Анджей Маркович Сарецкий дробно рассмеялся. Смех его оставлял очень неприятное впечатление: словно рептилия мезозойская вдруг захохотала.

– Ах, господин полковник! Почему-то считается, будто хороший педагог и воспитатель должен испытывать к воспитуемым нежные чувства, – с неимоверным сарказмом сказал он. – Это законченная чушь, недоразумение чистой воды. Вы же не станете утверждать, что души не чаете в своих подозреваемых? В трупах, уликах, вещественных доказательствах и прочих малопривлекательных особенностях вашей профессии? Или взять хирурга! Что он, плачет от умиления при виде гангренозной язвы? Ампутированной конечности? Вонючего гнойного перитонита?

«Какой же ты дурак, – подумал Гуров. – Настоящий врач ставит себя на место больного, мучается его болью и страдает его страданием, иначе это не врач, а коновал. Да, он именно что любит больного! А уж про наши ментовские дела… Станислав бы тебе объяснил! Нет, что с глухим о музыке говорить!»

– И только мы – учителя, воспитатели, педагоги – должны сюсюкать и носиться со стервецами, попавшими к нам в обработку, как дурни с писаной торбой! – соловьем заливался Анджей Маркович, усевшись на любимого конька.

Но останавливать излияния Сарецкого Лев по-прежнему не хотел. Самовлюбленность и самолюбование – это такие состояния души, пребывая в которых человек зачастую невольно раскрывается, выдает что-то важное, то, что постарался бы скрыть от собеседника. Делать нечего: психологический портрет убитого Давиденко придется кропотливо воссоздавать из разговоров с хорошо знавшими его людьми. И если Анджей Маркович не врет, если профессиональные воззрения Алексея Борисовича впрямь совпадали с его собственными, то это дает обильную пищу для размышлений. Чем-чем, а психологией жертвы преступления Гуров не пренебрегал никогда: часто именно в ней кроется то, что послужило для преступника мотивом!

А Сарецкий меж тем, словно прочитав последние мысли Гурова, вдруг заговорил о музыке. Анджей Маркович почувствовал интеллектуальное превосходство над милицейским полковником и уже не столько рассуждал, сколько вещал, читая Льву лекцию на тему: что такое настоящий профессионализм. Иронии сложившейся ситуации Сарецкий не чувствовал начисто. Давно замечено – долгая преподавательская и вообще педагогическая деятельность многих оглупляет, приучает считать себя непогрешимым, а собеседника низводить до уровня дитяти несмышленого.

– Вот, кстати, хороший пример, – возбужденно поблескивая глазами, продолжал главный воспитатель специнтерната. – Не знаю, то ли это притча, то ли анекдот, то ли действительно случившаяся история. Мне ее рассказал один знакомый дирижер. Так вот, еще до войны, в конце тридцатых, на гастроли в Ленинград приехал известнейший московский дирижер, признанный маэстро. Как-то раз в переполненном зале Ленинградской филармонии он дирижировал исполнением… ну, допустим, Девятой симфонии Бетховена. И замечает наш маэстро, что первая скрипка все время слегка так морщится. Словно зуб болит у человека. Симфония завершена, гром аплодисментов, овация, цветы, но дирижера заело! Подходит московская знаменитость к скрипачу и спрашивает: «Простите, вас не устроила моя трактовка симфонии?» – «Что вы, – отвечает тот, – превосходная трактовка. Вы дирижировали безупречно!» – «Может быть, вы не любите Бетховена?» – продолжает допытываться настырный дирижер. «Как можно! – уныло отвечает первая скрипка. – Это же гений…» – «Да, но я же заметил, – никак не хочет угомониться маэстро, – как вы все время морщились! Скажите, почему?» – «Ну что вы, право, маэстро, – слегка раздраженно отвечает скрипач, – почему да почему… Просто я с детства терпеть не могу любую музыку!»

Гуров от души рассмеялся неожиданному финалу, подыграв Сарецкому.

