Похороны я прожила под надзором. Меня сестра опекала. Она и дальше собиралась меня опекать, да вот незадача – на следующий день у нее случились преждевременные роды. А может, я путаю, и это было не на следующий день? Я все время сбиваюсь: что-то случилось со временем. Нет, не так! С самим временем ничего не случилось, это у меня с ним произошел разлад. Все из-за анальгетиков. Анальгетиками я называю… чтобы как-то оправдаться… перед кем-то… перед собой (перед кем же еще?), ведь сестра в больнице и опекать меня больше некому… В общем, то, что сейчас делаю, я называю: принимать анальгетики. Для души анальгетики. Ведь рак души приступил уже к своей страшной работе, так что… Мне ничего другого и не остается! Раковых больных, когда понимают, что лечить их дальше бессмысленно, всегда сажают на анальгетики. Вот и я себя на них посадила, поскольку… Ну да, душа ведь не лечится.
На самом деле я попросту пью. Пью все подряд – что предлагают, то и заказываю. Перехожу из бара в бар и пью, пью… Кажется, уже шестой день. Впрочем, со временем у меня полный разлад: может, и не шестой.
Марину, наверное, уже выписали из больницы. Надо бы хоть на пару часов прекратить хлестать водку и прочее – что мне там подают? – и съездить навестить сестру. Узнать, как она и… и… И ну да, что с ребенком.
Я не смогу прекратить. И лучше пусть не смогу. Потому что, если я прекращу… Потому что о ребенке я думать не могу. Об этом ребенке не могу! И если я прекра… и если о ребенке буду… и если я ее навещу…
Я навещу ее только затем, чтобы убить.
А ребенок, наверное, умер.
Больше всего в жизни я хотела ребенка. И Макс больше всего в жизни хотел ребенка. Из-за этого все и вышло. То есть не из-за того, что мы хотели ребенка, а из-за того, что его у нас не получилось. Я три раза была беременной и – ничего. Последний раз год назад. Тогда-то тема и была окончательно закрыта, нам сказали, что ребенка у нас не будет никогда.
Кажется, я кому-то об этом только что рассказывала. Не помню. Хотя да, точно рассказывала. Женщине. Она за соседним столиком оказалась и тоже, как и я, была одна, ну я ее и пригласила к себе пересесть. И о ребенке рассказывала. Я вообще сейчас довольно много общаюсь – в барах, все рассказываю и рассказываю о себе. Даже странно, ведь вообще-то я совсем не общительная.
Бокал опустел. Надо бы заказать чего-нибудь. Только никто ко мне не подходит. Самой, что ли, к стойке сходить?
Попробовала встать – не получается. В прошлый раз – я не помню, когда это было, но думаю, что вчера, – меня охранник унес на руках и в такси посадил. Мы даже поцеловались с ним на прощание. А теперь никто не подходит даже водки налить.
– Эй, человек!
Ужасно тянет выкинуть что-нибудь эдакое. На столе станцевать, что ли, потрясая юбками? Правда, юбкой моей не очень-то потрясешь, потому что на мне брюки. Или я вчера переоделась? Нет, точно штаны. Это у меня такой костюм есть, светло-серый, довольно приличный (во всяком случае, до загула он был приличным) – свободные брюки и пиджак: и деловой, и не стесняющий движений. Спортивно-деловой, если можно так выразиться.
Подошел, наконец, урод. И точно! Как таких на роль официантов можно принимать? Должен же быть у них какой-то отбор, элементарный конкурс красоты.
– Что вы можете предложить даме, несостоявшийся красавчик?
– Вы о чем?
Да он не только урод, он еще и кретин!
– В смысле выпивки.
– А… Карта вин на столе, перед вами. Выбирайте.
О господи! Он не только урод и кретин, он еще и хамло!
– Я предпочитаю, когда за мной ухаживают.
– У нас не принято. И вы это… вообще…
– Что вообще? Утратила свежесть? Да, вероятно, утратила. Я пью шестой день! И ты бы утратил. Впрочем, ты ею и не располагал. Я мужа похоронила, понимаешь? А сестра моя оказалась порядочной сукой. Да и муж, в общем, сука. Ты присаживайся, выпивка за мой счет, я тебе расскажу. А лучше давай-ка отсюда свалим, надоело мне здесь. Бар ваш совершенно лишен… В общем, ни этики тут, ни эстетики. И никакой душевности. Пойдем, я знаю одно местечко, здесь недалеко.
– Да вы что! Я не могу! Я на работе!
– Наплевать на твою работу!
