– Дед говорил, приедут в шесть, – сказал Прокопенко.

Я молча кивнул и мельком посмотрел в сторону Бога.

Вскоре послышался глухой звук работающего двигателя, и из-за поворота выехал старый жигуль. Я невольно улыбнулся, радуясь встрече с родителями и тому факту, что они подружились с дедом Красного.

Машина остановилась возле ворот. С переднего пассажирского места вылез мой отец, а с заднего мать. Они остановились у открытых дверей, вытаскивая сумки. Мы с Витьком подошли.

– Привет, – сказал я и, обращаясь к деду Красного, добавил, – здрасте, Илья Владимирович.

Мама сразу обняла меня, отец похлопал по плечу.

– О! – вышел вперёд дед Прокопенко. – Здорово, хлопцы! Ну, взяли сумки, пошли в хату.

Я хохотнул, услышав фирменный базар Ильи Владимировича. «Меня зовут как Ленина, только наоборот», сказал он нам, когда мы впервые узнали его лично. Витёк пояснил потом, что знакомясь, он говорит так всем.

Мы взяли сумки с гостинцами и зашагали рядом с родителями. Мама ласково потрепала меня по голове.

– Как дела? – спросила она.

– Нормально, – ответил я.

Илья Владимирович воодушевлённо говорил, обращаясь к моему отцу, вероятно, продолжая, начатую в машине, тему:

– Вот скажи мне, кто бы мог себе такое представить при товарище Сталине? Что слово «вор» перестанет иметь унизительно-изобличающий смысл, а станет чем-то уважительным. Боевая машина вора! Ха! Слышал? Это про марку БМВ так говорить стали!

Отец хмуро кивнул. Судя по всему, его этот вопрос задевал так же сильно, как и деда Красного.

– А что это ещё за «мусора»? Что за слово такое? – продолжал тот. – Людей, рискующих своими жизнями в борьбе с этой мерзостью всякие сопляки теперь называют мусором! Это что такое?!

– Да они и сами иной раз не лучше, – мрачно сказал отец. – Знаете сколько среди милиции оборотней? Они, мало того, что продались половина, так даже ещё и среди тех кто прямо не прислуживает уголовной мрази, многие ими открыто восхищаются, всякие басни между собой пересказывают. Мол, вон смотри, Вор в законе! Кузя Метла, центральный район контролирует, авторитет! Ему все платят! Они же так между собой и разговаривают! А спроси кого из них: как же так? А он тебе ответит, что это вина государства, которое довело его до такой жизни!

Илья Владимирович кипел:

– Ага! Как же! Государство! Все мы в одном и том же государстве живём, но почему-то одни становятся сволочами, а другие нет! Почему эта шваль считает возможным оправдывать свою низость обстоятельствами, когда обстоятельства для всех одинаковы?!

– Хватит уже вам, – мягко сказала мама. – Мы же к ребятам в гости приехали, потом обсудите свою политику.

Мы шли с Витьком поодаль, слушали разговор и тихо посмеивались, переглядываясь друг с другом. Мы были ещё не в том возрасте, чтобы думать о высоких материях, и всё это совместное возмущение моего отца и деда Красного нас только забавляло.

Мама расспрашивала об обычных вещах: как кормят, как часто делают уборку в корпусе, не болею ли я, не болеют ли другие мальчики. И всё такое, обычные вопросы для поддержания умеренной паранойи и привычки побеспокоиться заранее, на всякий случай, чтобы не пришлось беспокоиться впоследствии. Все эти приёмы я с возрастом изучу и сам, а пока я шёл, автоматически отвечал и время от времени поглядывал в сторону Бога.

Должен ещё раз отметить, что хотя моя мать и научила меня когда-то молиться – она, тем не менее, никогда не учила меня делать то, что стал делать я. Смотреть в сторону Бога, чтобы регулярно показывать ему свою покорность и готовность понести наказание, а также ритуал извиняться взглядом, я изобрёл самостоятельно.

Так что если кому потребуется создать новое направление христианской религии, он всегда может обратиться ко мне – я помогу. Помогу.

Вернувшись в корпус, мы обнаружили пустую комнату. Все куда-то разошлись. Кто-то ушёл провожать родителей, кто-то просто гулять.

Едва переступив порог, мама тут же стала возмущаться и причитать:

– Боже мой, какая антисанитария! Пылища везде, полы грязные!