– Вот только с таких позиций можно работать с нашим контингентом! – убежденно резюмировал Анджей Маркович. – Вы спрашивали, боялись ли воспитанники «Палестры» Давиденко? Очень может быть! Но при этом многие его чуть ли не боготворили, считали сильной личностью. Не забудьте: все они имеют в прошлом криминал или что-то околокриминальное. Или склонны к асоциальному поведению, иначе родители не отдали бы своих возлюбленных чад под сень нашего интерната!

– Надо понимать, – задумчиво сказал Гуров, – что ваши воспитанники инстинктивно искали сильную личность, вожака, если так можно выразиться, и обретали такую личность в директоре… Что ж, это много лучше, нежели в криминальном «авторитете», своего рода замещение, да?

– Можно сказать и так, – довольно кивнул Сарецкий. – А вы почитайте диссертацию Алексея или хотя бы автореферат. Там об этом немало написано. Вон, на книжной полке в правом шкафу стоит. Нет, это не реферат. Это полный текст. Есть еще десятка полтора статей в специализированных научных журналах.

– Пожалуй, это будет полезно, – сказал Гуров, доставая указанный томик, аккуратно переплетенный в мраморный ледерин, и рассеянно перелистывая его. – Для повышения общей эрудиции.

Глаза Льва вдруг хищно блеснули: в самом конце основополагающего труда несостоявшегося светоча отечественной педагогики Гуров заметил два небрежно заткнутых меж страниц листочка. Ксерокопии. Старые и потрепанные. Но вот заголовок одного из них и общее содержание Гуров оценил сразу же.

– Значит, это и есть полный текст диссертации? Я, с вашего позволения, заберу его с собой, – сказал Лев ровным и спокойным голосом. – Зачем мне автореферат? Всегда предпочитал первоисточники.

– Да сколько угодно, – покровительственно улыбнулся совершенно успокоившийся Сарецкий. – Ничего секретного там нет, тем более для вас и ваших м-м… органов. Читайте на здоровье. Если разберетесь! Кстати, Лев Иванович, мы с вами беседуем уже более полутора часов, а ведь мне нужно присутствовать на похоронной церемонии! Если все ваши вопросы ко мне исчерпаны…

«А русским языком ты, голуба, владеешь неважно, – внутренне усмехнулся Гуров. – Кто ж так говорит: „вопросы исчерпаны“… Сразу видно, из каких кругов ты, милый, вышел! Комсомольским функционером времен моей юности от тебя за версту разит. Нет, придется тебе задержаться! Хотел я и сам на кладбище съездить, но, в свете некоторых новых данных, полезнее будет вернуться в управление и пошарить по кое-каким закрытым министерским файлам, благо допуск есть. Стаса я отправил на Новокунцевское, справится. А к тебе, милейший, есть еще несколько вопросиков. Пока – несколько. Чует мое сердце, нам еще не раз с тобой беседовать».

– Увы! – сказал он, обаятельно улыбаясь. – Еще с полчаса вашего драгоценного времени я все же отниму. Покойник подождет и на вас не обидится, от него, по словам Высоцкого, «не убудет». Для начала, Анджей Маркович, отдерните-ка занавесочку во-он на том окошке.

Сарецкий, с несколько удивленным видом, выполнил распоряжение Льва. А Гуров вновь склонился над выемкой в дубовой панели, которая точь-в-точь походила на след от вытащенного мощными клещами трехдюймового гвоздя. Да не современного, а старинной ковки.

Все правильно: стальной штырь, пробивший череп Алексея Давиденко, это не пуля! Пуля, она каких только петель в человеческом теле порой не накрутит, особенно если у нее центр тяжести смещен. В таких случаях без грамотной баллистической экспертизы не обойтись, иначе директрису – линию стрельбы то есть, и предположительное место, откуда стреляли, не установишь. Здесь же баллистики и трассологи были без особой надобности: и так все ясно. Разве что подтвердят. Вот она, идеальная прямая! А вот и дерево за окном, старая липа, одна из ветвей которой как раз и ложится на директрису. Именно оттуда прилетел подарочек, завершивший земное существование господина Давиденко. Потому что если продолжить воображаемую линию дальше, то она уйдет в московское небо. До ветки – метров пятнадцать. Плюс метров шесть от окна до стены кабинета.

