– Ну-у, дела, кому скажешь, так не поверит. Русского генерала на войну с грузинами везет грузин. Довбаные политики! Чтобы их б… – в сердцах бросил Колпаченко.

– Не то слово, Саша! Двадцать лет назад мы о таком даже подумать не могли. Что творят? Сволочи! Я бы этого сукина сына Сцака за яйца подвесил.

– Подвесим, не мы, так грузинский народ. А за машину, Юра, спасибо, – поблагодарил Колпаченко.

– Саша, давай я с тобой. Помнишь, как в Чечне? Соберу казаков и вперед!

– Нет, Юра, ты свое отвоевал. Это другая война. Извини, но мне надо с дивизией связаться, – закончил разговор Колпаченко.

– Удачи тебе и твоим бойцам, Александр Николаевич. Сверни башку гадам и возвращайся живым, – пожелал Сердюк.

– Спасибо, Юра, все будет путем! – заверил Колпаченко, и теплая волна благодарности поднялась в груди.

В трудную минутку друзья не подвели. Теперь, когда вопрос с транспортом решился, он набрал номер начальника штаба 76-й дивизии. Тот ответил немедленно. В телефоне далеким эхом звучали голоса подчиненных, хорошо знакомые Колпаченко, и непрерывно трещали звонки. На командном пункте дивизии четко и без суеты действовали оперативные дежурные и начальники служб.

Доклад начальника штаба дивизии полковника Арутюна Дарбиняна поднял настроение Колпаченко. Дивизия уверенно становилась на крыло. Из ангаров своим ходом вышла вся боевая техника; личный состав, получив вооружение, готовился к посадке в самолеты. Сказывались боевая выучка и ежедневные тренировки – без своего командира подчиненные действовали как хорошо отлаженная машина. Сердце Колпаченко наполнила гордость, когда он узнал: в строй стали даже те, кто находился в госпитале. В час испытаний боевое десантное братство объединило всех – офицеров и солдат, опытных бойцов и необстрелянных первогодков. Теперь он жил только одним – поскорее занять свое место в строю.

Скрип двери вернул Колпаченко к мирной действительности. Он обернулся, и сердце сжалось. На пороге стояла Тоня. Ее лицо еще сохраняло следы сна, а в глазах плескалась тревога.

– Саша, что случилось?! Кто звонил? Борисов? Сердюк? Чего они хотели? – затеребила она вопросами.

– Все нормально, Тоня. Так, небольшие проблемы, – пытался он успокоить ее.

– Нет, Саша, ты что-то скрываешь? Я по тебе вижу. ЧП в дивизии?

– Понимаешь, Тоня, тут такое дело… – Колпаченко замялся и, пряча глаза, объявил: – В общем, я выезжаю в Моздок.

– Куд-а? – брови Антонины поползли вверх, изумление на лице сменилось ужасом и с ее дрогнувших губ сорвалось: – Осетия? Неужели война?

Александр промолчал. Но и без слов Антонина своим женским сердцем чувствовала: мужу предстояла очередная командировка, лукаво называемая политиками в «горячую точку». «Точку», где ему вместе с подчиненными приходилось вставать стеной на пути разъяренной толпы, выкуривать боевиков из «крысиных нор» и погибать в подлых засадах. Каждый раз, когда Александр покидал дом, Антонина не находила себе места. И сейчас ее умоляющий взгляд искал его глаза, а с губ срывалось:

– Неужели это война?! Неужели?

– Нет, военный конфликт, – уходил Колпаченко от прямого ответа.

– Но это неправда, Саша! Зачем тогда поднимать твою дивизию?

– Для усиления.

– Какого? Для чего?

– Тоня, все решено!

– Кто решил?! Когда? А ты подумал обо мне, о детях?!

– Тоня, все будет нормально. Оставь свои страхи.

– Саша, Сашенька, ты же собрался увольняться? Зачем тебе это? Откажись!

– Не могу, Тонечка! Не могу, – твердил Колпаченко.

