Булат взглянул на ошейник:

– К нам сам Гендальф пожаловал. Да еще и Слюнявый.

– Только слюни при таком заражении давно пересохли. – Лунослав сгреб со столика «неломаки» и ссыпал их рядом с миской.

Гендальф пару раз укусил горку земляничных печений, с трудом проглотил. Вкуснейшее, вкуснейшее блаженство! Затем кинулся в коридор и заглянул обратно. Гавкнул, пританцовывая от нетерпения на месте.

– Кажется, кто-то в беде. – Лунослав накинул ветровку цвета хаки. – Надо же, заявитель – собака. А Бессодержательный?

– А разве не сказал один мудрец: помог собаке – спас мир? – поинтересовался в ответ Булат.

– Боже, этот мудрец – ты?

– Чувак с упаковки собачьего корма. Погнали.

Они заблокировали двери бюро с помощью гибкого велосипедного замка, обвив им ручки, и выбежали за лабрадором на улицу. Гендальф уже поджидал возле уазика, безошибочно определив их собственность. Он вставал на задние лапы и просился внутрь. Булат с удивлением впустил собаку на заднее сиденье.

– Господи, да он умница! – заметил Лунослав, садясь за руль.

Булат, устроившись рядом с псом, приобнял его:

– Значит, так. Я показываю рукой, а ты лаешь, если нам туда. Справишься?

Гендальф отрывисто гавкнул, подтвердив, что эта задачка ему по силам. Он в нетерпении заелозил, не зная, как еще поторопить собачьих богов. Ведь его любимая хозяйка попала в беду! А вдруг она уже умерла? Тогда… тогда он больше ее не увидит, не уткнется холодным носом в складочку за коленом, не услышит ее веселый визг.

На глазах пса сверкающими озерцами застыли слёзы.

– Кто скажет, что собаки не умеют плакать, да будет проклят, – прошептал Булат.

Лунослав, следивший за ними через зеркало заднего вида, ощутил, как у него самого защипали глаза.

Уазик бюро с визгом дернулся с места.

Благодаря полупустым дорогам они без помех доехали до Нового Ивота за каких-то двадцать минут. И это даже несмотря на то, что им приходилось останавливаться на каждом втором перекрестке, чтобы Булат, будто регулировщик, широкими жестами показывал направление, а Гендальф гавкал.

Наконец они проскочили Лихоборские Бугры и выехали на пересечение с Ангарской. Лабрадор сразу заскулил и в беспокойстве царапнул обивку дверцы. Его тревожный взор приковывала сверкающая буква «М», под которой начинался спуск в недостроенное метро.

Из подземки вырывалось зеленовато-мутное сияние, затапливая окрестности мертвенным светом, отчего казалось, что безлюдные улицы получают смертельную дозу радиации.

Уазик объехал декоративные столбики с цепями и замер. Покачивалась вывеска «Станция "Балтийская"». Небеса пронзали колючие гвоздики звезд.

Булат выпустил лабрадора, и тот, заливаясь сиплым лаем, скрылся во мгле цвета гнилой травы.

– Да погоди же ты! – Сотрудник бюро выругался. Тоже вылез и потянулся за Костяной. – Метро? А в метро-то у нас что за беда? Боже, светит так, будто ураном тархун обогатили.

– А обогащают сам уран, неуч. – Лунослав захватил перевязь с колуном.

Злоруб.

Вполне себе имечко… для артефакта, порожденного затянувшимся кошмарным сновидением.

С виду Злоруб выглядел современным дровосечным колуном, предназначенным для рубки и колки древесины. Красное топорище из фибергласса с черными резиновыми накладками. Восемьдесят девять сантиметров длины и чуть более трех килограммов веса. Прокаленная стальная головка.

Да, с виду – вполне обычный.

Только внутри клокотала сила кошмаров. Сила, которую Лунослав не мог постичь. Однако это не мешало колуну, наравне с Костяной, быть смертельно опасным для порождений нечеловеческого порядка.

Когда они с Булатом только начинали в бюро «Канун», одним из первых дел стало похищение восьмилетнего Глеба Комарова. И никто знать не знал, что заявитель, отец ребенка, на деле являлся плодом сновидения мальчика, медикаментозно погруженного в кому. Кашу заварили кретины, именовавшие себя культом Черного Солнца.

И сотрудники бюро, сами того не ведая, привели страдающий сон в их логово.