Гуров решил выйти в сад и присмотреться к дереву внимательнее. Что-то ему не нравилось в этой ветке, что-то было неправильным!

– Проводите меня в ваш очаровательный садик, – сказал он Сарецкому. – Скажите, у Давиденко была привычка оставаться здесь после работы?

– Нет, – решительно ответил Анджей Маркович. – Обычно Алексей успевал закончить все дела в рабочее время. Он был пунктуален, но вот трудоголиком не был. Я сам удивляюсь: что заставило его задержаться здесь тем злополучным вечером? Что-то неотложное? Я бы знал…

До чего же хорошо было в тенистом дворике флигеля! Теплый ветерок, пропитанный терпким ароматом цикламенов, покачивал стебли тигровых лилий, тихонько ерошил волосы Гурова. Стояла глубокая умиротворенная тишина, нарушаемая лишь басовитым жужжанием запоздалого осеннего шмеля. Идиллическая картина! Трудно было представить, что вот именно из этого мирного, уютного и спокойного садика к Алексею Давиденко пришла смерть.

Лев подошел к липе, росшей напротив окон кабинета, слегка подпрыгнул и обеими руками уцепился за приглянувшуюся ему ветку, попытался подтянуться. Не тут-то было! Ветка согнулась и затрещала, Гуров разжал руки. Анджей Маркович смотрел на физические упражнения полковника Гурова только что рот не раскрыв от удивления.

– Это я одну гипотезу проверяю, – бросил ему Лев и спросил: – Как получилось, что охрана не заметила того, что Давиденко так и не вышел из здания до поздней ночи? Почему не подняли тревогу, не поинтересовались, наконец, что там с человеком? Тем более была еще суббота, воскресенье… Ситуация не могла не встревожить ваших вахтеров.

– Но мы уже больше года не пользуемся услугами охранников, – недоуменно пожав плечами, ответил Сарецкий. – И дверь парадного хода, и вот эта, со двора, имеют специальные замки и системы телевизионного слежения. Код не магнитный, а лазерный. У каждого нашего сотрудника, хотя бы у той же уборщицы, есть специальное удостоверение с особым штрих-рисунком, вот, посмотрите.

Он протянул Гурову пластиковую карточку со своей цветной фотографией. На фотографии заместитель Давиденко выглядел еще противнее, чем в жизни… Да, внизу прямоугольной пластинки можно было различить тонкую фигурную паутинку штрих-кода.

– Алексей Борисович считал, – пояснил Сарецкий, – что доверять в наше время частным охранным агентствам неразумно. И с вневедомственной связываться не хотел. Теперь, после случившейся трагедии, задним числом, я понимаю, что это было неверное решение. Но Давиденко в свое время настаивал именно на нем. В каждом кабинете имеется специальная кнопка, когда посетитель дает вызов, то на экранчике появляется его изображение и дверь разблокируется. Давиденко уверял, что такая система надежнее, исключен человеческий фактор.

«Почему бы это? – подумал Лев. – Не потому ли, что охранники обычно неплохо осведомлены о делах тех, кого они охраняют? И такая осведомленность охраняемым резко не в дугу? Электроника нездорового любопытства не проявляет и ненужных выводов не делает. И здесь не экономия, такая охранно-пропускная система с телеметрией – это не примитивный домофон, хоть принцип тот же».

Гуров поднял взгляд, внимательно осмотрел окна кабинета. Да, если бы они выходили на улицу, то, во-первых, убийце неоткуда было бы стрелять, а во-вторых, кто-нибудь глазастый обратил бы внимание, что двое суток в окнах не гаснет свет. А так – идеальные условия для покушавшегося получались. Но об этих условиях нужно было заранее знать! Что вновь и вновь подтверждало: убийца не был случайным человеком, он знал, куда и зачем шел.

