33

– Просыпайся, гибрид!..

Открываю глаза – в спальне сумеречно. Зашторенные окна и едва мерцающий ночник «бережно» выводят меня из обморочного состояния. Теперь меня не тошнит, не влечёт в преисподнюю, не кружит по вселенным, и в ушах не барабанит по тонкой жести крупный сухой песок. Пошевелил головой. Как и раньше – никакой боли. Всё-таки голова барону досталась добротная. Но где же он, родимый, высморкал свои мозги? Вернее – начинку мозгов. Содержание моей же садовой головушки, кем-то размазанное по московскому асфальту, и зачем-то внедрённое в серое вещество Майкла, собирается в кучку чрезвычайно медленно и беспорядочно. Попробуй найти в этом взъерошенном «стоге сена» так необходимую «шпиону во времени» иголку. Да и «иголка-то» – скорее всего – пустяк какой-нибудь… А они меня в спичечную коробочку сгребли и на восемьсот лет в будущее. Да ещё – на Тау Кита. А тут все по «таукитайски бормочут, и знаться со мною не хочут»…

Нет, это не Высоцкий…

Это у меня вместо падучей – продолжение припадка.

Блин, меня же здесь кто-то называл «гибридом»!?

Поворачиваюсь и вижу улыбающегося Филиппа, расположившегося в одном из кресел.

– Как самочувствие, родственник?

Шурин говорил без акцента. Будто бы его предки сидели в древние времена не на обшарпанной троглодитами африканской пальме, а под лохматой валдайской берёзой.

– Самочувствие хорошее. Давно я здесь отдыхаю?

– Сорок минут. Вставай, тебе необходимо двигаться. Если хочешь, вернёмся к озеру и покатаемся на твоей лыже, или просто поплаваем, но не наперегонки…

– Согласен, – сказал я и сел на кровати.

Я был одетым, отсутствовали только туфли. Они стояли на прикроватном коврике. Браслет – на месте. Всё на своих местах…

Филипп открыл шторы. Одновременно погас парящий по комнате ночник.

– А где Мадлен? – спросил я.

– Её здесь нет, – спокойно ответил Филипп.

– Вижу. И всё-таки?..

– В отцовском замке… Она там с детьми…

Филипп явно не желает говорить о сестре – боится за Мадлен или предупреждён Чаком о сохранении психической неприкосновенности «гибрида». А может быть есть и иные причины. Но они, скорее всего, связаны с наличием в этом мире барона Майкла Раконера – его тела. Здесь кому-то выгодно видеть молодого барона без движений, без мыслей, а, лучше всего, в безжизненном состоянии. А я всего лишь поддерживающий мозговую напряжённость имплантант, кстати, или не, кстати, подвернувшийся под руку профессору Оскару…

– Мне показалось, что Мадлен рядом со мной… И я с ней разговаривал… Наверное, бредил?..

– Ты с ней разговаривал. – Филипп покинул кресло и прошёлся по спальне. – В бреду… и очень громко.

– Да-да… Я ей говорил… Не помню… Я просил Мадлен… Чёрт! Уходит… видение уходит!..

– Вспоминай-вспоминай! Что говорил, о чём просил?

– Я просил её побыть со мной… или… не уходить от меня…

– Странно!.. Именно об этом ты её и просил! – сказал Филипп, подходя ко мне. – Помочь шнурки завязать?

– Сам! – ответил я, слез с кровати, подобрал туфли и сел в освободившееся кресло. – А что такого странного я сказал?.. Мне показалось, что Мадлен рядом…

– Ну да! Разговаривал ты вполне нормально, вернее – беседовал… с привидевшейся тебе Мадлен…

Я обулся, пошевелил пальцами, проверяя, удобно ли ногам.

– Не тяни резину, Филипп! Я помню, что сказал всего лишь пару фраз.

– Да! Но ты их произнёс… на неплохом гелакси…

34

Выходные я проводил по-разному. Но чаще всего, в связи с хроническим недосыпанием, первую половину дня отдавался неге. Потом чистился. Стирал, мыл, пылесосил, гладил, и что-нибудь жарил-парил на газовой плите. Всё это я делал под песни Высоцкого, воспроизводимые стареньким плёночным магнитофоном «Электроника-302» – память об исчезнувшем ещё до моего появления на свет Божий отце.

По натуре я – домосед. Малогабаритную квартирку, в которой мы жили с мамой, а теперь живу один, я любил и старался поддерживать в порядке. Личная жилплощадь помогала сохранять независимость от непредвиденных обстоятельств – всё-таки частная собственность. И, одновременно, обязывала быть демократом при обстоятельствах предсказуемых. Я был прост в отношении с людьми, и они этим пользовались. Ко мне часто наведывались друзья и подруги. Раза два в месяц, обычно поздним вечером, навещал дядя Витя – младший брат мамы, – который постоянно проживал в Нижнем Новгороде, работал «дальнобойщиком» и возил в столицу на «фуре» сельхозпродукты. Каждый раз, с извинениями, с приветами от тёти Томы и двоюродных братьев, с баулами, наполненными нижегородской снедью, он сваливался как снег на мою голову и просился переночевать. Срочно отменялись назначенные на моей территории встречи с друзьями и подругами, и я переключал внимание на единственного близкого мне человека. Мы выпивали бутылку вина, рассказывали друг другу семейные новости и ложились спать. Рано утром дядя Витя тихо исчезал, но от него оставались потревоженные за стаканом вина воспоминания о маме и вкусная еда, не всегда вмещавшаяся в холодильник.

Гостила у меня и Лидочка Базилевич. Заходила она в мой мирок в светлое время суток, угощалась только чаем и в спальню не заглядывала. А я и не настаивал…

Лидочка Базилевич, это – необыкновенное существо, о котором не хотелось бы вспоминать. Но оно прочно обосновалось на моём жизненном пути, и не собиралось уступать меня соперницам…

Иначе говоря, Лидочка, это – «издержки дикого «кобелирования». Именно так Эрик Левин называл результаты очередных или внеочередных «вылазок» молодых балбесов в свободное от службы время к женскому общежитию местного текстильного комбината, или на сокрушенную временем танцплощадку, ютившуюся лет двадцать без ремонта возле зачахшего, без цивилизации, Дома культуры, или куда-нибудь ещё… В качестве примера привожу результаты вчерашней вечеринки, состоявшейся после субботника, по случаю обмывки очередных званий Антонины Сушко и Виктора Васильевича Чернова. Результаты «кобелирования» отпечатаны в нескольких местах на физиономии моего молодого приятеля лейтенанта Левина рассерженным супругом доктора Раисы (её другие данные мне не известны)…