Позже Питонин передал дровосечный инструмент сотрудникам бюро. Для колуна подобрали отличную перевязь из шорно-седельной кожи, охватывающую плечи так, что его головка торчала над правым. Лунослав набил немало шишек, привыкая к положению артефакта за спиной.

Вдобавок он чувствовал, что Злоруб еще унаследует свою историю.

Булат взглянул на товарища, шагавшего в глубокой задумчивости в сторону метро. На лице того – ни следа от боязни замкнутых пространств. А уж клаустрофобия в кладовке Лунослава занимала не последнее место.

Они спустились по гранитным ступеням, миновали снесенную раздвижную решетку. Скользнули взглядами по намалеванной надписи, оставленной диггерами: «ПРИХОЖАЯ САТАНЫ. ЗАНЕСИ ЛАВРОВЫЙ ВЕНОК И СЕРДЦЕ». Зеленоватая мгла с равнодушием приняла их в свои объятия.

– Лунтик, а как же «задыхаюсь» и «чертовы стены меня раздавят»? Куда всё подевалось? Уж больно ты грозен, как я погляжу. Откуда стальные нервишки?

– От пыток, вестимо. Отец, слышишь, рубит, а я… – Лунослав осекся, сообразив, что против воли подыграл товарищу, частично переделав небезызвестное стихотворение²⁰. – Не дури голову! В ней и так… всякого.

– Хозяин – барин. Напьешься – сам жилетку для стихов попросишь.

Они вошли в вестибюль метро. Изумрудное сияние, шедшее из недр подземки, приглушало искусственное освещение. Гендальф поджидал их в распахнутой кабинке контролера-кассира. Он сидел на пыльном стуле и неотрывно смотрел на неработающие эскалаторы, убегавшие в зеленоватую глубь. Ощущался сладковатый аромат смерти, от которого хотелось бежать без оглядки.

Булат принюхался:

– Кто враг?

– Судя по вони, либо дохлый сыр, либо твои носки после бассейна. – Лунослав повел носом, и его едва не вырвало. Сердце бешено заколотилось. – Это птомаины. Они же – трупные яды. Кадаверин и путресцин. Запах разложения белка.

– А можно по-человечески?

– Так п-пахнут трупы.

Булат со вздохом оглядел себя. Чистым, похоже, оставалось быть совсем недолго.

– Зараза. Гендальф, ты идешь?

Пёс наблюдал танцующие огни. Вспышки мутно-зеленого пламени манили его… к хозяину, к Человеку В Капюшоне. Словно с подхваченной некротической заразой он присягнул на верность истязателю хозяйки.

Гендальф заскулил, боясь нового себя, который таращился тогда из лужи. Побежал вниз по эскалатору. Он должен во что бы то ни стало довести собачьих богов до хозяйки. Должен! Потому что только так и поступают хорошие мальчики.

Оставив позади турникеты, сотрудники бюро последовали за собакой.

Какое-то время Лунослав автоматически спускался за Булатом, шагавшим с косой вразвалочку. Но потом что-то изменилось. Неясная тревога, преследовавшая его с момента возвращения человеческого облика, наконец-то обрела четкие, осознаваемые контуры.

Лунослав остановился и обхватил ладонью липкий лоб, будто его мучала мигрень.

– Булат, слушай. А я… я – цел?

– В смысле? – Булат на всякий случай пробежался взглядом по эскалатору. Ничего. Лишь Гендальф всё так же спускался, будто очарованный чем-то.

– К-кажется… кажется, Черномикон забрал часть меня.

– И что бы это значило? Мне гадать? Ты теперь обрезанный?

– Я серьезно!

– Стой смирно. – Булат осмотрел напарника. Поцокал языком. – Черт возьми, а ведь ты прав: прямо видно, как она едет.

Лунослав не на шутку перепугался:

– Кто едет? Что едет?!

– Твоя крыша! Успокойся. Ничего нового: всё тот же беспокойный умник. Пошли уже.

Однако Лунослав чувствовал опасное изменение внутри себя. Будто где-то от подбородка и до таза натянули струну, что вот-вот должна была лопнуть.

Преодолев последние метры эскалатора, они вышли на станцию. Изумрудная мгла вытянутым веретеном тянулась вдоль железнодорожных путей. Застывший в западном туннеле электропоезд напоминал исполинский выдавленный стержень.

– А тут довольно узко, – заметил Булат. Ему совсем не понравились доступные шесть с половиной метров платформы, и без того уменьшенные колоннами. – Можно мизинец отдать, чтобы эта фраза пригодилась в другом месте.

