Глава вторая. Что такое «шайба» и «шартрез»?

Пока Виктор шёл по порту, казалось ему, что он видит идущего впереди Игоря. Окликать его не было никакого желания. Ещё чего. Случись сейчас Игорю оглянуться или того хуже – остановиться, Виктор бы стороной его обошёл. Демонстративно. Не из боязни или неловкости. Он его физически сейчас переносить не мог. Но прошли проходную, и пропал ненавистный силуэт за снежной косой сеткой. После освещённого прожекторами порта за проходной Виктора встретила ночь, пятна фонарей и ведущая к еле различимому светлому пятну города заснеженная лестница. На лестнице никого не было. Куда пошёл Игорь? Куда идти? И куда он, Виктор направляется? Остановился. Наконец пришлось признаться себе, что намерен искать Тамару. Всё, что намечалось им на сегодняшний день, и даже встреча с Игорем, с его, не укладывающимся в голове сообщением, всё отступило на задний план. В голове стучала одна мысль. Тамара в Мурманске. Девчонка, ставшая родной за последние три года и ещё менее чем час назад предполагаемая быть родной на всю жизнь – здесь, в городе! Ведь он только что хотел идти на переговорный пункт, заказывать разговор с ней. Хотел сообщить ей о своём приходе в Мурманск. Хотел спросить, почему она перестала присылать ему радиограммы. Хотел сообщить ей, что намерен лететь в Ростов с решительными намерениями. Хотел. Хотел. Всё рухнуло. Как будто за спиной обвалился мост. Длинный мост. Длинной в прожитую, пусть не долгую жизнь. А впереди пусто. Пустыня. Не понятно вообще ни чего, что впереди. И ещё засела где то внутри иголочка. И колола беспощадно, стоило затронуть в мыслях свалившуюся за последний час беду. Да, беду. А как это ещё назовёшь? Впервые Виктор понял, насколько серьёзными для него были отношения с Тамарой. Для этого надо было её, Тамару, потерять. Да как же так? Неужели он её потерял?

Виктор пошёл по занесенному полосами снега деревянному тротуару, шаркая ногами, втянув голову в плечи. На пустыре, через который он проходил, объединившиеся северные братья, мороз, ветер и снег взяли его в оборот. Да так взяли, что Виктор сначала перешёл на быстрый шаг, а потом просто побежал. «Замороженный Мороз» мелькнуло в голове. На юге он не придавал никакого значения своей фамилии. А здесь – надо же, до каламбура дело дошло.

– Эй! Дядя! – Виктор тронул рукой идущего навстречу мужчину. Тот шёл, ссутулившись, скрещенными руками держал распахивающиеся на ветру полы старенькой военно-морской шинели.

– А! – мужчина с готовностью остановился.

– Где здесь можно перекусить и выпить? – выразительно показал на ворот и быстро сунул руку в карман.

У «дяди» из под опущенного козырька облезлой шапки радостно блеснули глаза. Оба остановились и повернулись спинами к жестокому ветру. Стояли, касаясь друг друга плечами.

– А сколько время, морячок?

– Девять полста, – руку с часами пришлось стремительно доставать на мороз, так же быстро прятать, что очень разозлило Виктора, – ну? И что из этого?

– А то, что похавать сейчас можно и на вокзале, – дядя кивнул в сторону предполагаемого за углом вокзала, – а вот стаканчик принять, так это только в «шайбе». Через десять минут.

– Где? В какой шайбе?

Здесь требуется пояснение. У Виктора между приездом в Мурманск и уходом в море прошло так мало времени, что он не успел познакомиться с городом и всеми его достопримечательностями. Даже такими, как «Шайба».

– Шайбу не знаешь? А капуста у тебя есть?

– Слышь, бичара, я тебя спросил? Ответь.

Виктор сделал движение, будто желает уходить. Но «дядя» решительно схватил его за рукав и засуетился.

– Не ругайся, морячёк. Могу проводить. А стаканчик нальёшь?

– А чего меня вести? Так показать не можешь?

– А как же? Услуга. Да и холодно ведь, братишка, а? Согреться, а?

Мужчина всё так же держал Виктора за рукав. Нет, не держал, а держался. На руках у него были туго натянуты тонкие дамские перчатки. Виктор чуть кивнул головой, давая понять, что согласен на услугу, освободил руку и пошёл следом за бойко затопавшим местным проводником. Шли от фонаря до фонаря по обледенелым тротуарам. Подошли к дому с округлым фасадом, действительно напоминающем шайбу. Дверь заведения, естественно, была закрыта.

