Вот так вот просто? Зайти в книжный, и, за цену маленького ужина, обрести нежного друга?
Забавное ощущение: если бы мне дали на выбор — большой бриллиант, взамен, что я никогда не прочитаю эту книгу.
Я бы отказался.
Мысленно смотрю на свою полочку: если бы мне предложили виллу в Акапулько, за то, что я вычеркну из своей жизни Платонова — я бы отказался. Вычеркнув Перси Шелли — я получил бы дар поэта, у меня была бы слава..
Я отказался бы. За то, чтобы я забыл дивный носик моего смуглого ангела.. я получил бы два чемодана с деньгами.
Я бы отказался..
Вот бы мой смуглый ангел узнал, что я только что отказался от двух чемоданов с золотом и бриллиантами, но не променял их на память о носике её..
Что бы она сказала? Это же подвиг? Какой-никакой, но, подвиг? И не важно, что мысленный. Может тогда бы она меня снова полюбила..
Нет, это не подвиг. Потому что.. подвиг — некое усилие, а я ни на что не смог бы променять память о носике смуглого ангела: он бесценен, как.. как.. Рождение Венеры Боттичелли. Даже дороже.
Мысленно смотрю на свою книжную полочку и зачем-то, с грустью, трогаю свой носик, прямо в книжном: боже, да я несказанно богат!
Чувство влюблённости в книгу Гаген Торн, несколько заглушило раны расставания с моим смуглым ангелом: из ран, как и положено по весне, растут цветы и стихи..
Мне нравилось, перед сном, целовать бежевый томик мемуаров Ниночки, даже если я не читал их перед сном.
Просто целовал смуглое плечико томика на полочке, ложился в постель, накрываясь синим одеялом, словно одиноким крылом, и засыпал.. тихо плача.
Кто такая Нина? Маленький ангел Серебряного века, о котором никто не знает.
Я — астроном любитель Серебряного века, открывающий в нём маленькие звёздочки и планеты.
Вместо телескопа, у меня.. бутылочка красного вина, фотография смуглого ангела и моё одиночество.
Нина — словно бы вышла из снов Цветаевой и строчек её стихов, как из пены — Афродита.
Нежный рыцарь в юбке..
Чем Нина прославилась? Есть подвиг души, памяти — как поэма.
Нина была обычной институткой, училась на этнографа, с восторгом встретила революцию.
Слушала лекции Белого, слушала стихи, в чтении Блока и его жена…
Нина бредила стихами и красотой мира.
Ах, ну разве не похож на дивный, утраченный стих Цветаевой, порыв юной Нины?
Нежным лунатиком, она любила бродить по ночной Москве, мечтая о Канте и Пушкине, и.. увидев горящее в ночи окошко своего приятеля, женатого, между прочим, забирается к нему, в платье, по водосточной трубе!
Как Демон, к Тамаре..
Зачем? Просто, чтобы поговорить о Канте, прочитать ему стихи Пушкина, или свои стихи.
Может, так играют тот самый ноктюрн на водосточной трубе, как в стихе Маяковского?
Смешно сказать.. мысленно, я часто вскарабкиваюсь по водосточной трубе, на 23 этаж, к окошку моего смуглого ангела.
Для чуточку выпившего астронома, окошко, светящееся в темноте возле луны, так нежно похоже на звёздочку..
Вот бы мой смуглый ангел удивился, вечером подойдя к окну..
Ангелы в раю, наверно удивились бы тоже. Мне. Или не удивились..
Коперник бы грустно улыбнулся.
Нежной юности, в книге посвящено не так уж и много страниц.
Хотя вру, в конце книги, есть прелестные, тургеневские очерки юной Нины: её Записки охотника: студенческие экспедиции в Мурманск и на Урал.
Основное содержание мемуаров — ад. Арест и лагеря.
Я не люблю лагерную прозу. Часто, в ней очень много желчи и душных сумерек души, в которой всковырнули и расковыривают какой-то хитиновый, древний слой.
