Глава 3

Третий секретарь, назвавшийся Буряком Константином Петровичем, оказался худощавым, подвижным и не по-дипломатически эмоциональным человеком ниже среднего роста и с фигурой подростка.

Узнав о причинах визита представителя угрозыска, Буряк предложил гостю сесть в кресло, тогда как сам вышел из-за стола и стал ходить по кабинету взад-вперед. Затем, остановившись, изрек:

– Да, все мы пленники своей судьбы, даже самые успешные…

– Я так понимаю, ваше упоминание о «самых успешных» следует отнести на счет господина Горбылина? – с некоторым недоумением поинтересовался Лев, и добавил: – Но уход из жизни в далеко не преклонные годы я бы не назвал признаком успешности.

Снисходительно улыбнувшись, Буряк категоричным тоном ответил:

– Иная жизнь, длящаяся даже до сотни лет, но тусклая и невыразительная, куда менее успешна, нежели пусть и короткая, но яркая и ослепительная, как след метеора. Пушкин, Лермонтов, Байрон… В календарном плане они жили мало, но в плане памяти исторической они, по сути, бессмертны!

Это звучало настолько пафосно, что Гуров чуть не улыбнулся. Лев уже понял, что Константин – типичный «комплексант», страшно переживающий из-за своего роста. По всей видимости, в Горбылине он видел себя самого, каким бы он мечтал выглядеть. Несомненно, Буряк ему завидовал, им восхищался и в какой-то степени даже боготворил. Хотя, не исключено, в глубине души одновременно и ненавидел. Обычное свойство всех тех, кто имеет психологические «язвы» неудовлетворенности самим собой и окружающим миром.

– Хм-м… – Лев пожал плечами. – Может быть, вы и правы, но я могу назвать немало людей, которые жили и ярко, и долго. Примеры? Ломоносов, Менделеев, Леонардо да Винчи… А сколько великих актеров, музыкантов, поэтов жили долго и счастливо?

Судя по реакции Буряка, суждение его гостя, можно сказать, нокаутировало тезис в величии «короткой, но яркой» жизни. Он с озадаченной миной снова заходил по кабинету, а Гуров как бы невзначай поинтересовался:

– На ваш взгляд, Горбылин был своего рода эталоном мужчины?

Удивленно взглянув на гостя, Константин остановился и задумался.

– В известной степени – да, – с некоторым даже вызовом подтвердил он. – А вы считаете иначе? Хотя… Разумеется, при ваших физических характеристиках вы на это имеете право. Я не берусь спорить на эту тему, но-о… Лично для себя – считаю именно так.

– Вообще-то, как я понял, большинство работников посольства так не думают. – Лев чуть поморщился и, не соглашаясь, качнул головой. – И не вполне уважительное прозвище у Горбылина появилось не случайно. Вы были хорошими друзьями?

Буряк уж собирался сказать «да», но отчего-то вдруг передумал.

– Скорее, мы были хорошими товарищами, – пояснил Константин. – Он был очень интересным собеседником, много ездил, много знал… Очень легко сходился с людьми.

Гуров, чему-то улыбнувшись, положил ногу на ногу и, покачивая носком туфли, негромко спросил:

– Вы не обидитесь, если я откровенно выскажу одно личное суждение? Вот слушаю вас, и мне почему-то подумалось, что в жизни вам не очень везло на друзей. Возьмем этого же Горбылина. Если вы его и считали своим, пусть даже и хорошим товарищем, то был ли он таковым на самом деле? Кстати, у вас есть его фото?

– Да, есть… – несколько растерявшийся советник кивнул и, подойдя к столу, достал из какого-то журнала цветное фото.

Взяв снимок, Лев увидел на нем своего собеседника, стоящего рядом с эдаким гибридом Жерара Филиппа с Марчелло Мастроянни на фоне какого-то архитектурного великолепия. За их спиной простиралась площадь со статуями и красивыми зданиями на заднем плане. Взглянув на лица мужчин, запечатленных на снимке, Гуров безошибочно определил их настроения. Буряк выражал кисловато-конфузливую внутреннюю зажатость и напряженность. Горбылин же, можно сказать, упивался своим великолепием.

