближайшим церквям, тем самым совершая кощунство, но не в силах отказаться от ведунского знания.

Внутри, за тыном, было пустынно. «Должно быть, покинули Божии слуги свою обитель, – подумала Веда. – Оно и верно, разве ж пощадят их татары?» Но тут со стороны церкви донеслось приглушённое протяжное пение, а дверь одной из келий отворилась, и к старухе направился худой монах в длинной чёрной рясе до земли. Он подошёл к воротам, остановился возле Веды и спросил, глядя поверх неё пустыми бельмами слепого человека:

– Пошто ты здесь, ведунья?

Старуха в страхе отшатнулась от слепого, но потом взяла себя в руки.

– Коль распознал во мне ведунью, так может, ответишь сам?

– Отвечу, – кивнул он. – Всех вас, вступивших в сговор с бесами, иногда тянет к Божьей обители. Знамо, дело какое-то затеяла колдовское. Душу губишь свою безвозвратно.

– Зато жизнь свою спасаю!

– Что такое жизнь? – спросил монах. – Мгновенье. Твоя вот, судя по голосу, уже на исходе. А душа – вечна. И ты размениваешь вечность на мгновение?

– Боюсь я той вечности, – вздохнула Веда. – Хотя давно не использую силу на дела плохие, да только не знаю, что ждёт меня за порогом жизни. Будет ли прощение?

– Никто не знает, но все надеются. Ибо нет греха выше милости Господней. Остановись, ведунья, и посвяти остаток своей жизни покаянию. Тогда и страх смерти отступит.

– Хорошо говоришь, монах. Может, я так и поступлю. Сделаю последнее дело и уйду куда-нибудь далеко-далеко грехи замаливать.

– Не делай то, что задумала, ибо новое тяжкое преступление ляжет на твою душу! – воскликнул монах. – Не будет тебе милости, пока не исправишь содеянное.

– Я ничего плохого не сделаю – просто верну на место то, что давно спрятано.

– Тем самым совершишь злодеяние! Отдашь в руки волка Едигея беззащитных овечек.

– Я отдам ему ребёнка, облечённого властью! Едигей воздаст ему достойные почести!

– Он возьмёт гораздо больше и утащит душу твою в бездну. – Монах зябко поёжился. – Жаль тебя, но более жаль людей, коим ты причинишь страдание. Не приходи сюда, нет пока тебе Божьего прощения.

Он повернулся к Веде спиной и медленно побрёл к храму, опустив плечи.

– Ещё чего! – крикнула ему вслед старуха. – Куда хочу, туда и иду! Сама себе хозяйка!

– А в храм Божий хочешь войти? – неожиданно обернулся к ней слепой.

– Хочу!

– Ну так войди! Ворота ж нараспашку.

Ведунья попыталась сделать шаг, переступив невидимую границу территории монастыря, но ноги её словно одеревенели, не желая слушаться. Она схватилась руками за деревянный тын, как за опору, напрягла мышцы и не смогла сделать ни единого шага.

– Так что? – раздался насмешливый голос монаха. – Ты точно себе хозяйка?

Впервые Веде стало страшно от того, что ею управляет чья-то злая воля. Женщина в бессилии опустилась в снег, тяжело дыша, и пробормотала:

– Твоя правда, не хозяйка я себе. Но стану ею, как только заберу свою жизнь у Едигея. Уйду подальше от людских глаз, чтобы в тишине и покое просить о снисхождении.

Старуха тяжело поднялась и, не оглядываясь на монастырь, направилась к дожидавшимся её нукерам. Чем дальше она отходила от забора, тем легче делалась её походка, ярче горели глаза на тёмном лице, и выпрямлялась спина, сгорбленная годами.

Она вернулась в Коломенское поздно ночью, но Едигей ещё не ложился и сразу потребовал к себе ведунью.

– Я исполнена силы, Едигей, и готова открыть для тебя потайной ход к сыну Тимура. – Старуха взглянула в глаза эмиру. – Хватит ли у тебя смелости самому шагнуть в него? Туда нет дороги простому воину.

– Моей смелости хватит на сотню потайных ходов!