Скажем честно: часто, такие мемуары пробуждают в нас — злость к режиму, сумерки души пробуждают, а не что-то трепетное и нежное.
С одной стороны, мне не раз хотелось, во время чтения, долбануть по голове, томом Нины — поклонников Сталина.
С другой стороны, мне хотелось не раз долбануть тех, кто исходя из своей природной узости мышления и желчности, видит в СССР лишь «тюрьму народов».
Ну.. и себя не раз хотелось долбануть по лбу: на всякий случай. Да и просто, вспоминал, какую боль я причинил моему смуглому ангелу..
У Нины — всё иначе. Она училась на этнографа. Успела съездить в экспедиции по Волге и на Север, и вдруг… словно бы попала на на другую планету, на которой тайно существует — ад.
И в этом аду, живут странные и грустные тени, крылатые и бескрылые.
Нина описывает эту планету — с печальным энтузиазмом Робинзона Крузо, словно бы она, ангел.. потерпела крушение на далёкой планете.
Книга Нины — раз в 20 сильнее Записок из мёртвого дома Достоевского.
По силе мысли, она может дать больше, чем полное собрание сочинений Канта.
Лиризму тоже есть место: в книге словно бы мерцают сны Платонова и Цветаевой.
Нина спрашивала себя в юности: что случилось с Кантом?
Он в молодости был жизнерадостным, влюбился в соседку, у которой были глаза неземной красоты, чуточку разного цвета, как крыло ласточки.
Обожал географию и мечтал объехать весь мир..
И вдруг — что-то случилось. С Человеком и любовью, всегда что-то случается на земле.
Словно Канта сослали в Сибирь души, судьбы, где мерцают ледяные звёзды духа.
Кант стал замкнут. Он стал похож на призрака, машину, передвигающуюся по улице по определённым часам: по нему сверяли часы, и даже когда он однажды не появился на улице, перевели часы на башне: подумали, они ошиблись.
Всю свою жизнь он прожил на своей улице и не покидал её, словно за ней — мир обрывался, и там начинался полыхающий космос.
Кант умер девственником..
Нина, словно бы ведёт прямой репортаж с Того света.
Есть у Нины прелестное воспоминание об Андрее Белом.
Как-то вечером, к нему домой пришла поклонница.
Был праздник, и она принесла ему веточку берёзы. Белый открыл ей, сказал, что занят. Извинился.
Он писал поэму. Девушка, разумеется, чуточку обиделась холодному тону.
А потом, через пару дней, на её лице, быть может, тепло расцвела улыбка, когда она прочитала в журнальчике поэму Белого, и там, в конце… тепло проявились те самые веточки берёзы, которые она принесла.
На самом деле, это тайный мотив мемуаров Нины.
Белый не знал, что в тот миг, пока он был «занят», к нему пришла настоящая муза: всё как в любви, правда?
Нина не знала, что Ад, через который она пройдёт, пробудит в ней — ангела.
И почему ангелы на земле, пробуждаются — в муке, как.. жемчуг и любовь?
В мемуарах, словно нить Ариадны, то тут то там, будет мерцать эта нотка берёзки: почти шопеновский мотив.
Однажды, мелькнёт до слёз: берёзка проросла в стене тюрьмы.
Словно и её, милую, бог знает за что, осудили глупые люди, словно она — ангел, показывающая своим распятием, что и в пустоте, в смерти — можно жить.. если не утратить свет любви и красоты.
У Надежды Тэффи, в её маленьком, изумительном романе — Авантюрный роман, есть дивный и жуткий образ: Сталин построил в стране — удивительную фабрику, по производству… мучеников и святых.
Не знаю.. может, на метафизическом уровне, если бы был виден творческий свет мученичества, то над Россией 20-го века, днём и ночью, полыхали бы райские, полярные сияния, быть может.. приманивающие ангелов с далёких звёзд, словно мотыльков, к зажжённому в ночи — окну.
Представьте: в целом мире, горит лишь одно окно..