– А где вы фотографировались? – положив снимок на стол, поинтересовался он.

– На площади Сокало, главной площади Мехико. Она считается самой красивой в городе. Это, можно сказать, здешний аналог нашей Красной площади. Видите ли, сам Мехико возведен на месте столицы ацтеков Теночтитлана, разрушенного Кортесом, а на месте площади когда-то были руины главного храма индейцев. Теперь там другой храм – Успения Пресвятой Богородицы, старейший и крупнейший в Латинской Америке. Там же находится Национальный Дворец, штаб-квартира мексиканского правительства. И там же, рядом с площадью, Дворец Изящных Искусств…

Повествуя о достопримечательностях Мехико, Буряк словно преобразился. О городе он рассказывал почти с упоением, воодушевленно жестикулируя руками.

– Этот Дворец Искусств – что-то наподобие музея? – спросил Лев, с интересом слушая своего собеседника.

– Отчасти, – впервые за все время разговора советник улыбнулся. – Это и художественный музей, и место проведения самых разных зрелищных мероприятий и всевозможных форумов… Я там бывал, советую и вам побывать обязательно. Поверьте – это незабываемо!

– Но вам, я вижу, тоже не чуждо художественное творчество? – Гуров указал взглядом на выглядывающий из-под вороха бумаг лист принтерной бумаги с карандашным наброском.

– А, это… – смущенный Буряк, поморщившись, отмахнулся. – Да… Так, от нечего делать. Какое тут художественное творчество? Чепуха всякая…

– Можно взглянуть? – попросил Лев и, взяв рисунок, на котором карандашом весьма талантливо был изображен какой-то католический храм, удивленно отметил: – Ну, какая же это чепуха? Отличная графика! В вас пропадает одаренный художник.

Судя по всему, такая оценка для советника была полной неожиданностью.

– Вы это серьезно? – осторожно спросил он.

– Да уж куда серьезнее! – рассмеялся Гуров. – Мне такого никогда не нарисовать. Вы этот рисунок сделали по памяти? Отличная работа. Как я могу догадаться, это храм на площади Сокало?

– Да… – кивнул тот, как бы и веря, и не веря услышанному. – Честно говоря, такую оценку слышу впервые.

– Вот как? – пожав плечами, Лев еще раз взглянул на рисунок. – А Горбылину вы свои работы не показывали?

В ответ Буряк лишь горько усмехнулся. Шумно вздохнув, он признался:

– Пока-а-а-зывал… Он посмотрел и сказал: «Костя, не позорься!»

– Он сказал именно так?! – Гуров хмыкнул, мысленно отметив, что подобное типично для завистливой бездарности. Впрочем, иного тут о Горбылине и не скажешь. – Кстати, хотел бы задать вопрос не по теме нашей встречи… Заранее прошу извинить, если он вдруг покажется неуместным. Скажите, Константин, я так понимаю, семьи у вас нет? И, скорее всего, тоже, по той же причине, что кто-то когда-то сказал вам нечто обидное и глупое? Верно?

Советник с унылым видом несколько мгновений молчал, после чего неохотно мотнул головой и, вздыхая и конфузясь, рассказал, что рост и отнюдь не голливудская внешность для него всю жизнь были меткой заведомого неудачника. А тут еще и фамилия досталась какая-то дурацкая – Буряк…

В школе Костя учился чуть ли не лучше всех в классе, но тем не менее всегда ощущал себя вечно вторым. Девчонки на него внимания не обращали. Да он и не пытался установить с кем-то из них отношения. Правда, в десятом Буряк однажды набрался храбрости и в день рождения своей одноклассницы Алены, которая ему очень нравилась, купил цветы и пришел к ней домой, чтобы поздравить и обратить на себя хоть какое-то внимание. То, что было потом, он всегда вспоминал с горечью и болью в душе. Именинница, выйдя на его звонок, даже и не подумав взять цветы, презрительно процедила:

– Чего приперся, огрызок?! Катись вон давай и больше тут не появляйся.