– Саша, тебе 52 года! Ты уже 20 лет воюешь! Пусть воюют другие! Я тебя прошу, откажись! – умоляла Антонина.

– А что скажут ребята? Как я потом буду смотреть им в глаза? Все решено! Юра Сердюк присылает машину, и я выезжаю в Моздок! – отрезал Колпаченко и, бережно отстранив жену, пошел собираться. Антонина потерянно металась по квартире, хватаясь то за одно, то за другое.

Звонок в прихожей положил конец их трудному, мучительному расставанию. Колпаченко решительно направился к двери и открыл. Перед ним стоял лет 27, невысокого роста, худощавый парень. Переминаясь с ноги на ногу, он с характерным акцентом в голосе поздоровался и представился:

– Я, Григорий, от Юрия Вячеславовича, товарищ генерал!

– Заходи! – пригласил Колпаченко в квартиру и, крепко пожав ему руку, поинтересовался: – Где служил?

– В автобате Киевско-Житомирской ордена Кутузова III степени дивизии Ракетных войск стратегического назначения. Замкомвзвода. Старший сержант.

– Значит, бывалый солдат.

– Так точно!

– Ну что, Гриша, придется снова вспомнить службу.

– Я готов, товарищ генерал.

– Спасибо! Для тебя я Александр Николаевич. Жди в машине, я сейчас.

– Может, что поднести, товарищ генерал? – предложил Григорий.

Колпаченко невесело улыбнулся и заметил:

– Э-э, забыл ты, товарищ старший сержант, военному подносят только патроны и чарку, все остальное он делает сам.

Григорий хмыкнул и, развернувшись, направился к выходу.

Проводив его теплым взглядом, Колпаченко возвратился в комнату, и обняв жену за плечи, подвел к дивану и предложил:

– Тонечка, присядем на дорогу.

Она, смахнув с глаз слезы, присела рядом и прижалась к нему всем телом. Александр почувствовал, как оно затрепетало, и к его горлу подкатил колючий комок.

«Милая ты моя! Верная ты моя! Сколько же я тебя буду мучить? Когда все это закончится?» – казнился Колпаченко.

Антонина не выдержала и всхлипнула. Он, боясь показать свою слабость, внезапно осипшим голосом произнес:

– Все, Тонечка, мне пора!

– Саша! Сашенька! Господи сохрани тебя и твоих ребят! – срывалось с дрожащих губ Антонины.

Он, торопливо поцеловав ее, подхватил спортивную сумку – «тревожный чемодан», и поспешил на выход. Во дворе у BMW 5-й модели его ждал Григорий. Забросив сумку в багажник, Колпаченко занял переднее сидение, оно жалобно скрипнуло под весом в 120 килограммов могучего тела, и распорядился:

– Поехали, Гриша!

– А по какому маршруту, Александр Николаевич, через Краснодар или Адыгею? – поинтересовался тот.

– А где быстрее?

– Через Адыгею чуть длиннее, но там движение меньше.

– Значит, через Адыгею.

– Есть, товарищ генерал! – по-военному ответил Григорий и тронул машину.

Быстро выбравшись из города, он, ловко маневрируя, пробился сквозь пробку на перевале у станции Тоннельная, и, вырвавшись на простор, прибавил газу. Серая лента шоссе извивалась по живописным предгорьям. Колпаченко остановившимся взглядом смотрел перед собой и не замечал красот Южной Кубани: густых лесов, подернутых легким золотистым налетом увядающей листвы, оранжевого моря полей подсолнечника, раскинувшихся до самого горизонта. Он не слышал мелодичной, берущей за душу, казачьей песни, которую пели бригады девчат, собиравшие помидоры.

Перед глазами генерала стояли иные сцены – чудовищные по своей жестокости и бессмысленности: объятые огнем пожарищ дома, искореженные гусеницами танков остовы машин, истерзанные осколками и собаками, распухшие на жаре и издающие непереносимый смрад, трупы людей. Все это повторялось в выжженном палящим солнцем афганском Кандагаре, в благодатных субтропиках Абхазии, в мрачных развалинах Грозного. И этому безумству и жестокости человека не было видно конца.

