– Так считает каждый поляк, – отрезал заведующий столом приключений. – Не каждый скажет вслух, как я, но думают так все.

– Может быть, вам оставить службу? При подобном образе мыслей…

– Это, милостивый государь, не вам решать. А без нас, кто честно служит, вы тут все равно не обойдетесь. Некомплект русских чиновников катастрофический. Не едут они сюда, как ни заманивай ускоренным чинопроизводством. Так что терпите!

– Хорошо, я потерплю пока, – согласился Лыков. – Совместная служба лучше всего покажет, на своем ли вы месте.

– И тогда что? – с вызовом спросил губернский секретарь.

– Если на своем – останетесь. Как бы ни противны были русскому курсу ваши взгляды. Кто-то должен служить. Если человек делает это честно и умело, его политическая оппозиция терпима. В разумных пределах, конечно.

– А если вы решите обратное?

– Тогда уйдете с коронной службы без прошения. Может быть, в те же свинопасы.

– Вы такая фигура? – фыркнул Яроховский. – Господин командированный в чине восьмого класса… Скромнее надо быть. О моем служебном будущем решать не вам, а варшавскому обер-полицмейстеру и начальнику сыскной полиции. А вы как приехали, так и уедете.

Пролетка уже давно стояла возле ратуши, но седоки продолжали серьезный разговор.

– Менее всего, господин Лыков, я намерен угождать вам. Служу – можете справиться у начальства – честно. Имею крест Святого Станислава от правительства и ранение от уголовных. А совесть, патриотизм – мое личное дело. Пугать меня не надо, я не из пугливых. Теперь идемте, нас ждут.

И Лыков молча сошел на землю. Хотя последнее слово осталось за поляком, его откровенность произвела на Алексея впечатление. Он решил не обострять отношений с первого дня, а о служебной пригодности Яроховского судить исходя из его деловых качеств. Кроме того, коллежский асессор уже догадался, что услышит подобное еще не раз…

Они вошли в ратушу. Городовой на входе, с двумя медалями и с простым русским лицом, вытянулся перед Яроховским. Тот небрежно кивнул и повел гостя на второй этаж. Толкнул дверь, обшитую дешевой клеенкой, и они очутились в большой комнате. Накурено, но для полицейского учреждения непривычно чисто. Несколько столов завалены бумагами, вместо иконы в углу – распятие на стене. Два десятка мужчин сидели за столами или сновали по помещению. Они были одеты необыкновенно щегольски для сыскных агентов. Добротные сюртуки и белые манишки, трости и котелки! А лица, лица! Холеные усы и бороды всех фасонов! В движениях людей сквозило общее для всех, едва уловимое фатовство. Запах дорогого табака довершал необычную для приезжего картину. Ай да Варшава!

– Здравствуйте, господа! – учтиво снял шляпу Лыков. Ему нестройно ответили, косились с любопытством, но Яроховский сразу повел гостя в кабинет начальника. Перед дверью остановился и обратился к Алексею.

– Ну, вы идите, вас ждут. А я свое дело сделал, доставил. Если чем обидел в разговоре – прошу извинить за тон. Но не за смысл. Считаю, чем честнее, тем лучше.

– В этом я с вами полностью согласен, – ответил коллежский асессор и протянул руку. Поляк молча пожал ее и ушел. А Лыков шагнул в кабинет.

Тот оказался большим, светлым и элегантно обставленным. Из-за письменного стола вышел человек высокого роста и атлетического сложения.

– Разрешите представиться. Чиновник особых поручений Департамента полиции, коллежский асессор в звании камер-юнкера Алексей Николаевич Лыков. Командирован в ваше распоряжение на шесть месяцев для исправления должности временного помощника.

– Очень приятно. Надворный советник Эрнест Феликсович Гриневецкий, начальник варшавской сыскной полиции.

Весь плотный, крупный в кости, словно отлитый из чугуна, Гриневецкий был еще и красив. Черные вьющиеся волосы без седины, зеленые умные глаза, пушистые усы, волевой подбородок. Светский лев, а не сыщик… В свою очередь новый начальник столь же внимательно разглядывал своего подчиненного. И быстро сделал выводы.

– Я вижу, вы, Алексей Николаевич, как и я, дружите с гирями! Тоже силовой гимнастикой балуетесь? Шея-то вон прямо от ушей растет… необыкновенно мускулистая. Плечи, осанка… А что у вас с рукавами сюртука? Неужели расшивали?

– Поневоле пришлось, Эрнест Феликсович, – стал оправдываться Алексей. – Рвутся…

– Впервые такое вижу, хотя некоторые мои знакомые похвалялись. Мы, варшавяне, любим иногда приврать. В Соборном участке заведено Полицейское атлетическое общество, коего я состою президентом. Люблю, знаете ли, поиграться с железом…

– Очень даже заметно!

– Вы, кажется, привыкли скрывать свою силу. Неопытный человек может и обмануться, но не я… Пудов десять отрываете, так?

– Примерно угадали, – ответил Алексей, хотя «отрывал» намного больше.

