Цитаты из книги «Чайковский. История одинокой жизни»

Не потому, что боль и бред, какие в нем были, ушли в эту музыку и он теперь был опустошенным, как будто душу вынули из него. Но потому, что эта музыка был он сам, больше чем когда-либо, плоть от плоти его и кровь от его крови. Это были подлинные его сердцебиения, его вздохи. Эта музыка была реальностью, и он сам перед ней был миражем.

становилось несомненным, что он достиг всего, чего можно было достичь.

Что-то, казалось, переполнило внезапно чашу ее знания о нем. Наступил день, когда она, тринадцать лет его знавшая, узнала о нем последнюю правду – от собственного брата – и вычеркнула Чайковского из своего сердца.

Она думала, что он волшебник, живущий в музыке, – он стал на музыку смотреть отчасти как на средство добиться всемирности

Смесь роскоши, простоты и удобства до конца использованной жизни, стремление каждого сделать соседу приятное – поразили Чайковского с самого начала его пребывания в Нью-Йорке.

Ни на что не хватает времени – пятьдесят лет подошли и сжали в тисках усталое от страстей, музыки и славы (так скоро!) сердце

Переписка его начала разрастаться давно, но после последней поездки по Европе ему приходилось иногда писать до тридцати писем в утро.

Чайковский для своих прогулок выбирал уединенные места, которых становилось все меньше, но каждый день он выходил, в любую погоду.

Остается маскироваться, научиться маскироваться так, чтобы никто не знал, что в нем происходит, чтобы не догадывались о том, что ему невыносимо жить на свете, что, когда он утром просыпается и видит в окошке свет дня, он шепчет с тоской: опять день!..

Какое чувство было ему самым привычным, от которого он почти никогда не освобождался? Чувство сожаления. Отчетливое сознание невозвратимости делало его всегда угнетенным настоящим. Он иногда спрашивал себя: если бы была возможность вернуть, то что бы он вернул? И знал, что, кроме отдельных минут, возвращать из всей жизни было нечего.