Я отбросил одеяло – совершенно нечем дышать. Снова вскочил с постели, включил свет – темнота давила, пугала, сводила с ума. Мною овладело такое же отчаяние, как в тот день, когда я потерял Ингу, так и не успев ее найти. Голос, слабый, еле слышный, откуда-то из глубины сознания, попытался меня успокоить. «Зачем же впадать в такое отчаяние, зачем же сходить с ума теперь, ведь у той истории был счастливый конец: с Ингой вы встретились, – шептал он мне. – Какой смысл так переживать из-за далекой полунесостоявшейся полувстречи? К чему употреблять такие громкие, и в свете последних событий, прямо-таки кощунственные слова: «Я ее потерял навсегда», когда теперь ты ее действительно потерял? Да и к тому же…» Тут голос затих, не зная, как приступить к главному, не представляя, как теперь я к этому отнесусь, долго молчал, подбирая наиболее щадящие фразы. А затем, словно рассердившись и на себя, и на меня, без всяких обиняков бухнул: «Ты же прекрасно знаешь, что никакой Инги никогда не было!» А потом снова, еще отчетливей, громче, безжалостней: «Нет и не было никакой Инги!»

Я ему не поверил, я заставил его замолчать, замолчать! Ведь это неправда, ведь это не может быть правдой. Как же тогда я жил, если не было Инги? Разве мог бы я жить, если не было Инги? И, чтобы заглушить этот лживый голос собственного разума окончательно, бросился в постель, укрылся одеялом с головой, тяжелым, шерстяным, удушающим – и вернулся в тот душный, несчастливо-счастливый, дождливый день.

Потому что дождь снова хлынул стеной, как только я отошел от магазина, закрытого на обед. Потому что этот несчастливый день в конце концов привел меня к счастью.

Я шел под проливным дождем, медленно, не пытаясь укрыться. Все было кончено, я потерял ее навсегда. Я шел и мучил себя вопросами, на которые невозможно было ответить. Почему, почему я не подошел к ней в магазине? Не попробовал познакомиться? Не пригласил ее куда-нибудь – выпить кофе, например? Почему хотя бы не узнал, как ее зовут? Перед глазами, размытая дождем, вновь вставала картинка: магазин, музыкальные инструменты, и она смеется, глядя на меня. Я пытался вспомнить детали, мне казалось, что, если я увижу что-то, что упустил раньше, смогу все исправить. Витрина, у которой она стояла, была захватана множеством пальцев, под стеклом разнообразные струны в коробочках и пакетиках, какие-то непонятного назначения железные штучки – нет, все не то. Я снова сосредоточился на ней. Ее невыразимо прекрасное лицо, ее губы, ее волосы, стянутые красной резинкой, ее удивительно совершенная фигура… Как я мог к ней подойти, пригласить в кафе? Я бы не посмел! Нога в белой кроссовке, отбивающая такт. Отбивающая такт. Такт своему смеху? Или мелодии, звучащей в ней? Что она делала в этом магазине?

Дурак! Ну какой же я дурак! Как же все просто! Конечно, она музыкант. Иначе ей просто нечего делать в магазине музыкальных инструментов. Теперь я знаю, где ее искать. В мире музыки.

Обнадеженный своими мыслями, я вернулся домой. А потом…

Все оказалось непросто, совсем не так, как я себе представил. Я думал: буду систематически обходить все места, связанные с музыкой, в этом районе и в конце концов найду ее. Таких мест оказалось немного: музыкальная школа, филармония, драматический театр (она могла играть там в оркестре). Но ни в одном из этих заведений ее не оказалось. Тогда я расширил квадрат поиска, включив еще две музыкальные школы, оперный театр и концертный зал. Но ее нигде не было.

Я забросил работу, забросил всю свою жизнь, посвятив себя поискам. Регулярно наведывался во всевозможные музыкальные заведения города, смотрел все музыкальные передачи по местным каналам, изучал новости музыки. Я перемерил на нее все инструменты, какие только знал, но так и не смог понять, какой ей больше подходит. И, наверное, сошел бы с ума, но судьба, наконец, надо мной сжалилась.