Остекленел глазами. Рожа прыщавая пятнами пошла. Ручонку свою потную дергает, а выдернуть не может – хватка у меня еще вполне и вполне.
– Да отцепите вы пальцы! Я позову охрану! – завопил урод, кретин и хамло.
Не позовет, куда ему! От стыда умрет, если узнают, что к нему пьяная баба пристала, а он справиться не смог.
– Да пустите же!
– Ладно, вали.
Надоел он мне – липкий и потный какой-то тип, даже разыгрывать такого неинтересно. Да и настроение пропало выкидывать фортели. Черт с ним, пусть катится. И я, пожалуй, отсюда пойду. В самом деле бар этот мне опротивел.
Подняться бы только. Ну-ка, о стол опереться руками и вытянуть тело, как репку…
Встать получилось, а вот устоять не очень выходит. Надо попробовать снова.
Где я? Твердо, темно и холодно. Как в гробу, честное слово, только воздуха много – дыши не хочу. Ветер. Наверху, над головой, что-то шуршит.
Ветер колышет дерево, листва шебуршится. Вот оно что, я на улице! Сижу на скамейке. А она где – в сквере, в каком-нибудь парке, в моем дворе?
Я в баре была. Как я здесь оказалась? И где это – здесь?
Надо бы отсюда выбираться. Понять, где я, а затем разработать план своего спасения.
Сумка при мне – уже хорошо. И кошелек на месте, и телефон. Можно вызвать такси.
Когда пойму, куда его вызывать.
Тело мое оказалось вполне мобильно: легко поднялось, легко пошло по дорожке. Под ногами – о радость! – дорожка, и, кстати, очень похожая на ту, что у нас в скверике напротив дома.
Напрасная надежда! Это не мой сквер. Совсем не мой – незнакомый какой-то сквер. И деревьев слишком много. Неужели парк? Вот ужас! В нашем районе нет ни одного парка.
Ну вот, так и есть: я у черта на куличках. Как я сюда вообще забралась?
Надо сесть на скамейку, сосредоточиться и постараться вспомнить. Благо скамеек, как и деревьев, полно…
Вспомнила! Почти все вспомнила! Я из бара поехала на такси – тот урод помог мне в него сесть. Только, наверное, адрес я назвать была уже не в состоянии, вот меня здесь и выгрузили.
Ну что ж, теперь я в состоянии назвать адрес. И идти в состоянии, и даже довольно длинные дистанции способна преодолевать.
Что там светится?
Ха! Еще какой-то бар!
Не заглянуть ли на огонек? Оттуда и такси вызвать можно…
Нет, на сегодня с меня хватит, надо ехать домой.
Но в бар все же пойти придется – не к скамейке же в парке такси вызывать? Тем более совершенно не ясно, в каком парке эта скамейка.
Парк. Ненавижу парки! В парках не гуляют мои дети – я не смогла их родить.
А Марина вот взяла и родила. Зачала, выносила и родила. Преждевременного, слабенького, но все же.
Сволочи! Как могли они так? Впрочем, Макса бог уже наказал, а Марину…
Я убью ее. Вот просохну и убью.
В бар, в бар! Что мне делать дома? Не поеду я домой, в баре останусь, если он – ночной бар. Мне нельзя останавливаться.
Я опять поднялась, легко пошла по дорожке. В голове совсем просветлело, и, как следствие, сразу же мысли дурные зашевелились: убить, убить… И каблуки тоже выстукивают: убить, убить…
Скорее в бар! Пока не поздно, в бар!
Улица совершенно безлюдна, и машин почти нет – наверное, уже глубокая ночь. В какой же район меня занесло? Кажется, я здесь никогда не была. А впрочем, неважно. Бар под нелепым названием «Сью» открыт.
Народу тут оказалось совсем немного. Я выбрала столик у окна, пристроила сумку на спинку стула – если положить на соседний, подумают, что он занят, что я не одна, и никто не подсядет. А я хочу, чтобы подсели, все равно кто: мужчина, женщина, гермафродит… Мне нужно сказать… рассказать… о том, что жила на свете одна женщина, и не было у нее детей, а ей так хотелось иметь ребеночка. И колдуньи, к сожалению, под рукой не случилось. Зато случились остроумно мыслящий муж и сестра-сволочь. Ребеночка они решили завести друг от друга.
Официант подошел. Ему рассказать? Нет, с официантами у меня что-то контакта не получается – не чуткий народ, до чужих историй им нет никакого дела.
– Сто граммов «Абсолюта».
Контакта с ним не получится, пусть несет водку и валит прочь.
– На закуску что будете брать?
Хм, филе из внебрачного сына…
– Апельсины у вас есть?