– Как вы думаете, – спросил Гуров приумолкшего Сарецкого, – почему Давиденко открыл окно тем вечером? Просто потому, что в кабинете душновато?

– Алексей Борисович был настоящим фанатиком свежего воздуха, – пожал плечами Сарецкий, – а здесь, в садике, он очень даже свежий! Все собираемся кондиционер поставить, да руки не доходят.

«И об этом убийца тоже должен был знать, – отметил мысленно Лев. – Равно как и о том, что в окнах кабинета нет кондиционеров. Иначе злоумышленник мог куковать на облюбованной ветке хоть всю ночь. Ох, не дает мне покоя эта веточка! Но в любом случае оч-чень неплохо информированный убийца получается! То есть человек, убивший Давиденко, явно знал его, он не со стороны!»

– Еще два вопроса, Анджей Маркович, – обратился он к Сарецкому. – У Алексея Давиденко среди воспитанников вашего интерната были – как бы это поточнее выразиться? – любимчики? Выделял он кого-то из подростков особо?

– Нет! – ответил Сарецкий так быстро и категорично, что Гуров понял: врет Анджей Маркович, были! Вон как глазенки-то вильнули! – А почему вас это интересует?

– Позвольте пока мне задавать вопросы, договорились? – мягко, но непреклонно сказал Гуров.

За долгие годы сыскной работы, опросив многие сотни свидетелей и допросив многие десятки преступников, Лев Гуров научился инстинктивно чувствовать, когда ему врут.

Не любил полковник Гуров вранья! Оно его настораживало. Вот и сейчас Лев сделал внутреннюю пометочку: Сарецкий неискренен… И вопрос Гурова был ему по каким-то причинам неприятен…

– А второй ваш вопрос? – недовольным тоном пробурчал Анджей Маркович.

– Он может показаться вам несколько странным: имеются ли в «Палестре» механические мастерские со станочным парком?

– А как же, конечно, имеются! – с некоторым недоумением ответил Сарецкий. – Трудовое обучение, то да се… Очень, кстати, неплохие. Нет, никакого особого разрешения для работы воспитанников не требуется, есть мастер производственного обучения, вот под его контролем… Вы удовлетворены? Позвольте напомнить, господин полковник, я тороплюсь на кладбище!

«М-да, фраза звучит весьма двусмысленно, – с внутренней усмешкой подумал Гуров. – Не то место, куда стоит торопиться».

Интересно, что позже Гуров не раз вспоминал эту неуклюжую фразу Анджея Марковича, оказавшуюся пророческой. И то, как непонятная, никаких разумных причин не имеющая тревога, дурное предчувствие мягкой кошачьей лапкой тронуло его сознание. Но предчувствие это было настолько зыбким и неопределенным, что Лев не обратил на него особенного внимания.

– Нет, спасибо, подвозить меня не стоит, – отказался Гуров от услуг Сарецкого. – Пройдусь пешком по Архангельскому и через Мясницкую, тут недалеко. Не смею больше задерживать вас, Анджей Маркович. Я созвонюсь с вами, когда мне вновь потребуется ваша помощь.

– А вы полагаете, что она потребуется? – недовольно поинтересовался Сарецкий, которого перспектива новых встреч с полковником Гуровым явно не вдохновляла.

– Всенепременно! – ласково улыбнулся ему Лев. – Нам с вами еще работать и работать, слишком уж нестандартное заведение создали вы с Давиденко. Нам, грубым ментам, без вас в некоторых педагогических и организационных тонкостях не разобраться. Помилуйте, какая ирония, я вполне серьезно. Так что ждите моего звонка.

…Увы! Тут Лев Иванович просчитался! Откуда было Гурову знать, что не пройдет и двух часов, как Анджей Маркович Сарецкий окажется там, куда телефонную связь не провели. Куда даже по спутниковому каналу никому еще дозвониться не удавалось, что бы там ни говорили спириты и прочие экстрасенсы…