В ночь накануне самого счастливого дня в моей жизни поднялась страшная буря. Казалось, что ветер сорвет крыши с домов и вырвет с корнями деревья, невиданный град разобьет стекла окон, дождь затопит весь мир. Но ничего этого не случилось – случилось невозможное чудо. Утром я вышел на улицу, вновь планируя отправиться куда-нибудь на ее поиски. Улицы были мокрыми, свежими и как будто обновленными, несмотря на то, что повсюду валялись сломанные ветки и мусор. Я шел и представлял, что она сейчас, в этот самый момент, делает, о чем думает, с кем разговаривает, какое у нее выражение лица, как звучит ее голос. Вот кто-то окликает ее по имени, мне никак не разобрать, какое он имя назвал, она поворачивает голову, слегка улыбается… Я напрягаю слух и наконец начинаю понимать смысл слов: речь идет о репетиции, всех зовут в зал. Она берет инструмент, неопределенный, неясный, ведь я так и не смог определить, на чем она играет, и отправляется… Тут картинка рассыпается в прах. Почему-то я никак не могу представить зал, где идет репетиция. Казалось бы, чего проще. Но нет, не могу.

Что-то холодное, мокрое мазнуло меня по лицу. Я вздрогнул от отвращения и поднял голову. Передо мной болтался кусок какой-то омерзительно бурой, словно пропитанной кровью, материи. Я не сразу понял, что это всего лишь рекламная «растяжка». Вероятно, ночью ее сорвало ветром во время бури, принесло сюда, и она зацепилась одним концом за ветви дерева. Я перешагнул лужу, обошел дерево, чтобы посмотреть, что написано на «растяжке». И тут увидел ее. Вернее, ее силуэт – стилизованный силуэт девушки с гитарой. А еще через несколько секунд понял, что я самый идиотский идиот на свете. Ведь все было так очевидно, была куча подсказок, которые я не смог расшифровать: и эта витрина со струнами, возле которой она стояла, и ее простой наряд, и моя неспособность представить ее ни с одним классическим инструментом. Оказалось, в нашем городе проходит рок-фестиваль, а сегодня последний день, оказалось, мое сумасшествие длилось всего неделю, оказалось, я могу еще все исправить – найти ее. Она – рок-музыкант, приехала в наш город на фестиваль, а я просто искал не в том месте.

Примерно через полчаса я уже стоял в кассе в длиннейшей очереди за билетом на этот последний концерт. Примерно через полтора часа я бродил по квартире, представляя, как увижу ее, как подойду к ней, как заговорю, как все в нашей жизни сложится прекрасно. А через три часа позвонил мой лучший друг и попросил срочно приехать к нему в больницу. Мы вместе работали над одной проблемой – когда-то, до встречи с ней, мне казалось, что это дело всей моей жизни. Ехать очень не хотелось, но я не мог ему отказать, а до начала концерта оставалось еще четыре часа, я думал, что в любом случае успею вернуться.

Ситуация в больнице действительно оказалась экстраординарная, требующая моего присутствия. Собственно, это была первая моя победа в череде долгих побед. И в другое время я был бы счастлив. Но теперь я мог думать только об одном: как бы не опоздать на концерт.

И, конечно, я опоздал. Концерт начинался в шесть. В половине девятого, когда моя победа стала несомненной – наш пациент окончательно пришел в себя, – я вышел из палаты. Но и спешить теперь было некуда, я понимал, что просто не успею доехать до концертного зала, даже к окончанию праздника, все для меня закончилось. Как и в тот день, когда я потерял ее первый раз. Но тогда судьба дала мне второй шанс – я не смог его использовать. Теперь ничего не исправишь. Сегодня последний день фестиваля, завтра она уедет из нашего города.

Я уходил все дальше от палаты, где состоялась моя самая большая в жизни победа, где была загублена вся моя жизнь. Слова поздравления моего друга и коллеги звучали как насмешка, не нужные, бессмысленные, ведь я все проиграл, все потерял. И в эгоизме отчаяния я винил его в том, что произошло. Если бы он мне не позвонил, не попросил приехать, я бы пошел на концерт и встретил ее… А он все испортил.

