На следующее утро струги вышли на окский стрежень и кучно уходили к Коломне. Погода начала портиться, небо затянуло серыми облаками, по воде побежали белые барашки. Ветер пока был попутный, однако приказчики разобрали весла, готовые на случай бури в любой момент выгребать к берегу.

Исай полулежал в лодке, разбитое лицо перевязано ширинкой, Клим сидел рядом на тюке кожи, в грустном раздумье смотрел на лесистые берега. «Опять убийства!.. Рука поднялась на русского человека!.. А разбойник узнал!.. Беречься надобно…»

Успокоилась и Весела, тихо посмеиваясь, она перебирала разноцветные камешки и ракушки. Тишина нарушалась только плеском воды да скрипом уключины рулевого весла. Купец вдруг негромко произнес:

– Выходит, я в долгу у тебя, Клим Акимович. Ты серебро вернул мне, руки лихих людей отвел. Проси, ни в чем отказу не будет.

– Мне ничего не надо, Исай Никитич. Я тебя благодарить обязан: в Москву везешь нас с Василисой.

– Даа!.. Ну-ка, сядь поближе, скажу кое-что… Я вот с самого начала присматриваюсь к тебе. Странный ты человек. Гадал я: то ли юродивый, то ли святой, прости, Господи, меня. Сказки сказываешь дюже складно. Опять же лекаришь. А там, на Иван-озере, от денег отказался. Подумалось: не тот ты, за кого себя выдаешь… А вот атаман открыл мне глаза… Наклонись-ка… Слышал я – князем тебя назвал. Понял – из опальных ты.

Клим отстранился от него:

– Не дело говоришь! Атаман пьяным был, да и ударил я его здорово.

– Верно, верно… – сразу изменил тон купец. – Видать, послышалось мне. А бился ты славно, хотя и левой рукой, а как витязь богатырский. Троих уложил да человек пять покалечил.

– Сознаюсь тебе, Исай Никитыч, – со вздохом ответил Клим, – это убийство – мой тяжкий грех. Клятву я дал – не брать в руку меч.

– Какой же тут грех?! Девчонку спас, меня выручил. Да опять же пропащие это человеки, людьми и Богом проклятые.

– В спасении невелика моя заслуга. Если бы не твои ребята, плохо бы мне пришлось. Только вот почему они сначала отарой овец сбились? Число их, как и разбойников. Сперва казалось – надежные парни.

– Очень надежные. С ними готов в огонь и в воду. А сбились потому, что запретил я им обороняться. Расчет простой. Разбойники они тоже понимают: без нашего брата им грабить некого будет. Потому они всех подряд не убивают, оберут и пустят. Ну, меня поколотили, да тоже отпустили б. Вот пытать бы начали, пришлось отдать часть золотишка.

– Значит, золото было?! И ты терпел?

– Какой же дурак с собой все деньги носит! А терпеть… Ежели терпения не наберешься, купцом не будешь… Вот ребят начали б пытать, пришлось либо бой принимать, либо все отдать. Вот так-то.

Речная дорога дальняя, две седмицы тянули струги до Москвы. О разном говорили потом, но Исай больше не возвращался к вопросу о происхождении Клима, а у Клима последний разговор не выходил из головы. Он начал даже подумывать, не уйти ли как-нибудь потихоньку со струга.

Видать, Исай почувствовал настроение Клима. Недалеко от Москвы, на последней стоянке, он отозвал его в сторону и сказал:

– Ты прости меня, тогда сболтнул я несуразное. – Клим попытался возразить, но купец остановил его. – Погоди. Ты меня не бойся и не сторонись. Однако в Москве люди разные бывают. Будешь ты со многими встречаться и свои ладные сказки сказывать. Так вот что скажу тебе по-дружески: лепо славословишь ты святого Дмитрия Донского, великого князя Василия Грозного да всякого другого люда малого и большого. А вот о государе нашем Иоанне Васильевиче не нашлось у тебя хвалебных слов. Так что поищи их пользы ради.