– Ну? Чего ты меня сюда привёл? Под дверью стоять?

– Ни в коем разе. Сейчас всё устаканится. Всё будет как у людей. – зачастил проводник и тихонько постучал в дверь.

И дверь быстро открылась. Выглянула женщина в белом халате и пуховом платке, наброшенном на плечи. На глаза надвинута дорогая меховая шапка. Хмуро глянула на мужчину и, уже было собралась закрыть дверь, но увидела Виктора. Между тем проводник успел воспользоваться паузой и продвинулся между женщиной и дверью.

– Привет, Сергеевна, – с лёгким поклоном поздоровался, – а мы вдвоём.

Сергеевна отступила на шаг, пропуская вежливого, разумеется, хорошо знакомого посетителя и, молча, смотрела на замешкавшегося Виктора.

– Холодно ведь, проходи, – неожиданно мягким и молодым голосом позвала Виктора. Тень от уличного фонаря закрывала лицо женщины, и только голос выдал её возраст. Девчонка, что ли, подумал Виктор. Холод торопил его, и он поспешно прошёл в заведение. Встретило тепло и голос Майи Кристалинской. Затертая пластинка баловала посетителей незнакомой, по-видимому, новой её песней. «И опять во дворе нам пластинка поёт…», – жаловалась певица, – «и простится с тобой всё никак не даёт».

Провожатый уже крутился около столика, услужливо пододвигая стул. Виктор сел, снял шапку, пристроив её на коленях, и расстегнулся, пропуская к замёрзшему телу тепло. Да, подумал, пока на швартовке таскал концы, тепло было. А вот по городу ходить, придется теплее одеваться, учесть это надо будет. Усевшийся напротив новый знакомый тоже снял шапку, и оказался средних лет мужчиной, с всклокоченными редкими волосами и характерными мешками под глазами. Предчувствие близкой выпивки мешало ему сосредоточиться, и контролировать хотя бы дрожание рук. Он заискивающе, не отрываясь, смотрел на Виктора, готовый по первому требованию вскочить и бежать по его поручению.

– Что будешь заказывать, морячок? Говори, я сбегаю, – показал глазами в сторону стойки.

– А здесь что, самообслуживание?

– Да нет, здесь официанточки ходят, – закрутил головой, – но я могу сам сбегать. Чтобы быстрее.

– Слушай, дядя, ты сиди, не дёргайся, а? Я терпеть не могу прислугу.

Виктор собрался встать, но перед ним, как из под земли выросла тётка с подвязанным под груди передником. Она, почему-то сначала молча, рассмотрела Виктора, потом изобразила доброту и спросила:

– Что, красавчик, кушать будем? – стряхнула грязным полотенцем что-то со стола перед Виктором, – или только выпивать? – и оглянулась на стойку.

Виктор проследил за её взглядом. У стойки стояла давешняя девушка в пуховом платке и смотрела в их сторону. Поймав его взгляд, выдержала несколько секунд, чуть улыбнулась, отвернулась и ушла в открытую рядом дверь.

– Морячёк, тебя запеленговали, – вдруг развязно заявил проводник и, откинувшись на спинку стула, забросил ногу за ногу, – теперь заказывай, что хочешь.

Официантка, как будто только заметила, что Виктор не один. Не поворачивая в сторону второго голову, спросила Виктора.

– А этот с вами?

– Надюха! Ты не отвлекайся. Тебе положено обслужить человека? Вот и обслужи.

– Со мной, – нехотя ответил Виктор, – а что, он вам мешает?

– Меша-ают, ещё как меша-ают, – заныла официантка, – если бы вы знали, как они нам, эти бичи, осточертели. Это только утро. А что к концу дня здесь будет, представляете? Он же, небось, треплется, что только с моря пришёл, да? А я его здесь каждый день вижу. С утра до вечера. И не один месяц. С утра и до вечера, с утра, до вечера, – она отсчитывала рукой, – а вчера? – повернулась к бичу, – Федька, помнишь, как уполз отсюда? А где ночевал, помнишь? И как они не замерзают? – всплеснула руками.

– Надюха, – Федя уже не мог скрывать дрожание рук и всего организма, – кончай! Обслужи человека. Не мучай.

