Глава 1

Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью.

Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен, канцлер Германской империи

Группа украинских вояк передвигалась короткими перебежками. Несмотря на темное время суток, их прекрасно было видно в прибор ночного видения. Все-таки современная война, насыщенная различными техническими девайсами, превращает жизнь диверсантов и разведчиков в настоящий ад. Это раньше, в прежние времена и былые войны, достаточно было бесшумно передвигаться на местности, желательно ползком, да уметь обманывать нюх сторожевых собак, чтобы проникать за линию фронта. А сейчас хрена лысого обманешь тепловизор, прибор ночного видения, направленный микрофон широкого спектра действия или сейсмический датчик. Умная техника повсюду, она видит, слышит, а в некоторых случаях может даже унюхать.

– Ну чё, минусуем? – шепотом спросил Бамут.

Пулеметчик видел укропов в ночной прицел, снабженный тепловизором. Прицел был совмещен с пулеметом «Утес» и имел вынесенный, дистанционный спуск, что давало пулеметчику возможность сидеть поодаль от пулемета, в сторонке, наблюдать за перемещениями противника на экране и в нужный момент нажать на клавишу начала стрельбы, держа при этом в другой руке кружку с кофе. Красота! Не огневая позиция, а сплошной курорт.

– Давай! – кивнул я. – Огонь!

«Дух! Дух! Дух!» – рявкнул короткой очередью крупнокалиберный пулемет «Утес». Быстрая правка и вновь короткая очередь. Вновь корректива и опять очередь на три выстрела. В ночной прицел был виден полет пуль, которые по пологой траектории неслись к цели, поражая ее на финальном отрезке.

Противник по ночам перебрасывал небольшие группы своих бойцов, надежно заковывая наши позиции в непробиваемое кольцо окружения. Если получалось как сейчас, то мы эти группы вычисляли и по возможности гасили укропов. А то, понимаешь, ходят тут как по бульвару!

– Помогай! – рявкнул Бамут, сдергивая тело пулемета со станка.

Я дернул металлическую створку заслонки, перекрыл световой проем небольшой амбразуры, а потом еще и мешок с песком водрузил на штатное место, только станок для пулемета оставив на прежнем месте. Семен оттащил пулемет в сторону и спрятал его в специальную нишу.

– Валим! – тяжело дыша, выдохнул напарник.

Вместе с Бамутом мы, низко пригибаясь, рванули по траншее прочь от стрелковой позиции. Сверху траншея была накрыта досками и слоем грунта. Ход соединял закрытую огневую точку и заглубленный в землю капонир, где сейчас стояла наша БМП-2. Торчать возле огневой точки после удачной стрельбы по противнику чревато быть убитым вследствие ответного огня. Не стоит недооценивать противника: все, кто этим грешил, давно мертвы.

На войне есть свои правила безопасности, которые, если ты хочешь жить, надо беспрекословно соблюдать. Не будешь соблюдать эти правила – умрешь. Хотя тут и так не слишком многое от тебя зависит. Прилетит неожиданно реактивный снаряд или бесшумная 60-миллиметровая минометная мина из чертовой «польки» – и конец, пакуй вещи и лети на облачко, чтобы сидеть там с арфой под мышкой, ну или добро пожаловать в чан со смолой, к чертям на встречу. Куда попадешь после смерти, зависит только от количества грехов в мирской жизни.

Добежали до капонира, потом по очередному подземному переходу добрались до основного убежища. Позади не было слышно взрывов, значит, на этот раз противник то ли не заметил, откуда мы вели огонь по группе их военных, то ли просто решил не обнаруживать свои огневые точки. Потому что мы стреляли не только затем, чтобы поразить украинских вояк, но и чтобы вызвать огонь на себя и вы-явить вражеские огневые точки.

В глубоком подземном убежище, построенном еще в 70-е годы прошлого столетия, было душно, но терпимо. За последние несколько дней мы привыкли к духоте и висящему под потолком табачному дыму. Курили парни много: во-первых, не было по их душу комбата Рыжика, который вечно гонял курильщиков, а во-вторых, в качестве трофея досталось полсотни блоков с верблюдом. Вот парни и дымили в свое удовольствие.

Сидим мы в окружении хорошо: сыто, относительно безопасно, есть табачок, провиант, вода, медикаменты, оружие и боеприпасы. Даже средства связи и наблюдения за противником и те есть. Воюй – не хочу!

В первый день обороны, сразу же после бессонной ночи, когда нашу располагу попытались прощупать несколько разведгрупп противника, наши позиции укропы штурмовали два раза.

Сперва пошли на ББМ при поддержке танка, чтобы посмотреть, что за бравые гвардейцы под флагом княжества Монако захватили их опорный пункт. Пехоты в общей сложности было около двух взводов.