Господи, каким детским и милым кошмаром, от которого можно спастись, накрывшись одеялом, кажется Ад Данте, по сравнению с лагерной прозой!
Это и Кафке не снилось.. как человек, может проснуться не то что насекомым, а — пылью под сапогом, вещью, ничем.
20-й век показал, что паскалевская романтика о душе человека, как о мыслящем тростнике, может быть более взрослой: мыслящая и дрожащая — вещь.
Может.. так выглядит рай? Помните ужас Достоевского о том, что на Том свете — ничего нет, а стоит лишь покосившаяся тёмная банька, с пауками. Всё.
Кстати, не меньшим ужасом это было бы, если бы вместо пауков, были бабочки. Или и то и другое — вместе.
Зато картины была бы прекрасная. И так и так. Даже просто… с бабочками, в тёмной покосившейся баньке на окраине вселенной: так порой чувствуют себя влюблённые… навеки разлучённые со своими половинками.
Представьте: вы ведёте добродетельную жизнь, любите, творите прекрасное.. и вдруг, вы просыпаетесь — на Колыме, ночью, в — 50, на снегу, в ватнике: температура, обратной стороны луны.
Вокруг — колючая проволока, похожая на снежинки в аду, неприкаянно и вечно парящие в воздухе.
Не колючая проволока.. а терновый венец на России 20 века.
Помните Блока? В Белом венчике из роз..
Кто же знал, что этот венчик, будет колючей проволокой, со снежинками магадановскими?
Что стало бы с людьми, если бы они узнали, что на том свете — Так? Что стало бы с религиями, искусством, влюблёнными, которые ссорятся из-за чепухи, словно они бессмертные?
Может, ссоры влюблённых, заканчивались бы иначе, зная, что мир летит ко всем чертям, и что любовь нужно спасти — как ребёночка?
Интересно.. много бы людей верила в бога — вечно распятого? Именно, вечно — без Воскресения.
Нина метко подметила, что это лагерное безумие и «чистки», ещё фантастичнее, чем охота на ведьм в средние века.
Как так вышло, что вся страна вдруг сорвалась в инферно и самые прекрасные люди, кто несёт в себе — свет, и даже верхушка страны — были, распяты?
Какие-то хитиновые сумерки души человеческой, медленным половодьем заполняли всё — рушились вековые дамбы религии, культуры, национального, — и на Верх, приходили настоящие морлоки, люди, кафкиански превращались — в морлоков, стуча на ближних.
Т.е. разом почти, словно после падения на землю кометы, поменялись полюса души, и где был Рай, стало — 50, и появились косматые и тупые мамонты нравственности, и саблезубые с шерстью.
На метафизическом уровне, мы словно бы видим смещение времён маятника времени, зачерпнувшей сердцем человека, ужасные миры, ещё до того, как на земле появился человек, и фантастические миры — в конце света, когда умрёт и бог и человечество, человечность.
Всё перевернулось — небо, душа, оказались внизу, под землёй, а сумерки души, земного — стали небом души.
По сути, эту будущее человечества. Просто Россия-Севилла, в судорогах, пророчествовала об этом уже в 20 веке.
Возможно, читая лагерную прозу, мы воочию видим подробнейшее устройство Чистилища и ада, в 1000 раз более точное, чем у средневековых мистиков и не только.
Может мы видим.. подробнейшую карту и пейзаж души одного человека — Сталина, с его адом страхов, нелюбви, сомнений?
Вся страна, приняла форму души — чудовища.
И вот тут мне пришла интересная мысль: его ругать легко. А видим ли мы такие же семена ада в своей душе?
Мысленно, мы иногда желали зла кому то? Другим или своим же чувствам светлым и невинным, гнобя их?
Наше счастье в том, что этот ад нашей души — сингулярен и сжат.
Быть может, если дать расшириться, как солнцу в конце света, душе простого человека, разносчика пиццы с милой улыбкой, милого политика, с не менее милой улыбкой, мы бы увидели как полыхает ад, на тысячи км. Быть может не так глобально, как у Сталина, но всё же..