При этом от Алены попахивало вином, а из-за приоткрытой двери доносился звон посуды и галдеж большой компании. Когда он, швырнув через плечо букет, начал спускаться вниз, из-за двери до него донесся взрыв хохота – как видно, там вовсю обсуждался его визит.

Вернувшись домой, Костя уговорил мать отдать его документы в другую школу, хотя ехать туда предстояло около получаса на автобусе. Но в своем классе он больше не появился. Год спустя, случайно встретив двоих одноклассников, с которыми у него были приятельские отношения, Буряк узнал, что выходку Алены одноклассники осудили, и с ней долго никто не разговаривал. Однако это уже ничего не изменило.

Душевная рана, нанесенная жестокой эгоисткой, так и не зажила. После школы как серебряный медалист Константин без особых затруднений поступил в МГИМО. Там тоже он был одним из лучших. Причем, в отличие от школы, студенческая среда оказалась куда более дружелюбной. Чтобы внутренне не чувствовать себя не таким, как все, Буряк начал ходить на карате и здесь тоже добился немалых успехов. Но, к его огорчению, это ничуть не убавило уже въевшегося в душу подсознательного страха перед прекрасной половиной человечества.

Уже будучи на четвертом курсе, он случайно познакомился с одной второкурсницей, которая как будто проявила к нему интерес и симпатию. Пару раз оказавшись с Женей за одним столом в читальном зале, Костя снова набрался смелости и, купив билеты в театр, решил после занятий встретить ее у ворот института, чтобы пригласить на премьеру постановки. Но Женя, к его крайней досаде, появилась не одна. Рядом с ней шел высокий, плечистый парень, и Буряк поспешил отвернуться, опасаясь услышать что-то похожее на то, что однажды уже слышал. Он даже не усомнился в том, что, возможно, это даже не ухажер, а просто знакомый. Тем не менее, изорвав билеты в клочья, Костя дал себе зарок ни с кем больше не связываться.

Впрочем, как-то раз, перед самым выпускным, свой зарок он нарушил. Однокурсник пригласил его на день рождения. Там к Константину как-то сразу прибилась бойкая, рослая деваха, которая без конца приглашала его танцевать, а в конце вечера увезла к себе домой. Проснувшись утром с нею в постели и вспомнив события минувшей ночи, как всякий честный мужчина, он сказал джентльменски-извечное: «Выходи за меня замуж». К своему крайнему удивлению, в ответ Буряк услышал, что замуж ей выходить нет никакой нужды, поскольку она уже и так замужем. На его растерянные слова: «А почему же мы с тобой… Сегодня… Ну, в общем…» – она рассмеялась:

– Да, просто так! Для кайфа переспали, и все.

Шокированный подобными откровениями, Буряк сбежал от своей случайной пассии, даже не дождавшись обещанного ею утреннего кофе.

После окончания института его ждал еще один болезненный удар. Из-за роста и веса, несмотря на третий дан карате, его не взяли в армию, хотя Константин туда буквально рвался. Он надеялся, что служба в армии, даже больше, чем карате, даст ему возможность ощутить себя «настоящим бруталом». Не получилось. Отработав несколько лет в разных дипмиссиях, Буряк дорос до третьего секретаря. На эту же должность его перевели в прошлом году и в Мехико. Здесь его наконец-то заметили и оценили по-настоящему – Турманов уже не раз объявлял ему благодарности. В ближайшее время предполагалось его назначение вторым секретарем.