– Кого не мучай? – покачала головой и повернулась к Виктору, – и чего ты с ним связался? – махнула с досадой рукой, как бы извиняясь за «ты», – заказывать будете?

– Вы, это, налейте ему стакан чего-нибудь, я обещал. И пусть идёт. А мне поесть. Что у вас есть? И тоже, выпить.

– Покушать, – она наклонилась к Виктору, – могу яишенки принесть, а вообще, у нас жареная мойва. Принесть? Ну и шартрез.

– Шартрез? А это что? Выпивка?

– Да ты скажи Сергеевне, – вмешался Федя, – она распорядится агдамчику бутылочку.

– Нету «Агдама», – отмахнулась от Феди официантка.

Виктор сморщился, как от зубной боли. Ему так не хотелось сейчас ни с кем, ни разговаривать, ни вообще общаться. А эти двое, как мухи зудели над ним. И не отмахнуться от них. Да и не уйти уж. Куда идти? Как подумаешь, какой холод на улице. Эх, Тамара, Тамара, что же ты наделала. С досадой глянул на официантку и бича. Подумал, вот у меня теперь какая компания. Что там нынче Игорь сказал? Я с женой здесь, в Мурманске живу, а ты, мол, здесь ошиваешься. Так, кажется, сказал? Ошиваешься! Ты смотри, какой провидец, а? Ну, что же, Игорёк, ещё не вечер, поживём – увидим. А пока мы за это выпьем.

– Ну, что, разобрались? Слушай, тётя, ты мне принеси что-нибудь, а потом разбирайся со своим Федей. Или как там вас?

– Щас, красавчик, щас, – крутанула квадратным задом и умчалась в ту же дверь, куда перед этим ушла девушка в пуховом платке.

Федя завертелся на стуле, разглядывая посетителей за каждым столиком отдельно. Кому-то дурашливо отдал честь, от кого-то отмахнулся. Виктор тоже оглядел небольшой зальчик. Несмотря на ранний час, народу набралось прилично. Сидели за столиками и стояли у стойки. Удивительно ещё, как им достался свободный столик. Он здесь, разумеется, никого не знал и его никто не знал. Ну и хорошо. Подумал, сейчас поем, выпью и…. «И опять, и опять, и опять во дворе нам пластинка поёт…» И что дальше? Конечно, теперь он её должен найти. Во что бы то ни стало. Найти Тамару. Она здесь, в Мурманске.

Сбоку, на уровне глаз возник поднос, с которого официантка стала снимать и расставлять на столе перед Виктором «яства». Тарелку с горкой жареной, крупной мойвы, обещанную яичницу и бутылку со странной зеленой жидкостью. Виктор взял в руки бутылку. На этикетке значилось, что это ликёр с незнакомым ему названием «Шартрез». Федя захихикал, заявил, что сейчас они зубы почистят. Он успел принести пару граненых стаканов и теперь, заискивающе заглядывая Виктору в глаза, подталкивал их к бутылке.

– На, налей себе сам, – Виктор передал ему бутылку, – только ты это…, наливай себе полный и того…

– Чего?

Федя не заставил себя ждать. Трясущейся рукой забулькал себе в стакан. Видно было, что он не особенно прислушивался к тому, что говорил ему Виктор. Взгляд его был прикован к стакану. Для него главное сейчас было, как бы не разлить драгоценную жидкость. А жидкость тягучей зелёной струйкой медленно заполняла стакан, приближаясь к краю. Не долив на палец, он поднял глаза на Виктора и, заискивающе улыбаясь и, не убирая горлышка бутылки от своего стакана, спросил:

– Что ты сказал? – и, не ожидая ответа, – тебе тоже полный?

– Я сказал – налей, и …, сделай одолжение, оставь меня в покое.

Последние слова Виктор говорил уже в донышко стакана, которое закрыло от него лицо собеседника. Федя не вытерпел паузы и приложился к своему стакану. Пил медленно, не отрываясь, длинными, тягучими глотками. Вот даёт, подумал Виктор. С удовольствием ведь пьёт. Он успел понюхать жидкость в бутылке. Пахла она, действительно, как зубная паста. Мятная. Вот так и я буду «ошиваться» по Мурманску один, без угла, без родных и близких, и сопьюсь, в конце концов. И буду бичевать, и радоваться всякой дряни, какую мне нальют.

Между тем Федя опустошил свой стакан и потянулся к лежащей на тарелке мойве. Виктор невольно обратил внимание на коричневые от грязи руки соседа.

