Цитаты из книги «История с кладбищем»

Свободный как ветер, быстрый как мысль, холодный как лед, твердый как гвоздь, опасный как… как мы

опасности и тайны, новые друзья и воспоминания о старых, многие ошибки и долгие дороги. А потом настанет время вернуться на кладбище и прокатиться со Всадницей на широком крупе ее скакуна. Зато между «сейчас» и «потом» – целая Жизнь, в которую Никт вошел с широко распахнутыми глазами и открытым сердцем.

Наружность мисс Лупеску нельзя было назвать приятной: кислая мина, седые волосы (хотя сухощавое лицо казалось не таким уж старым), кривоватые зубы. Мисс Лупеску была в просторном макинтоше и мужском галстуке.

Всё отыщешь, боль и радость, Всё пускай случится.

Хорошо ходить по большому миру и знать, что на тебя никто не охотится. И хорошо быть хозяином своего собственного маленького мира.

– Изо всех человеческих органов язык – величайшее чудо. Ибо им мы пробуем сладкое вино и горькую отраву, источаем мед и горечь. Иди к ней! Говори с ней!

– Да… – Сайлес заколебался. – Они мертвы. И в этом мире им больше делать нечего. Но не тебе. Ты живой, Никт. Это значит, твой потенциал бесконечен. Ты сможешь достичь чего угодно, сделать любое открытие, найти что-то новое. Если ты захочешь изменить мир, он изменится. Потенциал. Как только ты умрешь, всё кончится. Всё. Ты сделал что сделал, придумал что придумал, вписал или не вписал свое имя в историю. Возможно, тебя похоронят здесь. Возможно, ты даже восстанешь. Но твой потенциал будет исчерпан.

Он мог гипнотизировать лишь живых, но прекрасно знал, что лесть действует и на мертвых.

Глава 4 Надгробие для ведьмы Все знали, что на краю кладбища похоронена ведьма. Сколько Никт себя помнил, миссис Оуэнс запрещала ему ходить туда. – Почему? – спрашивал он. – Не дело живым мальчикам там слоняться, – отвечала миссис Оуэнс. – Там страшенная сырость. Считай, болото. А ну как простудишься! Мистер Оуэнс, как человек более уклончивый и менее изобретательный, говорил просто: – Это дурное место. С запада кладбище кончалось под старой яблоней. За ржавой железной оградой из прутьев с навершиями, как у копий, виднелся пустырь, заросший крапивой, сорняками и колючками. Никт, мальчик вообще-то послушный, туда не ходил, но частенько просовывал голову меж прутьев ограды и смотрел на зелень и груды палых листьев. Он чувствовал, что ему не все рассказали, и злился. Никт поднялся к часовне у кладбищенских ворот и стал ждать темноты. Когда серые сумерки пофиолетовели, в шпиле часовни раздался шорох, будто расправили плотный бархат. Из колокольни явился Сайлес – там он обычно спал, – и спустился по стене вниз головой. – Что в дальнем конце кладбища? – спросил Никт. – За «Гаррисоном Вествудом, пекарем сего прихода, и его супругами Мэрион и Джоан»? – А что? – Опекун бледными, как слоновая кость, пальцами стряхнул пылинку с черного костюма. Никт пожал плечами. – Да так, интересно. – Там неосвященная земля. Понимаешь, что это значит? – Не совсем. Сайлес прошел по дорожке, не встревожив ни одного упавшего листа, и присел на скамью рядом с Никтом. – Некоторые, – произнес он бархатистым голосом, – верят, что вся земля священна. Была священной до того, как явились мы, и останется такой после нас. Однако здесь, в твоей стране, принято освящать – то есть благословлять – церкви и участки, отведенные для захоронения. Рядом с освященной землей оставляли кусочек неосвященной, так называемую «землю горшечника». Там хоронили преступников, самоубийц и тех, кто не принадлежит к

Глазки, дитятко, закрой, Спи, покуда спится. Мир лежит перед тобой, Трудно ошибиться… Ласки, танцы до упаду, Имя, кровь, земные клады…[1]