С Горбылиным Костя познакомился в столовой. Тот сел за его столик, они разговорились, и Буряк как уже в некотором смысле старожил, успевший хорошо изучить Мехико, пообещал своему новому знакомому показать мексиканскую столицу. Они и в самом деле каждый выходной ездили по городу и его окрестностям. Костя водил своего нового приятеля по паркам, музеям, всевозможным историческим местам. Они вместе поднимались на древние пирамиды, посещали озеро с искусственными плавающими островами, корриду и иные зрелищные мероприятия. У них и в самом деле сложились как бы дружеские, доверительные отношения, но в их «тандеме» Горбылин был ведущим, а Буряк – ведомым. Макс – о чем Константин не мог не догадаться – как дипломатический работник был полный ноль, да и как военный специалист особыми талантами не блистал. Но Горбылин всегда умел создать нужное впечатление и манипулировать окружающими. В том числе и простягой Буряком. Горбылин сумел внушить Косте свое безусловное превосходство абсолютно во всех отношениях. И в чисто житейском плане, и в профессиональном, и даже творческом. Буряк даже не усомнился в том, что суждение Макса о его художественных способностях совершенно предвзято и продиктовано элементарной завистью.

– У вас много рисунков? Вы мне их покажете? – Лев вопросительно взглянул на собеседника.

Все еще сомневаясь и конфузясь, Костя достал из ящика стола картонную папку с завязками и извлек из нее целую пачку рисунков. С интересом рассматривая зарисовки, Гуров видел на них здания, памятники, обычных прохожих, индейцев в национальных костюмах, пейзажные наброски, самые разные сюжетные композиции. Неожиданно Гуров увидел чем-то очень знакомое девичье лицо. Он наморщил лоб, припоминая, где же мог встретить прототип этого графического портрета. Мысленно увидев себя выходящим из кабинета посла, он тут же вспомнил, что с этой очень привлекательной особой он разминулся в приемной Турманова.

– Постойте, это – сотрудница вашего посольства? – Лев взглянул на смутившегося собеседника. – Стоп, стоп, стоп! Это не та самая второкурсница, которую вы когда-то собирались пригласить в театр?

Буряк молча кивнул. Немного помолчав, он рассказал, что даже не ожидал именно здесь, в Мексике, встретить Женю. К его досаде, их встреча оказалась более чем холодной. Они просто поздоровались и, как-то так, мельком вспомнив о том, что когда-то учились в одном вузе, тут же расстались. Как позже Костя узнал через третьи руки, Евгения еще во время учебы стала женой того своего ухажера, но вместе они были недолго. Всего три года спустя – сразу после окончания МГИМО – развелись. У Жени родилась дочь. Несколько лет она работала преподавателем в одном из московских вузов, растила ребенка. А потом чисто случайно узнала, что посольству в Мексике требуется хороший секретарь-референт. И сразу же устроилась на эту должность.

– Иногда ее вижу. – Буряк вздохнул. – Здороваемся… И – все! За ней пробовал ухаживать Макс, но с ходу получил от ворот поворот. Женя вообще с порога отметает всех ухажеров. Ну… Я уж и не рискую. Если Макс оказался «в офсайде», то я и подавно буду там. Такая вот грустная история.

Окинув его ироничным взглядом, Гуров сокрушенно покачал головой.

– Да, действительно, история – грустнее не придумаешь. И прежде всего потому, что кое-кто из здесь присутствующих из-за своей, говоря по-народному, малохольности, своими собственными руками опустил себя ниже плинтуса. Ах, у меня не баскетбольный рост! Ах, у меня фейс не какого-нибудь прынца заморского!.. Что может быть глупее?

Лев говорил с нескрываемым сарказмом, совершенно не щадя самолюбия своего собеседника. Было яснее ясного, что в данном случае не жалость и сочувствие, а хорошая встряска наиболее приемлемы для такого типажа – человека, совершенно затюканного и жизнью, и неумными людьми. Ошарашенный его демаршем, Буряк захлопал глазами и почти прошептал:

– Ч-что вы имеете в виду?