Через минуту она уже орудовала тряпкой, а мой отец и дед Красного двигали от стены койки, помогая организовывать влажную уборку.

– Да хватит уже, дед! – не выдержал Прокопенко.

– Цыц, сопля! Я тебе дам «хватит»! Что это такое? Свиньи вы что ли?

Я в свою очередь, зная, что все доводы будут бесполезны, покорился судьбе и меланхолично ждал пока «сан-инспекция» закончит свою бурную деятельность.

Родители, как всегда, навезли всяких вкусностей. Сгущёнка, конфеты, печенье, орешки в кокосовой глазури, чипсы, пряники. Жрать и обожраться в общем. Я как-то хотел пошутить и ответить на вопрос: «что тебе привезти в следующий раз?» – «ящик пива», но потом передумал. Неизвестно как воспринял бы подобную шутку отец. Да и мать тоже. В их времена, наверное, никто не пил пиво в четырнадцать лет. Это сейчас все распустились. Товарища Сталина на нас нет, как говорит Илья Владимирович.

В течение получаса «генеральная уборка» была сделана, мы разложили вкусности по тумбочкам, и Красный осторожно намекнул, что нам скоро надо идти на ужин. Я молчаливо поддержал его, потому что мне, честно сказать, уже тоже надоели родители с их назойливой заботой.

– «На ужин», – передразнил дед. – Лишь бы нас выпроводить быстрей!

– Да нет, дед!

– Брехло, – проворчал Илья Владимирович.

Мы проводили гостей до машины и сразу пошли в столовку.

– А где все, интересно? – спросил по пути Красный.

– Сейчас уж в столовке, поди, – сказал я.

Входя в здание общепита, я мельком глянул в сторону Бога. Прокопенко не обратил на это внимания. Он вообще редко обращал внимание на всё, что прямо его не касалось. За это он мне нравился больше всех из нашей банды.

На ужин было рагу с курицей, бутерброд с колбасой и чай. Неплохо.

Я с аппетитом поел и спросил Толстого, громко хлюпающего чай, где все они были последние два часа.

– Я, Чет и Делюга на турники ходили, в лесенку играли. А Самсон шуры-муры крутить со своим Ангелочком.

– Га-га-га, – заржал Чудо-тварь и из его рта полетели крошки.

Астахов смерил его презрительным взглядом:

– Вы просто свинья, Николай, – сказал он ханжеским тоном.

Самсон на подначки никак не реагировал, зато я снова начал ревновать и завидовать. У меня это было точно волнами: то отпустит, то накатывает. С одной стороны я понимал, что это всего лишь мои фантазии, что даже не было никакого соперничества. Самсон просто один из всех сделал то, что мог бы сделать каждый. Я, как и все остальные, не предпринял никаких попыток подружиться с Ангелиной, а он предпринял, и она ответила ему взаимностью. Потому ли, что он ей нравился, или потому, что он был единственным, кто не обоссался и сделал решительный шаг? Не знаю. Но факт был в том, что он смог, а я нет. И я никогда не узнаю о том, что бы было, если б к Ангелине подошёл я, а не он. И этот вариант меня вполне устраивал, потому что так я мог сохранять веру в то, что она ответила бы «да», в то время как, сделав реальный шаг и получив конкретное «нет», я бы эту веру моментально утратил.

Так что, в сущности, мне не на что было обижаться, и я не имел никакого основания ревновать. Другое дело, конечно, завидовать. Но разве может юный пацан признаться в зависти, даже и самому себе?

В той истории я выбрал схему с полным отсутствием логики и здравого смысла. Там были одни лишь эмоции и ненависть к Самсону, который в моём воображении, чуть ли не по принуждению заставлял Ангелину с собой встречаться. Он был сыном богатого папочки. Богатого и к тому же опасного, Ангелина из страха сказала ему «да», но в тайне она хотела бы, чтобы вместо него был я, потому что она несколько раз на меня посмотрела особым взглядом.

Именно такое абсурдное объяснение можно было бы дать моему тогдашнему настроению, но в то время я не смог бы этого сформулировать. Это можно было лишь ощущать, и даже когда словесное объяснение было бы подобрано – оно всё равно не передало бы моих чувств, в полной мере.