Из коридора я вышел на лестницу и долго спускался, почему-то не сообразив вызвать лифт. И опять, как в тот день, мне ужасно захотелось поскорее оказаться дома, остаться в одиночестве, но кругом, как и тогда, были люди. Я то и дело на них натыкался. Их разговоры вклинивались в мои мысли, их жизнерадостный смех раздражал. Ну что же это? Как им не стыдно: больница – не место для веселья и такой глупой, легкомысленной болтовни.

Наконец, я выбрался на первый этаж, но тут из лифта вышел мой друг, увидел меня, страшно обрадовался, опять стал поздравлять, строить планы, мечтать вслух, как моя методика перевернет медицину и каких высот мы с ним достигнем. А потом, обняв за плечи, повлек в буфет.

– Ты все равно уже опоздал на свой концерт, – бестактно заявил он, – пойдем, чего-нибудь перекусим.

Я пытался ему возражать, я пытался сопротивляться, но он меня совершенно не слушал, расписывал все новые и новые перспективы. И я сдался, позволил увести себя в этот проклятый буфет. И…

Поверить в это было невозможно. Я и не поверил. Она сидела за одним из столиков, ела слоеную булочку, запивала кофе. И, не поверив, я подошел к ней.

– Что вы здесь делаете? – закричал я, словно обвиняя ее в каком-то дурном поступке. Она испуганно посмотрела на меня, пожала плечами, и я увидел, что на ней голубая медсестринская форма. – Почему вы так одеты? – продолжил я свой нелепый допрос. А она, смутившись, достала из кармана медицинскую шапочку и поспешно надела ее.

– Простите, мое дежурство закончилось, я думала, можно и так…

– Ну что ты прицепился к девушке? – вмешался мой друг. – Пойдем, она больше не будет. Нельзя быть таким занудой. – И он опять потащил меня куда-то, но я решительно вырвался и опустился на стул рядом с ней.

– Простите, – повторила она.

– Это вы меня простите, – сказал я и запнулся, не зная, как продолжить разговор.

– Пойду, возьму чего-нибудь поесть, – засмеявшись, проговорил мой друг и оставил нас вдвоем.

Мне казалось, как только он уйдет, станет легче – он страшно мешал. Нужно столько всего объяснить, а как это все объяснишь при свидетеле? Но и без свидетеля ничего у меня не получалось. То, что она здесь, ее костюм медсестры – все это совершенно сбивало меня с толку.

– Я думал, вы на закрытии рок-фестиваля, – снова приступил я и тут с ужасом заметил, что она уже доела свою булочку, допила кофе и собирается уходить. – Как вас зовут? – в отчаянии выкрикнул я и схватил ее за руку. Понимая, что мое поведение было хамским. Что она обо мне подумает? Надо как-то все срочно исправить. Я одернул руку.

– Инга, – улыбнувшись, ответила она, сняла со спинки стула сумочку и стала подниматься.

– Подождите! – Я снова почти грубо схватил ее за руку. – Не уходите, пожалуйста. Я… Мы ведь уже встречались однажды. Но тогда я вас… Помните, в магазине музыкальных инструментов?

Несколько секунд она смотрела на меня непонимающе, затем взгляд ее прояснился, и она неожиданно весело расхохоталась.

– Английский рожок? – шаловливо спросила она сквозь смех.

– Да! – выдохнул я, счастливый оттого, что она меня вспомнила, что она не ушла, не рассердилась, не испугалась моего грубого поведения.

– Так вам удалось его… э… приобрести?

– Не совсем.

– То есть как это не совсем? Вы приобрели только половину рожка? – серьезным тоном спросила Инга, но не выдержала, рассмеялась. – Или тот рожок, который вам достался, оказался не английским?

– Я всю неделю искал вас, – вдруг сказал я и испугался своего неожиданного признания. Хотел исправиться, перевести разговор на другую тему, но, неожиданно для самого себя, ляпнул: – А сегодня купил билет на закрытие рок-фестиваля. – И тут меня понесло. Я ей все рассказал. Как, совершенно случайно, попал в музыкальный магазин, как увидел ее, как потом пытался ее найти, как гадал, на каком инструменте она играет, как в конце концов понял, что она рок-музыкант, как воскрес и как потерял ее окончательно. – Ведь сегодня последний день фестиваля, – заключил я свой сумасшедший рассказ.