Разумеется, вся эта лагерная тема — чистая метафизика, похлеще Якоба Бёме. Чистая поэзия даже.
Почему? Всё просто: Слово — наконец то стало — бытием и плотью. За слово — могли убить, слово могло спасти и дать жизнь: материя стала менее реальна, чем — Слово.
Это же чистая эсхатология. Подлинное бытие поэта и Бога, где он стал почти зрим, впервые за 2000 лет.
И без метафизики это потрясает, но всё же метафизика копает глубже.
Например, такой интересный момент: морлоки из НКВД, в погоне за погонами и «планом», мели всех подряд.
И.. словно тень от фонаря, инерция тьмы и страхов, преступлений, вырастала словно бы в исполинского ангела, больше земли, и его почти Видели.
Быть может, Сталину снился этот исполинский ангел и он даже кричал во сне.
Много пронзительных судеб, как мотыльки, сожжённых в огне, проносится в мемуарах.
Была русская разведчица. Героиня. Таким памятник ставить бы: несколько ночей, провела в холодном болоте в тылу и немцев, с рацией.
Потом без сил, ибо ноги отказали, ползла к своим. Пленили.
И.. штабные откормленные и сытые хари, осудили её.
За что? Похлеще чем у Кафки: за то, что жива!
Чистый экзистенциализм. Жизнь — уже есть, сораспятие и вина.
И счастливо живут те, кто не живёт а — существует, ибо живёт в сторону от души, чести, бога, совести, красоты.
Я даже думаю, что нечто в нас потому до сих пор негодует, когда иностранцы глумятся над Сталиным, или наши либералы, что чудовище-Сталин, чудовищно вплавлен в плоть и душу трагедии страны, её подвигов и света: вплавлен, как осколок в рану у сердца.
По живому и холодно разделять их — это преступление. Тут нужно мыслить чуточку религиозно, в 4-м измерении.
После первого срока (снова арестовали после войны), следователь спросил Нину на допросе: вы что же, невиновны? Вас просто так держали в лагерях?
- Да..
- Тем хуже! Значит, вы озлоблены на власть и угроза ей! Вас нужно изолировать!
Потрясающе, правда?
Морлоки — судят по себе, они не видят дальше своей чёрной души, они словно боятся, как света — вампиры, иного качества души, не озлобленной и прощающей.
Разумеется, на метафизической уровне, в Россию переместилась — Голгофа и распятие.
Что любопытно, в таком мышлении морлоков, есть квантовые скачок. Искажение пространства-времени, словно Россия-планета, приблизилась к массивной чёрной дыре в созвездии Волопаса.
Зачем проходить из точки А, в точку — Б, допытываться о грехах и добродетели души, если можно.. вполне либерально — переступить, словно сложив листок, сблизив точки: А, превратив — в Б, т.е. смешав причину и следствие, почти как в смене пола, и человек становится — восхитительно виновным, априори — виновным, потому что — озлоблен на власть, в силу перенесённой боли.
Не встречал подобных мыслей ни в одних лагерных мемуарах, и тем чудесней было встретить в мемуарах Нины, если не эти мысли, но косвенные.
Например, о странной связи, между теорией Относительности Эйнштейна, и тем, как искажается пространство и время для человека, лишённого свободы, в лагерях.
Помните эксперимент Эйнштейна? Два близнеца. Один летит со скоростью света, к звезде.
Прилетев, он, — ещё молодой, а его брат — уже седой.
Мне стало интересно, а можно ли усложнить этот эксперимент?
Один брат, летящий к звезде, был бы подвергнут в полёте — лагерным мукам и тотальному одиночеству.
И на земле, его брат, был бы в подвале, лишённый света солнца, звёзд и людей: его душа, со скоростью света, летела бы — в рай.
Что было бы, если бы они встретились? Кто из них был бы старше? Они, оба, прожили бы века..
Нина рассказывает поразительный случай.
В лагере, чтобы не сойти с ума от настоящего, женщины проваливались сердцем — в прошлое, вспоминали детей. Именно — детей, хотя у ну многих уже выросли дети.
