– Нет, ее лечащий врач не видит причин держать ее тут больше, чем нужно, возможно, он бы согласился, и мы бы успели подготовить Ксению, чтобы все прошло, как нужно, но он всего лишь врач в отделении, он не может приказать всему персоналу не смотреть на девочку, не может запретить больным любопытствовать.

– Я их порвать готов, разве она виновата? – Петр рычал, сестра, что ставила капельницу вздрогнула и посмотрела на него гневно, мужчина еле сдержал грубость, рвущуюся с языка.

– Это людская природа, кто-то будет ее жалеть, кто-то наоборот. Ксюша не глупая, она эти взгляды видит, и они ее злят.

– Иногда она так смотрит… – Камилла посмотрела на мужа, боялась, что тот рот будет затыкать, но все же продолжила, – Будто хочет их всех убить.

Людмила помолчала, обдумывая ответ. Петр ей казался в этой паре более ответственным и более сильным, его не пугали трудности, связанные с психикой дочери, Камилла же, несмотря на любовь к девочке, боялась и проблем, и самой Ксюши.

– Ваша дочь всеми силами пытается блокировать воспоминания, чтобы вернуться к прошлой жизни, забыть все. Это нормальная реакция, но видя, как ее жалеют или же презирают, она невольно вспоминает все, и начинает ощущать вину, а потом и злость. Подсознательно она себя не винит, но рациональная часть, видя такие взгляды, толкает ее на мысли о том, что она виновата, привлекла его чем-то. Ей стыдно, пусть она не осознает это чувство до конца, и от этого появляется ярость. Но… я видела многих жертв насилия, ваша дочь держится, она давит в себе панику, запрещает себе бояться, старается себя контролировать.

– Это ведь хорошо?

Петр ощущал в словах женщины огромное и жирное «но». И оно там было.

– Это неплохо, главное, чтобы эта стадия ее состояния не усугубилась, иначе стать «пережившей» она так и не сможет, будет «жертвой» до конца жизни. Подавление эмоций, в том числе и страха – не выход. Она пытается себя контролировать, но это не значит, что Ксения не чувствует.

– Я не совсем вас понимаю, вы же сказали…

– Она старается подавить в себе страх, вернуться к прошлому… но она уже изменилась, ее жизнь прежней не будет. Ксения решила жить, но прошлым. Чем раньше она поймет, что к прошлому нет возврата, тем лучше. Ее эмоциональные реакции сейчас нормальные, но дальше будет хуже. Она будет отрицать свое состояние, это только помешает выздоровлению.

– И что нам делать?

– К сожалению, сейчас вы ничем помочь не сможете, вы не сможете бороться за нее постоянно, тогда она будет зависима от вас, а это не выздоровление. Это ее борьба, вы должны только поддерживать и иногда направлять.

– Это все слова, мне нужны конкретные действия и примеры, – Перт уже вышел из себя, ему казалось, что Людмила помогает, но сегодня его дочь так испугалась, что он понял: это не помощь, а издевательство.

– Я не Бог, я не могу вам предсказывать будущее, я говорю, что будет с вашим ребенком. Не ждите от меня конкретики, я, как и вы, могу только направлять. Когда она готова будет работать с психологом, ситуация изменится, но пока она с трудом будет переносить людей в целом, про незнакомых и говорить не стоит. Запаситесь терпением.

Его переполняла злость и раздражение, душила ярость. Он ощущал себя бессильным, неспособным ни на что. Она же, бл*дь, психолог, она с этим сталкивалась больше, чем он, больше знает. Но и эта женщина не могла дать конкретный совет. Все обтекаемо, никакой конкретики… сами додумывайте, сами делайте. Указала направление, и все.

Он, конечно, понимал, все понимал. И то, что злится зря. Но не мог быть спокойным. Черт!

Но Людмилу все же услышал. Принял к сведению ее слова. Обдумает, и будет решать, что делать.

****

Если бы можно было совсем не спать, она бы отказалась от сна навсегда. Но знала, что это невозможно. Во сне тело отдыхает, сознание тоже. Это единственное время для организма, когда отключаются все барьеры памяти, мыслей, и так далее.

Но она боялась засыпать.

А врачи настаивали и заставляли принимать препараты, стимулирующие гормон сна, вроде эта чертова химия не вызывает привыкания.

В какие-то моменты Ксюша им была благодарна за сон, потому что проваливалась в бессознательное состояние так глубоко, что кругом были только темнота и тишина.

Но чаще было по-другому.

Она болталась где-то на границе сна и яви. Иногда слышала то, что происходит вокруг. Шаги чьи-то, как мать с отцом шёпотом ругаются, но стараются не тревожить её, не выходят из палаты… потому что тоже чего-то боятся.