– Слышь, ты. А ну не лазь руками в тарелку.

Сам взял пару рыбок и положил их на стол перед Федей.

– Ты когда последний раз руки мыл, чучело? Я тебя попросил? Выпил и сваливай от меня. Неужели не понятно. С тобой же рядом сидеть невозможно. Аппетит пропадёт.

С одной стороны Виктору было неловко так разговаривать с человеком старше себя. Но брезгливость взяла верх. У Феди после выпитого потекли струйки с краёв губ, глаза мгновенно осоловели, а сам он весь уже без робости с локтями завалился на стол. Какое-то время молча, неподвижным взглядом разглядывал бутылку, как будто не понимая сказанного. Потом, так же молча, размашисто кивнул, поискал шапку и встал. Постоял перед Виктором. Хотя видно было, что на разговор его не хватит. Глаза ворочались так же медленно, как и мысли. Какой уж тут разговор. Он ещё раз кивнул, и, шаркая стоптанными сапогами, пошёл по залу. На улице, в темноте и за пеленой секущего снега Виктор его не рассмотрел, а теперь увидел и ветхость его нехитрой одежды, и запущенность самой личности Феди. Вот оно – «дно», подумал. Надо это запомнить, уяснить и не допускать. И повторил для памяти. Не допускать! Не буду я по Мурманску «ошиваться», не дождёшься, Игорёк. А сейчас выпью. Налил себе полный стакан пахучей, тягучей жидкости изумрудно зеленого цвета и медленно выпил. Первый глоток ещё был неприятен своим мятным вкусом, последние оказались сладкими, и приятно согрели. Даже закусывать не захотелось. Налил ещё. Посидел, оглядел зал. Ни одного знакомого лица. Выпил. Появился аппетит и Виктор съел всё, что принесла ему официантка. Он уже окончательно согрелся, расстегнул куртку. Содержимого бутылки хватило ещё на пол стакана. Поискал глазами официантку. В знакомой уже приоткрытой двери стояла та самая молодая женщина и, теперь уже не отводя взгляда, смотрела на Виктора. Э-э-э, да я тебе приглянулся, что ли? Виктор откинулся на спинку стула, взяв в руки стакан, и подмигнул ей. Женщина улыбнулась. Виктор, сделав смущенное лицо, тряхнул своими соломенными кудрями и выразительно постучал вилкой по бутылке. Она, продолжая улыбаться, ушла за дверь. А хмельное тепло уже пришло в голову и быстро завладело и настроением и мыслями Виктора. Мягкой, тёплой рукавичкой собрало все колючие горечи и обиды и спрятало куда-то, оставив лишь странное ощущение пустоты. Эта пустота была теперь сзади, куда не хотелось оглядываться.

А вот вокруг всё чудесно. За окнами в оранжевых пятнах фонарей тянутся косые нити мелкого снегопада. А он сидит в тепле и слушает чудесную музыку. «Ты не грусти, может быть ещё встретимся, я от тебя не уйду ни куда…», – поёт певица, и слова её песни такие проникновенные, волнующие до глубины души. И музыка звучит и вокруг и в нём самом. А за соседними столами сидят моряки с мужественными, обветренными лицами, обсуждают какие-то серьёзные дела и события. И он, Виктор, в центре этой настоящей, красивой жизни. Он не свидетель, не наблюдатель, он участник этой жизни.

Развернулся всем корпусом, откинувшись на спинку стула, и стал рассматривать сидящих в зале. Захотелось пообщаться с кем-то, пусть даже не знакомым. Рассказать о себе, о долгом рейсе, о никогда не виденной раньше полярной ночи. Ну не вмоготу. Так захотелось выговориться. И он стал искать глазами хоть малость знакомое лицо. Скрипнул стул. Оглянулся. За столом напротив сидела та самая. В пуховом платке и шапке. Только шапку сдвинула на затылок, от чего на лоб упала чёлка густых волос, закрывающая брови и подчёркивающая раскосость больших, красивых глаз. Волосы светлые, а скулы восточные, даже чуть резковатые. Виктору она показалась красавицей. Он дурашливо расставил руки, будто готов был обнять её через стол.

– Здра-авствуйте! Хотите мне компанию составить? Рад бесконечно!

– Так уж и рад?

– Ага!

– Какой смелый, да весёлый, а? А вошёл хмурый, как туча.