– Тогда отвези меня к тому месту, где я жила. К холму, на котором раньше совершались жертвоприношения, к корням древнего дерева, питавшегося кровью умерших. Верни мою силу к их силе! Там я смогу открыть потайной ход сквозь века, а ты получишь наследника империи Тимуридов!

***

После двух дней скачки по морозному лесу Веда не выглядела уставшей. Её морщинистые дряблые щёки горели румянцем, седые космы покрылись инеем от пара изо рта, но она уверенно сидела на лошади и не требовала дополнительных остановок. Чем быстрее приближался небольшой вооружённый отряд во главе с Едигеем к её бывшему дому, тем ярче светились глаза старой ведуньи. Они затуманились лишь однажды. Когда татары промчались по бывшему соседскому селению, превратившемуся в мёртвое пепелище. «Ничего, – успокоила себя старуха, – зато люди живы. Они вернутся вскоре и отстроятся заново, как уже бывало не раз».

С неба посыпал мелкий снежок, когда отряд выехал к поляне с возвышающимся пригорком и могучим деревом на его вершине.

– Приехали! – скомандовала старуха и легко соскочила с лошади, не дожидаясь помощи.

Она зашагала, проваливаясь в снег сквозь корку льда, к обуглившимся деревяшкам, напоминавшим ей о бывшем жилище. Там, где избушка лепилась стеной к пригорку, не осталось ничего. Старая медвежья шкура сгорела дотла, обнажив туго переплетённые между собой толстые корни дуба. Огонь не причинил им вреда, только копоть от сгоревшей избы испачкала чёрным. Веда подошла к корням, заботливо протёрла их сухим, рассыпающимся в руках снегом, и на несколько секунд прижалась сгорбленным годами телом. Едигей не мешал ей, понимая, что происходит нечто важное, но слегка вздрогнул, когда старуха резко повернулась, взглянула на него ясными глазами и спросила чистым молодым голосом:

– Какую плату за проход готов ты предоставить, Едигей?

– А какую плату тебе давали жители деревни?

– Они платили едой, но и услуга для них была невелика. Тебе же я предоставлю возможность править половиной мира. Что дашь мне ты?

– У меня для тебя бесценный дар – твоя жизнь! – Едигей улыбнулся. – Сейчас она в моих руках, и я дарю её тебе! Слушайте все! Отныне жизнь этой женщины принадлежит только ей. Любой, осмелившийся забрать её, будет жестоко казнён! Ты довольна?

– Вполне! – рассмеялась старуха. – Достойная плата! Ты верен себе, повелитель! Что ж, я принимаю твой дар и открою потайной ход. Но ненадолго. Поторопись!

Веда снова повернулась лицом к корням и отошла от них на несколько шагов. Потом раскинула руки над головой и начала громко произносить слова заклинания. Каждое слово эхом отзывалось в морозном воздухе, а потом уносилось ввысь, к ветвям старого дуба. Снег становился гуще, крупные хлопья медленно сыпались сверху, оседая на одежде тёмных всадников. Старуха трижды повторила какое-то слово, и ветви дерева задвигались, поднимаясь вверх и сплетаясь в клубок. Одновременно зашевелились корни дерева, со скрипом расплетаясь и открывая широкий тёмный проход в склоне пригорка. Едигей тронул коня, но Веда обернулась с предостерегающим криком:

– Рано!

Она продолжила говорить заклинание, и проход посветлел. Вскоре перед глазами изумлённых всадников сквозь снежную пелену начала прорисовываться картинка. Это было странное место. Проникая через густые кроны деревьев, ярко светило солнце. Его лучи играли бликами на прозрачных стёклах, за которыми видны были дикие звери. Перед высоким ограждением, спиной к татарскому отряду, стоял мальчик, наблюдая за большим пятнистым зверем, нервно вышагивающим за густой решёткой. Как вдруг зверь остановился, посмотрел золотисто-зелёными глазами прямо на Едигея и раскрыл розовую пасть с длинными клыками.

– Пора! – крикнула Веда.

Её крик звонким эхом прокатился по лесу, сбивая снег с ветвей и сгоняя нахохлившихся птиц с насиженных мест. Но уже за мгновение до её крика эмир понял, что настал нужный момент, стегнул коня и поскакал в открывшийся проход…