В бою отличился Шут со своим экипажем на Т-72. Мы подняли в небо квадрик, и я корректировал стрельбу танка с закрытой огневой позиции. Танк Шута отстрелялся на твердую пятерочку: укропский «пылесос» получил плюху в борт, ББМ, которые шли в колонне, сыпанули в стороны и с перепугу налетели на свои же минные поля. Две сразу же подорвались, а две еще немного покатались по полю и тоже наехали на мины.

– Ничего себе! Куда они прут?! Вот дебилы! – Охренеть! Подрыв! – радостно комментировали смертельные покатушки вражеских бронемашин стоявшие у меня за спиной бойцы. – Есть, есть! Еще один в минус!

Украинские машины высыпали десант, попавший под огонь осколочно-фугасных снарядов, которые один за другим посылал во врага танк Шута. Из-за этой эйфории, царившей в бункере, мы прозевали подлет вражеского БПЛА, который зашарашил танк Шута в корму, повредив моторный отсек. Подскочившая БМП-2 эвакуировала экипаж танкистов, но с танком пришлось попрощаться. Через десять минут в него влетел второй украинский дрон, и наша бравая боевая машина сперва окуталась клубами дыма, потом полыхнула огнем – детонировал БК, – и Т-72 превратился в груду металлолома.

Укропы, видать, поняли, что тут что-то не так и на их опорнике окопались не союзники под флагом княжества Монако, а самые настоящие российские вояки.

Второй раз в этот день укропы сунулись на штурм после короткого артобстрела: минут тридцать постреляли из гаубиц Д-20, положив в наши позиции полсотни снарядов, а потом, ведя беспокоящий огонь из минометов, пошли вперед штурмовые группы, которые под прикрытием минометного и артиллерийского огня подвезли на БМП.

Со второй волной украинских штурмовиков мы бодались часа два, но в итоге отогнали их от наших позиций. Правда, пришлось пожертвовать одной БМП, которую вывели из капонира, чтобы она отработала по мельтешившим на заднем плане бронемашинам. Ну а пехоту встретили огнем из пулеметов, минометов и ПТУРов, положили около десятка укропов. С нашей стороны только три «трехсотых», и то все, слава богу, легкие.

– Завтра нам всем кабдец! – грустно резюмировал паникер и пессимист Крест.

– Поглядим, – раздраженно хмыкнул я. – Балаклавы нацепили и встали группой, – приказал я, обращаясь к бойцам, находящимся в подвале. – У кого нет масок, пусть прикроют хари шарфами.

– На фейхоа? – спросил Глобус, глубокомысленно рассматривая трофейную бритву, которая должна была работать от батареек, но почему-то не включалась.

– Видео буду снимать, – пояснил я. – Надо записать видос, на котором мы будем жаловаться на горькую судьбу нашего подразделения, а заодно клеймить позором военных чиновников и бюрократов.

– Думаешь, надо? – брезгливо поджав губы, спросил сержант Чехов.

– Надо! – твердо заявил я. – Пора перестать обороняться, надо переходить в наступление. Хватит, надоело все!

Одно из самых тяжелых чувств, с которыми человек сталкивается во время войны, – это чувство собственного бессилия. Это чувство никогда не приходит в одиночку. За бессилием следуют боль и страх. Ощущение собственной уязвимости и неполноценности. Мы можем совершать множество абсурдных действий в попытке доказать самим себе, а также окружающим, что можем контролировать ситуацию, но всегда приходит момент, когда ты понимаешь: всё, это конец!

На войне страшно! Постоянно, каждую минуту страшно. Со временем страх притупляется и уходит на задний план. Но есть страхи, которые постоянно сидят в голове солдата, находящегося на передовой. По крайней мере, для меня и всех, с кем я общался, именно эти три страха самые живучие, не выходящие из головы. Причем все эти страхи постоянно переплетаются между собой, клубятся, как ядовитые змеи, шипят и пускают яд в твоей голове, отравляя психику, заражая ее безумием.

Артиллерия – это страшно. Во время ее работы ты ощущаешь себя голым. Кажется, что спрятаться негде, смерть находится практически везде. Взрывы ухают, земля трясется, осколки проносятся по окопам, комья земли сыплются с неба. А внутри у тебя всё звенит и дрожит от страха. К этому нельзя привыкнуть. К мелким калибрам (типа 60 миллиметров и 82 миллиметра) минометных мин еще как-то можно привыкнуть, но все, что больше, – это жуть, к которой привыкнуть невозможно даже спустя несколько лет, проведенных на войне.