– У-у-у. Проницательная ты моя. Всё то ты видишь.

Язык цеплялся за слова. Пьянею, понял Виктор и, тряхнув головой, постарался твердо посмотреть на собеседницу. Но взгляд уплывал в сторону. Виновато хмыкнув, оперся головой на руки, поставив локти на стол.

– Я вчера с морей пришёл, – негромко, как бы сам себе проговорил, – полгода на берегу не был.

– Ясно. Отвык от спиртного. Или не привыкал? Матросом ходил? После армии, небось?

– Нет, милая. Не угадала на этот раз, – помолчал, глядя в стол, – после мореходки.

– После Рос-тов-ской мореходки, – по складам громко повторил, – знаешь такую?

– О-о, поплыл. Ты не пей больше, молодой, красивый.

– Это ещё почему? Ты кто такая?

– Ладно. С тобой всё понятно. Теперь ни кто тебе не указ.

Она подвинула рукой через стол гранёный стакан на две трети наполненный чем-то чайного цвета.

– Не пей больше никакой гадости. Вот это, по немножко. Не всё сразу. А Надежда тебе сейчас поесть ещё принесёт.

Встала и пошла к своей двери. На полпути вернулась, обняв за плечо, наклонилась к самому уху и негромко сказала:

– Ты, это, не связывайся ни с кем. Ладно? Посиди немного, подожди меня. Я скоро освобожусь и мы с тобой в другое место вместе поедем, лучше этого. Хочешь? В хорошем месте посидеть?

Виктор откинулся на спинку стула и, ничего не понимая, глянул на женщину.

– Ничего не понимаю. Куда пойдём?

– Не пойдём, а поедем. И поешь.

А на стол перед ним уже устанавливалась тарелка с горкой жареной картошки и куском мяса. Горячее всё, пар идёт. Официантка новую вилку принесла, на край тарелки пристраивает, хлеб на другой маленькой тарелке подвинула.

– Ешь.

Оглянулся. Красивая, в пуховом платке исчезла, а тётка в переднике сидит напротив и с интересом разглядывает Виктора. Как голова туго работать стала! Права красавица – отвык от спиртного за долгий рейс. А вот аппетит разыгрался не на шутку. Коротко махнул рукой и взялся за вилку. Как вкусно. Взял стакан и, забыв предупреждение, выпил одним махом. Горло обожгло терпким, ароматным. Коньяк? Я ведь не заказывал? Виктор даже протрезвел на минуту.

– А говорили, что ничего нет?

– Для тебя, вишь, нашлось, – усмехнулась Надежда, вытирая передником руки, – старый знакомый, штоли? – махнула в сторону двери головой.

– Кому, ей? Да я вас всех первый раз вижу. Хотя, конечно, – постарался сделать приветливое лицо, прожевал и улыбнулся женщине, – я вам очень благодарен.

– Да брось брехать то. Стала бы Варька перед тобой прыгать. Да она вашего брата терпеть не может. Никогда ещё к столику ни к кому не подходила. Я что-то такого не помню. А тут, надо же? Подай ему, принеси, из своей бутылки налила. Ваще!

Осмелела, начальство не уважает, видит, что я опьянел, в туманном сознании пронеслось у Виктора.

– Ты, это, чего мелешь, из какой такой своей бутылки? Я плачу!

Он хотел возмущенно хлопнуть по столу, но рука соскользнула с края стола и голова вслед за рукой упала вниз и устроилась рядом с тарелкой. Сознания и сил хватило, чтобы не попасть лицом в тарелку. Всё?

Нет, не всё. Несмотря на неудобную позу, приснился сон. Быстрый, мимолетный. Но красивый. Виктор этот сон на всю жизнь запомнит. Еще потому, что будет этот сон повторятся, в разные годы, но почти без изменений. Стоит он на берегу бескрайнего моря. А бескрайнее потому, что стоит он на высокой береговой скале, на утесе, у самого края. И так высоко, что чайки где-то внизу кричат. А горизонт морской сливается с сияющим куполом неба. И вот стоит он…, стоит…, и поднимает взгляд вверх. А там, в небе над ним грациозно, как в замедленном кино, плавно взмахивая крыльями, проплывает стая белоснежных лебедей. Виктор поднимает руки и машет им. И, как будто, он знает, куда они летят. И, как будто, он один из них. Вот так он чувствует. А лебеди все летят…, летят. Бесконечно. Вот теперь – все.