Резкий толчок заставил Колпаченко встрепенуться. Григорий резко ударил по тормозам и чертыхнулся. Из кустов на дорогу вальяжно выплыли два милиционера. Капитан, лениво помахивая жезлом, неспешно приближался к BMW.

– Чертовы доишники! Теперь будут доить по полной программе! – в сердцах воскликнул Григорий.

– Все будет нормально, Гриша, мы же не на свадьбу едем, – развеял его опасения Колпаченко.

– Хорошо, если только подоят, а то еще в ментовку потащат, – продолжал сокрушаться Григорий.

Колпаченко бросил нетерпеливый взгляд на часы. Стрелки неумолимо отсчитывали драгоценные для него секунды и минуты, а капитан-милиционер, как нарочно, тащился будто черепаха. Оценивающим взглядом прошелся по машине, номерам, и его глаза алчно блеснули. Небрежно козырнув, он представился и потребовал у Григория права. Тот потянулся к документам.

– Погоди, Гриша! – остановил его Колпаченко и обратился к милиционеру: – Товарищ капитан, водитель здесь не причем. Все вопросы ко мне.

– Че-го?! – промычал милиционер и, наклонившись, заглянул в салон.

Его физиономия вытянулась, и от вальяжности не осталось следа, когда перед глазами возникла генеральская звезда. Забыв про Григория, его права, милиционер вытянулся в струнку под грозным взглядом генерала.

– Вас как звать, товарищ капитан, – вывел его из столбняка Колпаченко.

– Э-э… Анатолий, – пришел в себя милиционер.

– Где служили?

– В ПВО.

– Тоже войска. Так вот, Толя, извини, что нарушаем правила, я спешу на войну.

– Че-о? На какую еще войну?! – на лице капитана отразилась целая гамма чувств, губы дернулись, обнажив хищный оскал, и он сквозь зубы процедил: – А-а, шутники? Ну, щас пошутим.

– Товарищ капитан, мне не до шуток! Армия Грузии штурмует Цхинвал! Там гибнут наши ребята! – повысил голос Колпаченко.

– Че-о?! Ка-к?! – опешил милиционер.

– А вот так, Толя, скоро в новостях узнаешь.

– Ну-у… – только и мог что выдавить из себя капитан, а когда пришел в себя, взял под козырек и спросил: – Товарищ генерал, чем могу помочь?

– Толя, время дорого, не задерживай, – поторопил Колпаченко.

– Да, да, конечно, поезжайте, – засуетился милиционер и махнул жезлом.

Григорий завел машину и тронул с места.

– Стойте! Стойте! – крик Анатолия заставил его нажать на тормоза. Забыв по фуражку, слетевшуюся с головы, капитан продолжал бежать и размахивать руками.

Открыв дверцу, Григорий выглянул и проворчал:

– Ну, че тебе еще?

– Товарищ генерал, поезжайте за мной! Я обеспечу вам зеленую улицу! – предложил капитан.

– Зеленую? Вот это по-нашенски, по-русски! Спасибо, Толя! – поблагодарил Колпаченко.

Капитан бегом возвратился к своей машине, и через минуту, под вой милицейской сирены, Колпаченко и Григорий на бешеной скорости понеслись к цели – к Моздоку. На пути к нему подвижные посты ГИБДД передавали их друг другу, как самую бесценную эстафету. Вероломная, подлая война, развязанная тбилисскими правителями против Южной Осетии, привела в движение гигантские народные силы.

Первой забурлила Северная Осетия-Алания, за ней – Северный Кавказ, а потом всколыхнулась вся остальная Россия. Десятки тысяч добровольцев, стихийно сорганизовавшись в отряды, двинулись на помощь югоосетинскому народу. Его беда, подобно огню в горниле, сметала с душ людей окалину черствости и пробуждала в них, казалось бы, утраченные за последние 17 лет лихолетья и смуты чувство братской солидарности и готовность к самопожертвованию.