Трусивший впереди Гендальф замер. Оглянулся. Язвы на морде и тошнотворное изумрудное освещение придавали ему вид сторожевого пса смерти. Он неотрывно смотрел куда-то за спины молодых людей. Шерсть на загривке вздыбилась.

До Лунослава наконец дошло. Страх пронзил его ледяной иглой, приподняв волосы на затылке.

– Что-то позади нас, да? – Ему вспомнилось, как они два месяца назад шагали ночью по рельсам, пока за ними ползла разрубленная пополам покойница. Ползла и чем-то постукивала, постукивала, сводя с ума. Призывала оглянуться… чтобы прикончить. – Господи боже мой! Как на чертовом Шлагбауме! Рельсы, т-темень и зло во тьме царапается!

Булат расхохотался, хлопнул напарника по плечу:

– Так и знал, что твоей яйцекрутости только на пять минут хватит.

Лунослав выдавил неуверенный смешок, и они обернулись.

Из туннелей, ведущих в оборотный тупик, куда обычно заезжал подвижной состав для смены направления, валили те, кого впитала и отвергла смерть.

Десятки и десятки мертвецов, толкая перед собой волну влажного зловония, забирались на платформу. Сочившиеся трупным салом диггеры, чьи тела так и не стали достоянием криминальных сводок. Вырванные из могильных коконов обитатели кладбищ, шествовавшие в траурном рванье. Ледяные постояльцы моргов, перетянутые швами. И мертвые горожане. Первой плелась кроха с удивительно синими глазами. Она запнулась, и ее с безразличием смяли.

Все они, молчаливо поджидая в кромешной тьме оборотного тупика, охотились на обладателей пульса.

Гендальф заскулил и прижался к ноге Булата.

– Тише, мальчик. Тише. Не бойся. Из таких же туш – только коровьих – собачий корм делают.

Лабрадор с недоверием взглянул на собачьего бога. По телу пробежал спазм, и на пол станции вывалился полупереваренный ком «неломак».

– Булат, прекрати выкручивать собаке мозг и желудок! – Лунослав кое-как заставил ватные ноги двигаться. – Лучше Алого заглоти!

– Знаешь, довольно пошло прозвучало. Давай сюда.

– Что давай?

– Ключи от болотной ласточки.

– А они-то тут при чём?

– Алый на ключах, балбес! Где они?! Ну? Ты же вёл!

Трупы всё прибывали и прибывали. Проход к эскалаторам, ведущим на поверхность, скрылся за стеной мертвых тел. До конца станции, куда можно было без проблем отступать, оставалось около ста метров.

Лунослав наконец выдавил:

– Я ключи в зажигании оставил.

– Что?!

Повисла неловкая пауза. И почти сразу ее заполнили звуки двух подзатыльников, которыми обменялись чертовидцы. Они попятились.

Булат сделал пробный выпад косой. Полетела мраморная крошка, сбитая с одной из колонн.

– Мало места. Здесь не улица: против толпы не размахнуться.

– Тогда я, – сказал Лунослав.

Он откашлялся. По горлу пробежали знакомые микроскопические спазмы. Так случалось всякий раз, когда он собирался изречь древние напевы, чуждые человеческому роду. Впервые богохульные письмена он узрел в Черномиконе. Тогда же в голове вспыхнуло знание. Хоть стародавний диалект неожиданным образом оказался ему знаком, он не ведал даже его названия. Чувствовал только, что слова обладают поистине чудовищной силой.

Куда сложнее было облечь явленные фолиантом кроваво-огненные руны в звуки. Все эти непроизносимые фонемы «фхч», «чхерлш» и «атч’арлах» драли голосовые связки битым стеклом. Рядом с ними даже трудновыговариваемый Эйяфьядлайёкюдль²¹ выглядел началом школьного букваря.

Со временем горло научилось изменяться, приспосабливаясь к гортанным словам. Имелась и другая странность: Лунослав не мог с уверенностью сказать, что именно он произносил. Только понимал, что взывает к чему-то. А при таком раскладе чертовски не хватало вокабулярия²².

В какой-то момент он и сам заговорил на богохульном языке, не прибегая к помощи Черномикона. И заклятия целиком и полностью стали зависеть от мыслеобразов и настроения. Логика и ясность содержания, определявшие суть вербального общения, окончательно расписались в собственной некомпетентности.

Решающим фактором удачного напева оставался лишь внутренний импульс.