– Вот-вот, меня не проведешь! Повадку сразу вижу! Сам же я силу не прячу. Скорее, по нашей польской привычке выпячиваю напоказ, хе-хе… Здесь это принято, освоитесь – поймете. Сразу приглашаю войти в наше общество. А то ведь руки начинают зудеть, ежели долго не касались тяжестей, так?

– Так, – улыбнулся Лыков. Начальник отделения положительно нравился ему: приятный, не сухарь и тоже атлет, товарищ по увлечению.

– Собираемся мы по субботам. Господин обер-полицмейстер поощряет, когда слуга правопорядка выказывает фигуру и стать. Теперь о вашем устройстве. Какие имеете пожелания?

– Познакомиться с кадром отделения, чем быстрее, тем лучше.

– Это лишь после начальства! В первую очередь представьтесь обер-полицмейстеру. Генерал-майор Толстой – человек военной субординации. Знакомство с вашим новым положением следует начинать с него. Потом еще два-три обязательных визита. Когда вернетесь, займемся кабинетом и жильем и лишь после этого – кадром. Под кабинет вам выделено отдельное помещение, оно прямо над нами. Вход с лестницы между вторым и третьим этажами. Ключи и обстановку получите у моего помощника титулярного советника Нарбутта. Кстати, присмотритесь к нему. Витольд Зенонович – очень опытный человек. Именно он раньше руководил сыскным отделением. Но в силу обстоятельств уступил эту должность мне… Однако вам пора идти к его превосходительству. Так?

– Да, конечно. Где я могу переодеться?

– Вон за той дверью, в туалетной комнате. Награды имеете?

– Есть немного.

– Наденьте все – генерал это любит. А я пока пошлю узнать, готов ли их превосходительство принять вас.

Лыков быстро переоделся в парадный мундир, прицепил шпагу и разгладил плюмаж на шляпе. Когда он вернулся в кабинет, Гриневецкий что-то быстро писал. Прервавшись, надворный советник обернулся через плечо.

– Готовы? – И тут же вскочил, как на пружинах. – Вот это да!

Эрнест Феликсович подбежал к гостю и принялся разглядывать его так, словно только что увидел.

– Да вы… вы просто герой, Алексей Николаевич! «Есть немного»… Шутить изволите?! Это разве немного? Со счету сбиться можно. Шейные Анна и Станислав – и у коллежского асессора! Никогда такого не видел. Как это вышло? А мечи на Анне откуда?

– Это за секретную экспедицию в Дагестан, в позапрошлом году. В горах, по сути, идет война. Я был помощником начальника отряда, прикомандированным от МВД. Хлебнули мы изрядно – половина осталась лежать на ледниках… В виде совершенного исключения государь согласился с представлением военного министра.

– Понимаю. У меня старший брат служит в штабе Кавказской гренадерской дивизии. Пишет то же самое. Но идемте, вас ждут.

Сыщики пошли наверх, где помещались обер-полицмейстер и канцелярия. Перед дверью начальственного кабинета Гриневецкий еще раз глянул на лыковский иконостас и съязвил:

– Хорошо, у генерала своих две ленты, а то бы вам не поздоровилось… Жду по выходе у себя внизу. Ну, с аллахом!

Секретарь обер-полицмейстера, важный рыжеусый поляк, нехотя отворил перед Лыковым дверь так, что образовалась лишь узкая щель. Да еще процедил сквозь зубы:

– Постарайтесь быть кратким.

– А это как разговор пойдет, – пожал крутыми плечами коллежский асессор. – И дверь распахните как следует. Я не кошка, чтобы боком пролезать.

Пан и ухом не повел. Тогда Алексей оттер его плечом, толкнул дверь ногой и вошел к генералу.

Сергей Иванович Толстой оказался моложавым и сухощавым, с залысиной и короткой ухоженной бородой. На обыкновенном мундире было две звезды – Анны и Станислава – и шейный Владимир третьей степени. Обер-полицмейстер сначала слушал доклад сидя, но, когда разглядел ордена, поднялся.

– Георгий, полагаю, за турецкую войну?

– Да, ваше превосходительство.

– А мечи к Анне каким образом получили?

Лыков объяснил.

– Военное министерство отметило полицейского чиновника? Никогда о таком не слышал.

– В приказе было сказано: «В виде совершенного исключения из правил». Случай действительно редкий, соглашусь.

Сыщик держался вежливо, но с тем неброским чувством собственного достоинства, которое многие начальники на Руси не любят.

– Эти мне исключения! – раздраженно сказал генерал. – Все требуют себе невозможного и чтобы против правил!

– Я, ваше превосходительство, ничего себе не требовал, – твердо ответил Лыков. – А лишь исполнял свой долг.

На этих словах обер-полицмейстер сел, но подчиненному стула не предложил.

– Скажите, господин камер-юнкер, для чего вы приехали в Варшаву?

– Я полагал, ваше превосходительство, что министерство сообщило вам о цели моей командировки.

– И все же, для чего?

– Хм… В Петербурге обеспокоены происшествиями с чинами полиции. С начала года убит пристав Емельянов, а подпоручик Яшин пропал без вести. Возможно, и он стал жертвой преступления. Но следствие зашло в тупик.