Сейчас, когда те события остались в далёком прошлом, я могу честно сказать: да, я завидовал. Но тогда всё было иначе, и лишь теперь я понимаю, что тот выбранный мною путь мечтательных ожиданий и определил во многом всю мою дальнейшую, бесполезную жизнь. Именно тогда я ступил на ложную дорожку, стал учиться фантазировать и строить свой воображаемый мир. Мир, в котором истинное положение вещей определяется не фактами, словами и логикой, а выражениями лиц, домыслами и моей личной закрытой ото всех интерпретацией.

После ужина мы снова пришли на дискотеку. Самсон снова танцевал с Ангелиной, а меня снова приглашала на танец Фаина. На этот раз я решительно отказался и стоял весь остаток вечеринки рядом со своей бандой, вздыхая и поглядывая украдкой в сторону Бога.

Так проходили дни лагеря, похожие друг на друга как близнецы. Днём мы спали, шлялись по территории, или подтягивались на турниках. Два раза в неделю нас возили на речку, где мы купались и валялись на пляже. Периодически, по ночам мы посещали колокольню и устраивали там посиделки. Делюга ещё пару раз доставал пиво через буфетчицу, и мы скурили пачку сигарет Красного.

Больше ничего замечательного я в ту пору вспомнить не могу, за исключением, разве что, мимолётной стычки с местными, за которой последовала небольшая разборка с учителем.

Это случилось в одну из последних ночей, на колокольне.

***

Мы сидели на битом кирпиче и наслаждались ночной прохладой, когда послышался звук приближающегося мотоцикла. Это был старый аппарат с люлькой, на котором прикатили трое и тут же принялись бузить. Они были старше, но нас было шестеро, и мы умели драться.

– Вы кто такие? – нагло спросил один из них. – Вам кто разрешал здесь тусовку устраивать?

Подражая блатным, он сплюнул. Двое его прихвостней стояли по бокам и склонив головы на бок, с презрением нас разглядывали. Похоже, что опасение у них вызывал только Чудо-тварь, так как по своему росту он один был с ними вровень, в то время как все остальные казались безобидной мелюзгой. Особенно Самсон, который взял слово:

– А кто нам должен был это разрешить?

– Ты чё вообще пасть разеваешь, сучка?! – заорал деревенщина. – Щас сосать нам будешь по очереди!

Они синхронно двинулись на нас, примеряясь к Чехову. Рассчитывали, наверно, обезвредить самого сильного, а потом расправиться с остальными, но уродцы сильно просчитались. Не дожидаясь, когда его ударят, Коля первым вышел вперёд и прямым ударом в челюсть сшиб с ног их центрального. Мы с Толстым подскочили с одной стороны к правому, я подставил ему подножку и свалил на землю, Олег принялся гасить его ногами. Примерно то же самое проделывали с оставшимся персонажем Красный и Делюга. В общем, получилось избиение наоборот, местные вскоре плакали как бабы и просили пощады.

Самсон, как всегда, в драке не участвовал, зато в последний момент, когда избитые корчились и выли, подошёл, расстегнул штаны и обоссал их главного. Того самого, кто обещал ему групповое оральное изнасилование.

Потом они сели в свой драный мотоцикл и уехали, выкрикивая угрозы и обещания поквитаться.

– Надо было им ещё драндулет ихний расхерачить, – зло сказал Чудо-тварь.

Несколько человек согласно кивнули, но Самсон возразил:

– Драндулет скорее всего не их, а кого-то из родителей. Разбитые рожи им показывать не в первой, а вот порча имущества могла заставить папочку начать выяснять обстоятельства. Глядишь, завтра бы уже мусора понаехали в лагерь. Нет, хрен с ними, мы наказали козлов достаточно, пусть себе орут. Всё равно – терпилы они, а не мы. Отмудохали младшие, кому про это рассказывать? Себе дороже.

Самсон был прав как всегда, и даже Чехов не стал спорить. Мы постояли ещё немного, глядя вслед поднятому драндулетом шлейфу пыли и пошли обратно в лагерь.

Один за другим, мы тихо влезли в окно и улеглись по койкам. Перед тем как уснуть, я раз пятнадцать повторил «спаси и сохрани» и посмотрел в сторону Бога. И хоть я и понимал, что мы сегодня просто оборонялись, но чувство, что мы сделали что-то нехорошее никак меня не оставляло и я вкладывал в свой взгляд в сторону Бога столько раскаянья и готовности понести наказание, сколько только можно вложить в простой взгляд.

Потом я вспомнил Ангелину и подумал, что, возможно, ещё не всё потеряно. Быть может, вернувшись с летних каникул в школу, она всё-таки отвернётся от Самсона и станет моей. С этими мыслями я провалился в сон.