Плен. Вероятность быть пойманным врагом вызывает большие переживания. Обычно это происходит, когда ты ранен или оказался в изоляции на поле боя. В этом случае страшно не столько оказаться в стане врага, сколько от того, что с тобой сделают. Противник обозлен на нас, и редко плен обходится просто побоями, холодом, голодом и неоказанием медицинском помощи. Могут быть пытки, издевательства и унижения – это ужасно! Могут задолбить насмерть, пихая в анальное отверстие черенок от лопаты; могут снимать на видео, как насилуют, а потом скинут отснятое родственникам, которых быстро вычислят через социальные сети; могут кастрировать. Эти твари много чего могут…

Это страшно, поэтому солдаты и боятся плена. Настолько боятся, что порой, оказавшись отрезанными от своих в одиноком окопе и будучи ранеными, понимая, что могут обессилеть и попасть в плен, подрывают себя гранатами, даже когда противник еще далеко и есть шанс выбраться, спрятаться и добраться до своих. Дергаешь кольцо из гранаты, прижимаешь к щеке гладкое яйцо эргэдэшки, чтобы наверняка убило, отпускаешь предохранительный рычаг – и умираешь. Зачастую погибнуть проще, чем пережить пытки плена.

Увечья. Умереть на войне можно легко и быстро: пуля прилетела – и тебя нет. А бывают ситуации, когда, оставшись в живых, ты получаешь тяжелые ранения, которые ведут к серьезной инвалидности. Когда мимо тебя проносят раненых с оторванными конечностями, ты всегда думаешь, что, не дай бог, и тебе что-то вот так размолотит и отчекрыжит! Спаси и сохрани! А если тебе приходится самому тащить раненого, ты его, как можешь, успокаиваешь: «Братан! Ноги – херня, главное – член с яйцами на месте! Сейчас такие протезы делают, что как настоящие ноги: бегаешь, прыгаешь на них. Так что не бзди, жив остался, и ладно!» Вот только раненый смотрит на тебя, кусает губы от боли и сквозь зубы материт: тоже мне нашелся успокоитель, сам-то вон на своих ногах идешь. Конечно, легко умничать, когда у самого все конечности целы.

Еще минуту назад ты бегал на обеих ногах, а тут – бах! – взрыв, и всё, что ниже колен, кровавая каша, да и выше колен ноги сильно посечены осколками. Первая мысль: что с членом и яйцами?! Почему-то именно за сохранность половых органов переживаешь больше всего. Хрен знает, почему так; видимо, природой так заложено, что мужчина в первую очередь самец и оплодотворитель самок, а уже потом всё остальное. Вторая мысль – ноги! Мои ноги! Как я теперь буду жить? Как ходить, как бегать, как стоять? Как, черт возьми, в туалет ходить? Как?! И уже тебя тащат к пункту сбора раненых, и боевой товарищ утешает тебя, что ноги херня, главное, жив остался и мужские причиндалы на месте.

А еще можно не получить физическую травму, а просто сойти с ума от всего происходящего на поле боя. Многие боятся слететь с катушек, перспектива доживать жизнь дебилом мало кого прельщает. Когда ты только попадаешь на войну и видишь вокруг себя ветеранов, воюющих не первый месяц, ты понимаешь, что с ними что-то не так, они какие-то не такие. Где-то на третий-пятый день пребывания на войне (если повезло выжить) ты понимаешь, что с бывалыми, обстрелянными парнями что-то не так: бацилла войны поразила их, забрала их душу, навеки изменив человеческую сущность. И тебе суждено стать таким же, как они, потому что иначе на войне не выжить. Если хочешь вернуться домой живым, то изменись, стань человеком войны – homo bellum, если по латыни.

Эти страхи отравляют жизнь и туманят мозг, но со временем ты с ними справляешься и кое-как уживаешься, забывая на время про плен и увечья, и, даже сидя под вражеским артобстрелом, каким-то чудом умудряешься провалиться в зыбкое забытье сна.

Это всё рассуждения интеллектуала и интеллигента, к которым я себя причисляю. А вот тот же Бамут, он же Сема Воршавин, он же Мародер, на такие загоны вообще внимания не обращает. Ему плевать на то, кто там как себя чувствует и из-за чего переживает, он понимает только одну истину: главное – это выжить. Правда, тут есть один немаловажный нюанс: ему важно не просто выжить, а сделать это так, чтобы окружающие не считали его трусом и во время этого самого выживания уничтожить как можно больше солдат противника.

Именно солдат! Тут надо понимать, что если под ствол его пулемета случайно попадет мирный житель Украины, то Бамут ни за что не нажмет на спусковой крючок. Сема считает себя воином, а значит, воюет только с солдатами. И я считаю себя солдатом, и все, кто сейчас находится на захваченном опорном пункте, тоже считают себя солдатами. Это значит, что у нас свой кодекс. Пусть он в какой-то мере наивный и не понятный гражданскому обывателю, сидящему на диване перед экраном телевизора или монитором компьютера, но этот кодекс есть, и мы его чтим.

Сейчас наше подразделение – остатки 10-го ОДШБ – находится в плотном кольце окружения. Противник повсюду. Окружили нас по полной, в два кольца, мышь не проскочит. Идет пятый день круговой обороны.

На второй день осады нам с коптера сбросили посылку – упакованные в пенопласт хитроумные радиоприблуды, которые необходимо было интегрировать, согласно прилагаемой схеме, в оставшиеся в наследство от укропов американские сканеры и электронные девайсы.