– Сегодня последний день моей практики, – со вздохом ответила она. – Я никакой не рок-музыкант, а всего лишь медсестра. Вернее, будущая медсестра, учусь на втором курсе медучилища. В этой больнице проходила практику.

Инга вдруг сникла, погрустнела. Неужели ее так расстроили мои признания?

– В этот магазин я тоже попала случайно, – глядя на меня, продолжала она. – Соседка попросила отдать в мастерскую скрипку ее сына, он как-то умудрился разбить инструмент. Там, со двора, мастерская. Мне было по пути, и я согласилась. А когда вышла из мастерской, увидела, что на улице ливень, возвращаться не стала, а забежала в магазин. Так что вот… Я совсем не рок-музыкант, и вообще никакой не музыкант. Зря вы себе напридумывали. Такая романтическая выходила история, а я все испортила. – Инга виновато улыбнулась.

Она выглядела такой беззащитной, такой нежной, такой прекрасной, что я с большим трудом сдержал новый безумный порыв – обнять ее и крепко-крепко прижать к себе. Вместо этого я тихонько дотронулся до ее руки и осторожно погладил. И вдруг вспомнил, что сейчас вернется мой друг и начнет трещать без умолку и все испортит: смутит Ингу еще больше, совсем ее расстроит. Я осмотрелся вокруг, но его нигде не оказалось. Ни в очереди, ни в зале. Ушел. Все понял, решил не мешать и ушел. От благодарности к другу и от невыразимой нежности к Инге я почувствовал такое щемящее счастье, что даже голова закружилась. И показалось, что все возможно, все получится, мы будем вместе, навсегда, и это будет долгая прекрасная жизнь.

– Пойдемте выпьем где-нибудь кофе? – вдохновленный грядущим счастьем, осмелился предложить я.

– Пойдемте, – согласилась Инга, поднялась, но тут же опустилась обратно за столик, рассмеялась своим прекрасным смехом и сказала: – А зачем куда-то идти? Кажется, мы уже пришли туда, где пьют кофе.

Наша счастливая жизнь оказалась не долгой, а слишком короткой. Через два месяца после встречи в кафе мы поженились, а через год приехали на этот горнолыжный курорт. И было в этот период что-то еще, но что, я не помню. Потому что все, не относящееся к Инге, не имеет значения. Важна только она сама. Ее смех, ее голос, ее милые жесты, ее привычки. То, что она любила и чего не принимала.

Она любила все, что наполняло жизнь. Раннее утро – за то, что можно бродить по пустынным улицам, не встречая ни одного человека. Шумный день – за то, что можно влиться в толпу спешащих людей и двигаться в их сумасшедшем потоке. Жаркое лето – за то, что оно наполняет энергией солнца. Дождливую осень – за то, что можно от нее укрыться в теплой, уютной квартире. Горячий, обжигающий кофе, ледяную газировку, горький шоколад и сладкое мясо… Самолеты – за скорость, в которой она растворялась. Медленные пассажирские поезда – за то, что время в них растягивается почти до бесконечности. Но больше всего она любила лыжи. Лыжи для Инги совмещали в себе все проявления жизни.

Не принимала в жизни она только одно – смерть. И все, что с ней связано. Как же могла судьба так ее не пощадить, так над ней насмеяться?

День, когда погибла Инга, был необыкновенно солнечным. Я стоял у окна, смотрел на холодную громаду гор, забравших ее у меня, и пытался осмыслить, что Инги больше нет и никогда не будет. Тот день кончился. Да и сегодняшняя ночь подходит к концу. Скоро темная страшная громадина за окном посветлеет и превратится в романтический горный пейзаж. Для тех, кто завтра утром проснется. А мне пора. Меня ждет Инга. Я уверен, что она меня ждет.

Меня разбудил страшный грохот. Что-то обрушилось, осыпалось, повалилось. Я открыл глаза и понял, что вовсе не проснулся, что снится мне самый настоящий кошмар. Я лежу в ванне, наполненной теплой водой, в совершенно незнакомой квартире, в руке у меня лезвие бритвы, дверь сотрясается от ударов, и вот она не выдерживает, защелка отлетает, и в ванную врывается мужчина в черном костюме. Я в ужасе смотрю на него, а он выхватывает из моей руки лезвие.