Лунослав разомкнул губы и, к собственному изумлению, пропел чужим хрипловатым голосом:

– «Чертовидцы – это зло! Изведу их ремесло!²³»

Рука, точно обретя сознание, сама захлопнула рот. В карих глазах сотрудника бюро застыл ужас.

Гендальф зарычал, не зная, чему верить. Собачьи боги не могли так мерзко говорить!

Булат с удивлением вытаращился:

– Дрищ-колдун! Ты что, пошаманил кастрированной версией голоса Черномикона?!

– Не может быть! Это…

Но чужое заклятие уже меняло реальность.

Рукояти Костяной и Злоруба покрылись обсидиановыми колючками, будто в попытке защититься от своих владельцев. Не более трех миллиметров каждая. Черные, точно наросты насекомых. Лунослав и Булат, вскрикнув от неожиданности, выронили артефакты. На ладонях показались алые крапинки. Коса, звякнув, протестующе завибрировала.

Мертвецы с пыхтеньем ускорились, почуяв уязвимость живых. До первого из них, клацавшего скуластого старика, оставалось не более десяти метров.

– Говорю же, со мной что-то не так! – крикнул Лунослав, в панике глядя на щетинившееся оружие.

– Ты так и после сельдерея с баклажанами ныл. – Булат подкинул ногой Костяную и подхватил ее прочными рукавами «косухи». То же самое он проделал и со Злорубом. На руках получилась некая охапка. – Ходу, Лунтик! Ходу!

Они кинулись к концу станции, намереваясь нырнуть в восточный туннель. Но Гендальф с лаем подбежал к электропоезду, закупорившему западный путь. Перед глазами лабрадора плясали черные мухи. Но даже в таком скверном состоянии он понимал, что им нужно укрытие. Как-то ему довелось прокатиться с хозяйкой на электричке до Орла, и потому он знал, что между вагонами можно ходить, а при необходимости – и сойти.

– Делай, что пёс говорит! – Булат оглянулся: трупы поднажали.

– Надеюсь, питание в наличии, – пробормотал Лунослав и хлопнул по круглой кнопке адресного открытия дверей.

Повезло. Нажатие не только распахнуло двустворчатые автоматические двери, но и зажгло освещение по всему электропоезду.

Они вбежали и, оставив позади кабину управления, устремились вперед по вагонам.

Следующими безбилетниками стоячего поезда оказались трупы.

Черномикон едва не задохнулся от хохота.

Находясь за много километров от чертовидцев, он тем не менее почувствовал потуги кривозубого недоумка шарахнуть по кому-то заклятием. Почувствовал и нашептал кое-что. Так сказать, поруководил его губами.

Непримечательный кусочек, вырванный из чертовидца, дарил столько веселья!

Отчасти это походило на выступление политика. Вот он распинается, вещает о налоговых вычетах и прочих благах и манне небесной, если его переизберут. И вдруг начинает говорить голосом стендап-комика: «Я устал. Я ухожу. А еще я трахал ваших мамок. И твою, мальчик, тоже».

Черномикон хохотнул, наслаждаясь моментом. Взглянул на крошечных жучков, копошившихся в едва живой корове. Та лежала в углу амбара и тихо, мучительно издыхала на охапке сена. Лунный свет серебристыми копьями бил через дырявую крышу.

Черномикон с важным видом, словно судья на заседании, уселся на тела пропавших без вести, из которых соорудил в центре амбара подобие гнезда. Чуть позже дойдет дело и до жителей села́. А пока он с наслаждением разделит заклятия Членослава.

Ведь идиота так и распирало от желания опростоволоситься еще раз.

Губы зудели, словно их натерли солью. Как ни странно, стянувший их червь давал сюрреалистичное ощущение прохлады. Возможно, губы просто-напросто мертвели.

Справа от Софьи раздавались жуткие звуки, разрывавшие психику. Казалось, кто-то втыкал нож в арбуз и, напевая, разрезал его. Обладатель отвратительных рук методично убивал своих жертв. И все они ужасно и непередаваемо давились криками… сквозь зашитые рты.

Сперва маньяк перерезал им запястья, а потом со скучающим видом собирал кровь в эмалированное ведро. После переливал ее в десятилитровый чан и освящал посохом. Кровь приобретала кремовые оттенки гноя.

По стенам депо струились вуали изумрудного света, что выплескивала верхушка мерзкой палки. Шум бегущей воды превращал всё в дремотный кошмар.