Словно они жили а-ля Бенджамин Баттон — вспять.
Но у одной девушки не было детей. Она была — девственницей: не успела ещё пожить..
И что же? От боли небытия, чтобы не сойти с ума, она себя убедила.. что у неё был ребёнок!
Она ласково рассказывала о нём, о его голубеньких глазках, как играла с ним у речки..
Она реально поверила в его существование!
Быть может в параллельной вселенной, у неё мог бы родиться именно такой ребёночек.
Достоевский мог бы написать о ней гениальный рассказ: лагерная Богородица.
Тут есть какая то тайна религии и искусства, которая навсегда останется закрытой, для разума и науки.
В книге описан ещё один схожий ад: священник, насмотревшись в немецком плену, на эксперименты над людьми, сошёл с ума и думал, что его — оплодотворили насильно и он не может родить вот уже 5 лет.
Нина изумительно пишет о том, как стихи помогали выжить в лагере.
Стихи были — некой ласточкой из рая, травкой, пробившейся во тьме.
Декарт жестоко ошибался! Существовать может то, что и не мыслит.
Лишь сопричастность красоте и любви, делает нас — живыми.
Словно повторились времена христианских катакомб, и женщины в лагерях, как Слово Божие, затаив дыхание, слушали, со слезами на глазах, как Нина читает им стихи Пушкина, Лермонтова.
Только так и нужно воспринимать искусство — как Слово Божие, а не как сейчас, с сытеньким счастьем, лёжа на диване, говорить искусству, как барин: а ну развлекай меня, Достоевский, Платонов! И смотрите, поживей, чтобы мне не было скучно!
Удивительны страницы мемуаров, где Нина пишет о том, как она, чтобы не сойти с ума в карцере, сочиняла стихи, и.. чтобы покинуть Ад, создала себе аватар, воображая себя Ломоносовым, гуляющим вдоль Архангельских рек.
Ритм стиха, как квантовая струна, на которую нанизывался новый мир.
Невольно думаешь: может.. и весь наш мир.. создан воображением создан воображением какого-нибудь замученного и парализованного ангела, потерпевшего крушения на далёкой звезде?
Или вот ещё, аватар в аду: в лагере, как в крепостном театре, для морлоков, давали представление, и девушка, переодевшись в очаровательного Пьеро в усиками..
В общем, смотревшие на это, лагерные девушки, словно бы увидели дивный мираж в пустыне одиночества: они влюбились в Пьеро. Стали писать «ему» записочки тайные, ревновать, плакать по ночам..
А что же Пьеро? Подыгрывал этой игре, миражу, вытесняющего ад реальности: это был самый короткий путь покинуть лагерь и тело, став, внахлёст этого неудавшегося воплощения в облике женщины — мужчиной, даровав девушкам, счастье любви, ибо они умрут в лагерях и никогда не узнают чудо любви.
Превращенье Кафки — отдыхает..
Поражает рассказ, как один следователь, стал разыгрывать сцену из Фауста и Мефистофеля (как я это назвал).
Приглашал лагерную девушку к себе в кабинет: свечи, вино, ужин, мягкое кресло..
Томный, влюблённый взгляд.
Он искушал её: мол, она не виновата, но муж её — шпион и предатель, и он её освободит и они вместе уедут в Крым..
Девушка- сломалась. Поверила. Всё подписала. Разумеется, вместо Крыма, — 15 лет лагерей.
Это же театр в аду! Именно интимное качество ада,как — театра!
В книге разбросаны, как подснежники по весне, на ладонях страниц — стихи Нины.
Один стих меня поразил. Помните Фета? — Сумрак, робкое дыханье..
Всё то же самое, но — в аду. О том, как оживает тьма в ночном женском бараке, и пробуждается раненый Эрос с одним крылом.
Это.. о женской мастурбации. Такова любовь в аду: мотыльки бьются о стекло в ночи, сгорая от внутреннего огня.