***

Утром я проснулся от звуков голосов. Открыв глаза, первое, что я увидел, было грозное лицо Нины Павловны, сурово отчитывающей, лежащих по койкам, нас.

– Мальчики, такое поведение неприемлемо. Вы вообще-то здесь почти самые взрослые и должны подавать пример. Не нужно отнекиваться, сегодняшнюю ночь я плохо спала, и когда вы карабкались друг за другом в окно в четыре утра, я всё видела своими глазами. Итак, я спрошу снова: где вы были?

Все молча косились на Самсона. Вообще-то стучать было западло, это знал каждый, но сейчас ситуация образовалась патовая. Стучать, по сути, было не на кого, потому что уличили нас всех вместе. Стало быть, если и будет какое-то наказание, то его получат тоже все.

Территорию лагеря ночью патрулировал старик, подрабатывавший здесь на пенсии и если сказать, что мы были где-то внутри лагеря, значит старика могут уволить с работы, а нас всё равно накажут. Если же сказать, что мы уходили за территорию, то попадём лишь мы одни. Как-никак мы были юными и ловкими. Что стоит потихоньку прокрасться и перемахнуть через забор? К тому же, будь мы на территории, нам надо было убедительно соврать о том, где именно мы были, а этого сделать было нельзя, потому что там, где мы якобы были, мог быть ночью кто-то из взрослых и он опровергнул бы наши слова.

Эти мысли вихрем кружились в моей, только проснувшейся, голове, как будто бы и не было резкого пробуждения и чувства сильного недосыпа. Я с любопытством смотрел на Самсона, потому что знал – отвечать будет он.

– Простите нас, Нина Павловна, – сказал Штерн. – Мы подвели вас, поставили под удар, ведь вы отвечаете за всех нас…

– Это я и без тебя знаю, – оборвала его учитель. – Оставь свои дипломатические способности для кого-нибудь другого. Я жду чёткого ответа на поставленный вопрос.

Самсон виновато потупился, покраснел и выдавил:

– Мы ходили на Колокольню.

– Какую ещё Колокольню? – нахмурилась Нина Павловна. – Вы что… – она нахмурилась ещё сильнее, – вы ходили на церковные развалины в село?! Вы туда ходили?!!

Самсон шумно сглотнул:

– Да, Нина Павловна…

Воцарилось зловещее молчание, казалось, учитель никак не может понять до конца того, в чём ей только что признались, в ней медленно поднималась волна негодования.

– Да как вам вообще такое в голову могло прийти?! – вскричала, наконец, она. – Вы знаете, что в этой деревне бандюги всякие ошиваются, наркоманы, сумасшедшие? Вы хоть понимаете, что могло бы произойти?

– Понимаем, Нина Павловна, – сказал Самсон.

– И что бы тогда со мной было? Что бы тогда сказали ваши родители? Нет, вы не понимаете, вы точно не понимаете! Сейчас и в городе то кругом опасность, разбой, грабежи, рэкет! А здесь что, в дикой местности? Да вас могли бы похитить, могли убить, могли вообще чёрт знает что сделать…

Нина Павловна кричала на весь коридор, сзади неё уже толпилась малышня двенадцати-тринадцати лет. Кто-то особо наглый, высунулся из-за её плеча и заявил:

– Изнасиловать могли педофилы.

– А ну пшёл отсюда! – заорала Нина Павловна на умника.

Увернувшись от подзатыльника, пацан бросился наутёк.

Шумно дыша, учитель строго смотрела на нас.

– Значит так, – сказала она ледяным тоном, – на следующий год вы в лагерь не едите – это я вам обещаю. А сейчас идите завтракать, а после жду вас в своём кабинете. Всех шестерых.

С этими словами она ушла.

Я встал с кровати и первым делом глянул в сторону Бога, сейчас я понял, что это Он посылает мне наказание через Нину Павловну. Похоже, в этот раз оно будет в виде предупреждения…

– На хрена ты ей сказал про колокольню? – злобно спросил Чехов.

Скрестив руки на груди, он хмуро смотрел на Штерна. Все остальные, видимо, его поддерживали, – так же хмуря брови, они ждали ответа. Под всеобщим натиском Самсон смутился и покраснел. Мне стало жаль его.

Он попытался перейти в нападение:

– А что надо было сказать?