– Вы хотите закусывать водку апельсином?
– Да, хочу. Я все и всегда закусываю апельсином.
– Ну… хорошо. Вам почистить?
– Если не затруднит.
Стоит, не уходит. Принял заказ, а все равно не уходит. Что ему надо? Нарывается на рассказ? Вряд ли, скорее всего думает, что я неплатежеспособна – вид, наверное, у меня еще тот, после шести-то дней загула.
– Сколько с меня?
– Двести семьдесят восемь.
Получил деньги и тут же ретировался – значит, я угадала. Вот, у меня уже аналитические способности проявляться начали.
Лучше бы они раньше проявились, когда я узнала, что Маришка беременна. И когда поняла, что Макс мне изменяет. Но тогда мне и в голову не пришло сопоставить – их друг с другом я никак не связывала.
Водку принесли. Как кстати! Пора принять свой анальгетик, чтобы не сдохнуть.
Хорошая водка. Бар так себе, а водка вполне и вполне.
А идейка, кстати, надо отдать Максу должное, была и правда остроумной. Только уж очень подлая. Я, когда узнала, что детей у нас точно не будет, предложила взять чужого и усыновить, но он наотрез отказался. Возможно, в чем-то он был прав: чужой – он, конечно, не свой. Наверное, тогда-то я его и подтолкнула к той подлой, но остроумной мысли, сама не зная того, подтолкнула: что он может завести своего ребенка почти от меня – от моей сестры. По замыслу Макса я ни о чем никогда не должна была узнать: воспринимала бы ребенка, как племянника, наверное, полюбила бы его – как племянника, разумеется. И Максим делал бы вид, что ребенок – ему только племянник. И Марина делала бы вид, что нам он только племянник. А в общем, племянник он или нет, – все равно ребенок, один на троих, родной, свой ребенок. Эти доводы он тогда сестре и привел. И она согласилась. Но, конечно, все не так прямолинейно вышло. Не то чтобы Макс сразу, с порога, брякнул: давай, Маришка, заведем ребеночка. Исподволь действовал – окрутил, соблазнил. А когда она об аборте заговорила, тогда и привел свои доводы – рациональные, трезвые, подлые доводы. Но с самого начала, соблазняя ее, Макс имел в виду только ребенка. У них все произошло с точностью до наоборот: Марина влюбилась, и потому ребенка решила оставить, на Максовы доводы клюнула, а Макс ребенка хотел получить, и потому влюбился, да так, что совершенно голову потерял. И в прямом, и в переносном смысле.
Он не хотел меня бросать, но и жить без Марины больше не мог. И понял, что семья, которую он себе вообразил, – уродливая семья, совершенно невозможная семья. И жить такой двойной жизнью уродливо и невозможно.
– Я извиняюсь… Можно?
Пьяное, грузное тело бухнулось рядом на стул. Вот и дождалась собеседника. Вернее, слушателя.
– Пожалуйста.
Слишком пьян, пожалуй. А впрочем, какая мне разница?
– Скучаете?
– Теперь уже нет – вы ведь здесь, со мной.
Господи, что я несу? Да и не подходит он мне совсем. Для целей моих не подходит. По-моему, у него на уме только одно: как бы затащить меня в постель. И пьян, слишком пьян.
Да я и сама не трезва.
– Позволите?
Прикуривает от моей зажигалки. Нет, он слишком развязен.
– О чем вы все думаете? Радоваться надо, не думать. Что наша жизнь? – Он патетически откинул руку, но посмотрел на меня и слегка стушевался. – Ну, вы в курсе.
– Видите ли, у меня умер муж. Вернее, погиб… То есть… он выбросился из окна.
– Поздравляю! Значит, вы свободная вдовушка?
Смеется, подмигивает. Что же я делаю? Зачем стала ему рассказывать? Понимала ведь, что он совсем не тот, кто мне нужен.
– И симпатичная! А не выпить ли нам за упокой его души на брудершафт? А, симпатичная вдовушка?
– Ублюдок!
Я бросилась вон из бара. Кажется, опрокинулся стул – что-то грохнуло. Зачем, зачем, зачем я с ним заговорила? Ведь видела же, видела, какой он урод! Что я вообще делаю? Зачем я это все делаю? Надо домой, надо к сестре – ее, конечно, уже выписали из больницы. За все время я ей даже не позвонила ни разу и телефон держала выключенным. Я не знаю, чем все кончилось. Может быть, она умерла. Я не вынесу, если и Маришка…
Зачем же я в парк бегу? Назад, в этот ужасный парк… Мне надо домой. Нет, мне к Марине надо.