Этот же образ раненого Эроса с одним крылом, год назад я использовал с своём стихе, выстрадал этот образ.. тоскуя по моему смуглому ангелу.
Одними тропками мысли и боли, ходит любовь, и в лагерях, и на свободе..
Кто бы мог подумать, что за последние несколько лет, именно в книге Нины, прошедшей лагеря, я встречу человека, с кем я мог бы разделить, мягко говоря, редкую на земле, боль тотальной безнадёжности?
Надежда — как дар и ангел хранитель, даётся на земле даже несчастным и отверженным, тяжело больным..
Без надежды, жить нельзя, всё равно что жить на Плутоне, где рассвет — раз в 250 лет. Да и то.. в виде светлой точки.
Жизнь без надежды — чудовищно деформирует душу.
Зато.. в этом странном и сумеречном существовании, незнакомом большинству людей на земле, душу посещают, как инопланетяне — странные и интересные мысли.
Я это знаю..
А как актуально в мемуарах вспыхнула тема России и Украины!
У Нины, в лагере, были две «названные» дочки, из западной Украины. Националистки.
Она их нежно учила.. не ненавидеть Россию. Открывала им миры Достоевского, Пушкина, о которых они не имели понятия, до боли знакомо, как затравленные и чумазые дети, называвшие русских — помесью татары, мордвы и угро-финов.
Никогда не думал, что буду с замиранием сердца, переживать… за бендеровцев: из мужского лагеря, ночью, в женский, словно тени в Аиде, тайно, под страхом смерти, перебегали мужские души — для любви.
Вот что значит подлинное искусство: оно мирит. Читаешь, и свет любви в сердце, а не ненависти.
Словно древний ангел пробуждается в сердце.
А ненавидят.. лишь ущербные, распиная этим, бога в себе, любовь и своё будущее: это актуально и для отдельных людей, и для стран.
А как вам такой эпизод, говорящий о бунтарской душе Нины?
Следователь допрашивает Нину. Ходит по кабинету, кричит, бьёт кулаком по столу, матерится..
Нина, уже прошедшая Колыму. Символично, что и тут — спектакль, словно людей уже — нет, а есть шуты в аду, которые чудовищно пошло играют «людей», которые словно бы жили миллион лет назад, когда.. вымерли.
Нина, худенькая, бледная, сидя на стуле, с грустной улыбкой осаживает шута: могли бы и поталантливей, товарищ следователь. Ну разве так матерятся?
И тут.. Нина ему преподала урок лагерного мата. Следователь слушал, открыв рот, как.. школьник, у доски, невыучивший урок.
Мат был виртуозный:
В бога, в рот, в нос, во все дырочки, со всеми покойничками и перевёрнутыми кишками и соответствующими рифмами.
В Лагере, словно космонавт на далёкой и странной планете, Нина открыла для себя пронзительную любовь к животным, к искусству, как к чему-то живому, к человечности, как к дару и роскоши, мимо которой так часто проходят люди, словно мимо надломленной веточки в пыли.
Быть может, через миллион лет, крылатые и светящиеся, полупрозрачные люди, оглянутся на наше время, и.. одинаково ужаснутся и аду сталинских лагерей. и тем чудовищным лагерям в 21 веке, в которых находятся милые животные, на скотобойнях и фермах для меха.
Ужаснутся они в равной мере и тем миллионам невинных и нежных чувств, которые гибнут, в ссорах влюблённых, не желающих уступить друг другу и поверить друг другу, поверить любви и в любовь, как в основу мира.
Ниночка с семьёй. Завораживающая своей милой кукольностью и ранимостью той эпохи, фотография.
И вот этой девочке.. предстоял ад.
1916 г. В гимназии княгини Оболенской.
Нина с дочками.
Нина-студентка, в этнографической экспедиции.
И муж Нины, Юрий, тоже, прошедший лагеря.
Нина, в "вечной ссылке" на Енисее - 1954 г.
1942 г. После колымских лагерей.
1960 г. Большая Ижора. Нина, с грачом Карлычем.
свернуть