– Не знаю, помолчал бы для разнообразия как все, – ощерился Чехов. – Что нам теперь по-твоему делать? А если нас из школы выгонят?

– Не пори чушь! Никто нас не выгонит, – неуверенно возразил Самсон. – За что? Мы вообще сейчас не в школе, а в летнем оздоровительном лагере.

– Не, Колян, – вмешался я. – Самсон правильно сделал, что сказал.

– Да что ты? Адвокат, б… и почему же?

– Потому что другого варианта и не было. Нас видели – это факт. Если мы возвращались поздно ночью в корпус через окно, стало быть, нас на положенном месте, то есть в кроватях, не было, так? Так! Значит, мы были либо на территории, либо за ней. Если бы он сказал, что мы были на территории, это могли бы опровергнуть сторож, или кто-то из взрослых, кто не спал и гулял где-нибудь. Мы ведь не знаем, какое место внутри лагеря было свободно…

Чехов задумался, но неожиданно его сторону принял Красный.

– Всё равно – не пойман не вор, можно было и впрямь промолчать, да и дело с концом. Пусть доказывает, что это ей не приснилось.

Делюга и Толстый молча встали и вышли из комнаты. Судя по всему, они тоже были против Штерна. Похоже, что кроме меня в этой ситуации его никто не поддержал. Красный вышел вслед за ними. Чудо-тварь презрительно скривил губы и заметил язвительно:

– Не прокатила твоя адвокатская х…, да, Смычок?

Внутри меня всё закипело, но я промолчал. Он ушёл, и остались только мы со Штерном.

– Спасибо, – сказал Самсон. – Правда, у меня такое чувство, что я действительно облажался.

Он подошёл ко мне и с благодарностью похлопал по плечу. До сих пор не знаю точно, почему я тогда за него вступился. Конечно, по правде говоря, я высказал именно то, что думал, но всё же я не любил Штерна, я ему завидовал и, как мне тогда казалось, он обокрал меня, забрав любовь моей жизни, Ангелину Шубину. Было бы правильней, наверное, в тот момент держать сторону пацанов, или же просто молчать и сохранить нейтралитет, но у меня есть одно пагубное свойство, которое всегда заставляет меня сопереживать и испытывать глубокую жалость к жертвам.

Человек может быть убийцей, насильником, или кем угодно, но в той ситуации, где его поймали, он беспомощен и стоит один против всех, я всё равно его пожалею. Может быть, это тоже часть моей душевной проблемы, такая же как, вменённая самому себе обязанность всё время смотреть в сторону Бога. Чёрт, я не знаю, просто я всегда жалею тех, кто попадает в беду, это касается и людей и всего живого. Я пожалею змею, с которой ради забавы сдирают шкуру. Я пожалею противную лающую псину, стоит ей только заскулить и поджать хвост.

Я могу быть злым, могу впадать в ярость, могу драться как зверь, но когда мой противник побит и лежит передо мной беспомощный, я не смогу его добить. Даже если кто-то скажет мне, что если я не добью его сейчас, то он встанет, оправится и через пару дней вонзит мне нож в спину.

Взять даже этих местных, которых мы ночью отмудохали. Да, я бил одного из них вместе с Толстым, мы били его ногами, лежащего на земле. Но то было лишь подавление агрессии с их стороны и как только они стали ныть – я тут же прекратил наносить удары, и вся моя злость улетучилась. То была лишь самооборона, перешедшая в нападение. Но Штерн. Штерн повёл себя иначе. Он вообще не дрался, а подошёл и помочился на беспомощного врага. Наверное, ему были чужды мои жалостливые чувства к жертвам.

– О чём это ты так напряжённо думаешь? – нарушил мои мысли Самсон. – Дружище, Костян, знаешь, что я заметил? Ты стал часто уходить в себя, глубоко и надолго. Это до добра не доводит, поверь. Сейчас я правда тебе благодарен за этот твой поступок. Нелегко выходить одному против всех. Но ты должен знать: мне наплевать на их мнения. И я легко могу обойтись без них вообще. Понимаешь, именно в таких ситуациях как эта и определяются настоящие друзья.

Он снова похлопал меня по плечу и продолжил:

– Так что с тобой? Куда ты смотришь всё время, о чём думаешь, когда хмуришься? И не говори про упражнения на глаза – я очкарик с плохим зрением, меня этой байкой не обманешь.

– Почему же ты тогда не говорил об этом при всех? – удивился я.

Он усмехнулся.