А если тот ублюдок из бара за мной увязался? Посмотреть, обернуться? В парк бежать в любом случае нельзя.
Да я уже в парке! Где тут выход? Дорожки, деревья, скамейки… Я не знаю, как отсюда выбраться!
Карусели. Я думала, что повернула назад, а оказывается, в самый центр забежала. Теперь уж точно выхода не найти.
Что мне делать? Я не знаю, в каком парке очутилась, совершенно ничего не узнаю. Наверное, я здесь никогда не была. И ветер поднялся, деревья так жутко шумят… Ночью в парке почти как на кладбище. Да где же тут выход?
Впереди что-то темное, огромное. Вода. Пруд? Озеро? Вот, наверное, я где – это Солдатское озеро с примыкающим к нему парком. Я была здесь когда-то. Давно. Мы с Максом ходили в Зеленый театр. Там выступал Шевчук, и Макс меня пригласил, он еще не знал моих вкусов. А потом выяснилось, что Макс тоже к «ДДТ» весьма равнодушен. Но тогда нам обоим было неудобно, и ему, и мне, и мы долго вешали друг другу лапшу на уши, выражая бурный восторг от концерта – любить «ДДТ» считалось хорошим тоном.
А может, это вовсе и не Солдатское озеро? Мало ли парков с озерами… Да чуть ли не в каждом есть хоть какой-нибудь водоем. Где же тут выход, черт возьми!
Выбралась наконец на дорожку. Вот по ней и надо идти – асфальтовая дорожка в любом случае должна привести к началу. Или к концу. Все равно к выходу.
Забор. А вон там черный провал – выход. Теперь можно не беспокоиться – выбралась. Сяду на скамейку и чуть-чуть отдышусь. Спина совсем мокрая, блузка противно липнет. И лицо горит ужасно. Как будто мне надавали пощечин.
Я Маришку ударила, сильно, наотмашь, по лицу. Перед тем, как вызвать «Скорую». И убежала, не дождавшись приезда бригады.
Все случилось на следующий день после похорон. Марина у меня ночевала, а утром ей понадобилось зачем-то срочно поехать домой. Мне позвонили из редакции журнала, где я подвизаюсь переводчиком – есть в нашем городе этакая «Иностранка» местного пошиба. Позвонили, потому что возникли какие-то проблемы с названием последнего рассказа, который я перевела, и попросили подъехать. В том состоянии, в котором я тогда пребывала, толку от меня было чуть, но я все равно поехала и даже обрадовалась, что можно двигаться и что-то делать. А из редакции направилась не домой, а к сестре – возвращаться в пустую квартиру я просто физически не могла.
Дверь она не открывала. Я звонила, звонила, не могла перестать, такое отчаяние на меня накатило, такая невыносимая тоска. Это была последняя черта, я поняла, что больше не выдержу, и разрыдалась в голос. Мне не доехать до дому – силы кончились. Их и было-то всего ничего, только чтобы до редакции добраться, а потом до Марины, а теперь я обязательно попаду в аварию, сойду с ума, сгину, пропаду. Я рыдала, звала сестру и давила, давила на кнопку. А потом вспомнила, что у меня ведь есть ключ от ее квартиры. И когда поняла это, впала в такое блаженство, что совсем ослабела. Руки и ноги отказались служить мне, и глаза сами собой стали закрываться. Я опустилась на коврик, привалилась спиной к двери и долго-долго так сидела. В тот момент я испытала такое счастье, какого не испытывала, наверное, никогда в жизни – чисто физическое ощущение счастья. На несколько секунд я даже уснула, и мне приснилось что-то такое же счастливо-блаженное.
А потом я вошла в квартиру…
Зачем я все это стала опять вспоминать? Теперь снова придется напиться вдрызг, а ведь я уже думала, что начинаю приходить в себя и в состоянии держаться. И к Марине думала пойти, а теперь…
Мне нужен глоток водки, мартини, бренди, чего угодно. И срочно, срочно! Я в начале пути, я в самом начале пути своей болезни – я еще не привыкла к такой боли. Я буду кричать, страшно, дико кричать, я разобью эту ночь своим криком, я размозжу себе голову о ближайшее дерево… Спасите меня, спасите! Да, я малодушная и слабая, но какая уж есть, меня бог такой создал – это его промашка, а с меня нечего спрашивать.
Подняться и пойти в какой-нибудь бар, в любой, какой окажется на моем пути, пусть даже назад, в тот, где хам и подонок на брудершафт за упокой души моего мужа предлагал выпить. У меня нет больше гордости, у меня нет больше стыда, у меня нет больше сил.
О проекте
О подписке