А иногда она возвращалась туда… в тот вечер. И все повторялось, но сценарий был другой, Ксюша будто репетировала сцену собственного изнасилования.

Пыталась предугадать, что-то сделать по-другому. Но сколько разных вариантов ее мозг бы не предлагал для спасения, заканчивалось все болью, грязью и диким страхом.

В этот раз ей приснилось, что у нее в сумке каким-то образом оказался пистолет. Обычный ПМ, она такой даже в руке держала, они всей группой учились стрелять, правда, у нее выходило плохо.

Каким-то образом этот пистолет был у нее в сумке, и она успела его выхватить.

Ее схватили со спины, она задыхалась, а когда он попытался развернуть ее к себе, всадила всю обойму в его пах.

Телом не владели никакие эмоции, абсолютная пустота, никакого страха.

Ксюша развернулась, чтобы уйти, но услышала шорох за спиной. Повернулась. А тела нет.

Он стоит у нее за спиной. Снова. Обойма пистолета пуста. По телу прошла дрожь, сковало ужасом. Хотела бежать, но не успела. Схватил за шею и зашептал знакомым голосом:

– Ты так на нее похожа, не бойся, я справлюсь и руками. Будет больней, но ты сама виновата.

Влажный язык облизнул ухо, холодные руки коснулись ног…

Открыла глаза, завертела головой. Руки дрожат, сердце стучит так, что кажется слышно в другом конце палаты.

Но внутри не страх. Внутри полыхает такая злость, такая дикая необузданная ярость, что она не сдерживается. Сметает рукой все, что стоит на тумбочке. Вазу с цветами, таблетки, телефон, воду. Все.

Она хрипит, кричит, по щекам текут слезы, а по рукам течет кровь.

В палату врывается санитар и медсестра, а у нее перед глазами пелена, и в голове мысль: «живой не дамся».

Плохо помнит, что было дальше.

Только чужие руки, кто-то что-то говорил, кричал. Она брыкалась, дралась, кусалась. Хрипела и плакала.

А потом снова темнота. И тишина.

****

Эта больница не скоро забудет свою пациентку и ее родителя, а также друзей этой семьи.

Камилла поехала домой переодеться, взять кое-какие вещи из дома и поговорить с Виталей на счет дочки.

Нужно было подготовить мужчину к тому, что дочка психически нестабильна, что нужно себя аккуратно вести. В общем, уехала на трудный разговор.

Петр же каждую ночь оставался с дочерью, но работа в другом городе ждать не могла, одного из клиентов несколько часов как допрашивают, помощники там с ним, но держали мужчину в курсе всех событий. Пришлось выйти на лестницу и говорить там, его малышка только уснула.

Он не заметил, как в разговоре спустился на несколько пролетов вниз, ему лучше думалось, когда он находился в движении.

Закончился разговор, голова работала над делом, перебирая в уме будущие аргументы в предстоящем суде, а то, что он будет, уже никаких сомнений не осталось. Ходил по лестнице, со ступеньки на ступеньку, и вдруг услышал шум. Кто-то кричал… надрывно, так, что у него мороз по коже прошелся.

Рванул наверх, влетел в отделение, а когда увидел, что творилось в палате, в первый момент у него сердце остановилось при виде крови на руках его малышки. Подумал, что… что хотела покончить с собой. Но успел заметить выдернутый внутривенный катетер, разбросанные вещи.

Нет, самоубийством тут и не пахло, а вот убийством,– да. Сейчас запахнет…

Свое полечили все. Заведующий отделением, лечащий врач, которого пришлось вызывать из дома, и даже главврач больницы.

Остановить отца, который имел право на гнев, и уже столько накопил в своей душе ярости… Самоубийц в кабинете главврача не было, и многие понимали, что выплеснуть все накопившееся лучше именно сейчас, в окружении специалистов, чем потом где-то посреди дня познакомиться с инфарктом.

Молча слушали крики и гнев, упреки и справедливые обвинения.

Не досмотрели, не предупредили заступивший на смену персонал. Вина есть, и все это понимали.

Запала хватило ненадолго.

В душе была пустота и обреченность. Петр замолк на полуслове, оглядел всех присутствующих и махнул головой.

Сорвался. Но кто бы на его месте выдержал? А здесь вроде мужики нормальные, понимающие по крайней мере.

– Сколько продлится еще действие транквилизаторов?

– Как минимум часа два, может, три.

– Выписывайте ее, я перевезу ее домой, – он посмотрел на Михаила, – Вы сможете осматривать ее у нас дома?

– Да, если вы считаете, что так правильно.