Но Софью занимал совершенно неуместный вопрос. Почему она так ни с кем и не переспала? Потому что не хотела? Как можно не хотеть того, что предначертано природой?! Потому что ее вырастили в рамках пуританской морали? Ох, если бы.

Ее родители, бывало, частенько заходили в ванную, оттуда потом, вместе с шумом воды, слышались недвусмысленные шлепки. Такие же шлепки раздавались с соседней кровати, когда она оставалась на ночь у Ирки в общаге. Стерва пыхтела и стонала под кавалером почти каждую ночь! А иногда трудилась только она, будто подслеповатый смотритель, обхаживающий покосившийся маяк на кустистом берегу.

Чертова дура!

Софья зарыдала. Если она выкарабкается из этого дерьма, то обязательно переспит с соседом по площадке. Если понадобится – привяжет его и всё сделает сама. Нахлынула волна отвращения к себе. Ну и пусть.

Послышались шаги, и в поле зрения возник некромант. Его гадкая улыбочка резала не хуже перепачканного в крови ножа, поскрипывавшего в руке.

– Ну что, дева, твой черед.

Софья затрепыхалась и решила, что для истерики самое время.

Лунослав, несясь по вагонам, проклинал благоустройство и современность поезда. Межвагонные переходы напоминали герметичную гармошку, обшитую изнутри фальшпанелями, благодаря чему пассажиры могли свободно прогуливаться по составу. Никакого затора, мать его! Беги себе да беги, олимпиец!

Впереди мчался Гендальф. Каждые десять метров он останавливался, чтобы вялым лаем поторопить собачьих богов. Ну почему они едва плетутся? Лабрадор чувствовал, что тело отказывается служить ему. Язвы на морде гнали по голове и вдоль позвоночника бурлящую боль, притормаживавшую сердце. Дышалось с трудом, будто через вонючую тряпку, застрявшую в глотке. Изумрудная мгла всё больше походила на перину.

Булат, бежавший последним, то и дело цеплялся Костяной за поручни. Мертвые тела молчаливой гурьбой преследовали их. Небольшая часть трупов, оставляя на окнах липкие росчерки, ковыляла снаружи по техническому проходу. Правда, эти почти сразу отстали.

– Лунослав! В поезде восемь вагонов! Головной и два промежуточных уже пробежали! Потом состав придется покинуть! Если повезет, кабина управления будет открыта. Заблокируем ее автоматику и свалим! А трупы пусть маринуются!

Лунослав, проклиная себя за упрямство, остановился. Им вполне хватало скорости, чтобы без лишних помех добраться до конца поезда и запереть в нём мертвецов, словно в металлической кишке. Но что потом? Что их поджидает в изумрудной мути туннелей? А ведь он даже толком не понимает, что с ним происходит.

– Я попробую еще раз, – заявил Лунослав.

– Что? – Булат замешкался, но напарник уже толкнул его, показывая, чтобы он двигался дальше. – Даже не смей, дрищ! Хочешь опять им подыграть?!

– Я должен разобраться!

Лунослав зажмурился и выставил перед собой правую руку. Мысли лихорадочно заскакали. Требовалось что-то массовое и быстрое – какой-нибудь ветрогон. Он набрал побольше воздуха и выкрикнул напев на чуждом языке. Но опять не своим голосом.

– «Не понос и не сопение – на спине взошло растение!»

И эффект богохульных слов дал о себе знать.

Под одеждой молодых людей возникло нечто хрустящее и пушистое, покрытое жгучими волосками. Кожу будто обварило кипятком. Сотрудники бюро загарцевали.

– Доигрался?! – проорал Булат.

Он уже догадался, что их терзало. Догадался хотя бы потому, что в детстве частенько лупил эту заразу палкой. Только никогда не думал, что она может очутиться у него в укромных местах. Казалось, причиндалы натерли перцем Хабанеро.

Лунослав на ходу вынул из-за шиворота ворох темно-зеленых листьев, коловших руку:

– Это…

– Это крапива, Лунослав! КРА-ПИ-ВА! Ей еще по губам стучат, когда кто-то много болтает не по делу! Намек понял?

– Да! Не ори!

Показалась кабина управления. К счастью, незапертая. Они влетели внутрь, и Лунослав ткнул локтем по кнопке блокировки дверей. Те с шипением закрылись.

– Вот чего меня лишил Черномикон – заклятий! – Лунослав, вздрагивая, принялся выбрасывать из одежды пучки жгучей поросли. – Он же и куплеты подкидывает. Суфлер гребаный.