– Чепуха! Яшин сбежал, спасаясь от кредиторов. Нет трупа – нет и преступления. А следствие ведет следователь, значит, в тупик зашло министерство юстиции, а не мы.

– Да, но розыск в помощь следствию возложен на сыскную полицию. Видимо, к ней есть нарекания. Поэтому прислали сыщика.

– Что конкретно вам поручено?

– Исправлять должность временного помощника начальника сыскного отделения. Срок командировки – шесть месяцев. За это время я должен обнаружить убийцу пристава с передачей дела в суд. А также дать рекомендации по улучшению сыскной службы.

Толстой молча разглядывал Алексея и о чем-то сосредоточенно думал. О чем?

– Разрешите спросить, ваше превосходительство, что вам не нравится в моем поручении?

– Можете сесть.

– Благодарю.

– Мне не нравится, что у вас вся грудь в крестах. Мне в Варшаве нужны дипломаты, а не лихие рубаки! Наши отношения с поляками – тонкая материя. Стороны взаимно не терпят друг друга, подозревают, отказываются сотрудничать. История русского управления Польшей омрачена тремя кровавыми восстаниями и последовавшими за этим репрессиями. Я, как варшавский обер-полицмейстер, считаю своим долгом изменить нездоровую атмосферу взаимных претензий. И добиться сотрудничества с той частью общества, которая не приемлет радикализм. А этому есть противники с обеих сторон! И от них, и от наших, что упиваются прошлым…

Толстой говорил взволнованно и смотрел на Алексея с непонятной надеждой, словно хотел увидеть в нем союзника.

– Вот уже шесть лет, как я на должности, провожу свою политику и кое-чего ею добился. И не потерплю махания саблей ни от кого! Поймите, Лыков: хрупкую перемычку возникшего между мною и варшавянами доверия может разрушить любой резкий эпизод. Совершенный, например, приезжим ретивым сыщиком, не сообразившим местных обстоятельств.

– Я понял ваши опасения. Но хочу напомнить, что командирован сюда, чтобы найти убийц русского офицера. На деюсь, их-то вы не причисляете к здоровой части общества?

– Этих, конечно, нет.

– Вот убийцами я и стану заниматься. Не вторгаясь в прочие сферы сложных русско-польских отношений.

– Но обещайте мне помнить наш разговор и в процессе розыска… как бы это сказать?.. быть осторожным и ответственным.

– Обещаю, ваше превосходительство. Я ведь тоже не сторонник репрессий. Особенно в отношении насильно присоединенных народов. Уж если такое состоялось, нам следует не заставлять, а приучить поляков жить в сообществе с русскими. Чем-то для этой цели и поступившись.

– Вот! – Толстой чуть не вскочил со стула, но передумал. – Вот слова разумного человека, а не политического головореза! Вы… э-э…

– Алексей Николаевич.

– Вы, Алексей Николаевич, приходите ко мне запросто, если возникнет сложная ситуация и потребуется совет опытного руководителя. Я велю сказать секретарю…

– Благодарю, ваше превосходительство.

– Дабы быть понятым до конца, сообщу свою точку зрения на польский вопрос. В сложившихся трудных отношениях виноваты обе стороны. Согласны?

– Согласен.

– Но какая больше?

– Не знаю, ваше превосходительство, – ошарашенно ответил Алексей. – Признаюсь, думал об этом. Еще признаюсь, что в польских стремлениях к свободе много по-человечески симпатичного. Мы, русские, попади на их место, точно так же боролись бы. И… честно говоря, в политике нашего правительства часто присутствует негибкость. Но польские зверства…

– Ни слова более, Алексей Николаевич! – На этот раз Толстой все-таки вскочил, но тут же сел снова. – Ни слова, иначе опять начнется бесконечное сведение счетов. Я, генерал-майор русской армии и варшавский обер-полицмейстер, тоже много думал над этим. И рассудил так: когда обе стороны виноваты, то больше вина того, кто сильнее.

Лыков осекся. Простая и лаконичная формулировка Толстого звучала убедительно. Да и с точки зрения христианской морали генерал прав! Но во-первых, это расходится с правительственным курсом. Находясь на коронной службе, Толстой не имел права изобретать собственную политику. А во-вторых, личный опыт общения с поляками был у Лыкова негативным. «Варшавские» славятся на всю империю мастерством взломов несгораемых шкапов. При аресте они отчаянно отстреливаются, не стесняясь жертвами. Замешаны поляки и в шпионаже – Алексей знал это от друга, барона Таубе. Кроме того, покойный отец много рассказывал о коварстве и жестокости панов во время восстания 1863 года. Как взвесить крайности?

Генерал наклонился вперед и сказал мягко:

– Конечно, не сразу. Это слишком непривычно русскому уху, что мы можем быть виноваты. Подумайте. Мне кажется, что вы человек порядочный. Поверьте мне: можно ладить с поляками и оставаться при этом патриотом!

И встал. Лыков тут же вскочил и вытянулся.

– Ступайте и помните наш разговор. Желаю успехов в службе.

– Благодарю, ваше превосходительство!

– Не забывайте: если появятся вопросы, сомнения – запрос то заходите ко мне.