– Вы думаете моей дочери после того, как на нее налетел этот ваш стахановец будет тут нормально? Вы же врач, все сами понимаете. Выписывайте под мою ответственность, никаких претензий больнице я предъявлять не буду.

И ему, довольный блеск глаз у главного не показался, Петр это знал. Этот хоть и был разумным, но волновался о своей шкуре больше, чем о его дочери. Упрекать его не за что, Петр и сам такой же, чего уж тут.

Позже пришлось звонить Камилле, рассказывать обо всем. И еще искать сиделку, его бывшая жена ставить капельницы не умела точно, а дочь пока была на внутривенном питании.

Было бы гораздо легче увезти ее к себе, под его присмотром все легче контролировать. Никому доверить свою девочку не мог, просто физически не мог себя заставить, но и разорваться тоже.

А еще помнил, как Ксюша отреагировала на его слова про переезд.

Пока лучшим вариантом было оставить ее здесь, и жить снова на два города. Трудно. Но куда деваться? Надеяться на то, что Камилла будет все контролировать, и себя в том числе, он не мог.

Другого варианта он пока не видел.

Рука снова тянется к своему телефону, набрал помощника, парень давно хотел серьезное дело и шанс себя показать. Ну что ж, сейчас у него такая возможность появилась.

****

Великобритания, Лондон.

Стоит сказать спасибо родителям, что всегда ему долбили мозги по поводу английского языка. Заставляли его учить, проверяли домашку, нанимали репетиторов, а потом ездили с ним непосредственно в Англию и практиковали гребаный инглиш с носителями языка.

Но сыновьей благодарности Давид не ощущал.

Его переполняли бешенство и здоровая злость, но свои чувства он не показывал, давно умел держать свой нрав в узде.

На родине стимулом к контролю была Ксюша, он всю жизнь помнить будет как давно в школе обидел ее неосторожными словами.

А здесь, сейчас, когда все прошлое осталось там, где ему и место, в прошлом, характер брал свое.

Тут никого не волновало насколько он умный, сколько денег у его отца, и так далее. Здесь он был чужак из страны, которая погрязла в политических санкциях, скандалах, и тому подобному. Его родину тут считали отсталой, правда не все, но были и такие индивиды, и мысли свои они скрывать не стремились.

Он как-то за свое детство привык, что англичане народ скупой на эмоции, чопорный и заносчивый немного. Но, если говорить откровенно, на его курсе оказалось англичан… да по пальцам одной руки пересчитать много. Иностранцев до хрена, у каждого своя правда, свой норов и крутизна характера.

Короче, среда оказалась достаточно враждебной, и он не видел больше смысла себя сдерживать, ради кого? Тут его целью было не налаживание хороших отношений, а урвать лучший кусок знаний и возможности применить все это на практике.

Но несмотря на все это, он рад, что находится тут, рад. Ну… старается себя в этом убедить.

Тоска черная в душе. Жажда. Увидеть, поговорить по душам или просто переброситься парочкой привычных шуток.

Ему казалось, что он умирал вдали от Ксюхи. Выжигал из себя привязанность, чувства.

И пустился по полной во все тяжкие.

Клубы, выпивка и продажные девки на любой вкус и цвет.

Трахал очередную размалеванную и ничем не напоминающую ее бабу, а перед глазами другое лицо, другие губы.

Он помнил их обжигающий мимолетный вкус. Помнил, хоть и старался забыть.

Звонил родителям, и только. С остальными связи разорваны, никого знать не хотел, потому что знал… узнает ненароком о жизни его девочки, и все,– сорвется, его никакое расстояние удержать не сможет. Так что, лучше не знать, и совсем было бы хорошо не думать и не вспоминать. Но не все сразу.

На душе, правда, кошки скребли. Кроме тоски по ней, было еще что-то. Беспокойство, тревога и он никак не мог понять откуда это взялось.

У родителей спрашивал, но те говорят: все нормально. Пытался уточнить… мать засыпала его вопросами о жизни, о друзьях… а отец сразу переключался на деловой тон. Они однозначно что-то недоговаривали.

Он боялся… боялся, что родители молчат о свадьбе. Тот другой, наверное, уже и предложение сделал, он бы сам, будь на его месте, сделал бы давно. Если тот не дурак, значит, так и есть. А Ксюша… она романтичная… она согласится. Для нее брак- синоним любви, верности, преданности.

Давид желал ей счастья, искренне и от души. И чтобы все это осуществилось в ее жизни, сидел в гребаном туманном Альбионе и разрушал себя до основания, вырывая чувства, выгрызая их. Чтобы однажды вернуться и смотреть на нее с улыбкой, быть счастливым от того, что она счастлива.

И вот вроде с самим собой договорился, разобрался. А тревога осталась, и с каждым новым днем становилась только больше.