Клим обнял купца:

– Благодарствую тебе, Исай Никитыч, за твои добрые советы. Воистину говорится: язык мой – враг мой! Спаси Бог тебя.

6

Клим, собираясь искать Василисину тетку, посоветовался с Исаем, как одеть Василису, чтобы не считали ее нищенкой. Исай поручил эту заботу своей дочке-невесте, а ему сказал:

– Не верю я, что найдешь эту… Как ее? Тетку Агашу. А тащить девку на Белоозеро не с руки тебе. Оставь ее у меня заместо дочери. Моя-то невеста в мясоед упорхнет. Один я со старухой останусь. Не бойся, не бойся, я заметил веселость ее. Бог даст, повзрослеет, поумнеет. А так, видать, она работящая.

Клим поблагодарил купца, но все же на поиски пошел. Искал он, разумеется, не выдуманную тетку Агашу, а названую мать свою Агафью и вдовушку стрелецкую Акулину. И вот тут началось невезение. В Стрелецкой слободе Акимова дома не было, Клим знал – сожгли его. На этом месте стояла пятистенка. Кусок хлеба подали ему незнакомые люди.

Подошел к дому вдовушки. Дом стоит, ворота на запоре. Выбрал местечко на лугу, чтобы ворота было видно. Принес водички, достал хлебушка и принялся полудневать. Часа через два из ворот вышла незнакомая старушка, потом парень. К вечеру пришел дядя – косая сажень в плечах. Подумал: вдовушка мужиком обзавелась. К вечеру все собрались. Спрашивать никого не стал, и так ясно – Акулина и Агафья тут не живут.

Другой день толкался на Пожаре – на Красной площади, приглядывался к бабам-лоточницам, что торговали пирогами да кренделями. Среди них Акулину не увидел. Следующий день тоже оказался неудачным. Клима все чаще и чаще охватывало сомнение – может, напрасно ищет? Может, их нет в живых… А вдруг Неждан невзначай навел соглядатаев?

Перед вечером решил спросить лоточницу, лицом похожую на масленый блин подрумяненный.

– Акулина-то?! – удивилась лоточница. – Так она тут всегда. Разбогатела, ларек завела. Последний вон в том ряду.

– Да смотрел я и ларьки…

– Так вчерась она на мельницу ездила, а сейчас небось свежие калачи печет. Но девка там всегда сидит, такая чернявенькая. Племянница ее, Агашкой звать. Уж такая умница…

Клим, не дослушав, поблагодарил и чуть не бегом пустился к ларьку. Верно, небольшой ларек, небесной краской выкрашенный. В окошке девушка лет пятнадцати, чернобровая, черноглазая. Зеленым платком повязана, а из-под платка коса до пояса, вороньего крыла черней. Отсчитывает она мужику крендели и весело разговаривает. Клим от нее глаз отвести не может, затуманился взор от набежавшей слезы. А она заметила его, приветливо зовет:

– Иди ближе, дедушка, держи кренделечек.

Дрожащей рукой принял крендель.

– Спаси Бог тебя, красавица.

– Какая же я красавица? – весело ответила Агаша, улыбкой засветилась. – Черномазкой дразнят.

– Потому и дразнят, что красоте твоей завидуют! А тетка не будет ругать, что кренделя не хватит?

– Что ты! Ешь на здоровье, она у меня добрая.

Клим заставил себя отойти в сторонку. Ушел на берег реки и стал следить за ларьком. Вскоре начали лари запирать. Заперла и Агаша свой. Захватила большую корзину. Тут подошел к ней какой-то старичок с такой же корзиной, и они пошли вверх по Неглинной. Клим шел далеко позади, стараясь не терять из виду зеленый платочек. Шел и ревновал: дед небось к Акулине присватался!

И смех и грех – легче стало, когда Агаша юркнула в ворота, а дед прошел дальше.

Заметил Клим дом вдовицы. Ворота и забор добрые. Дом не маленький, крыша щепой крыта. За забором корова мычит. Слава богу, не бедно живет!

На следующий день ранним утром наблюдательный пост снова занял. Видел, как Акулина с Агашей корзину, покрытую белой тряпицей, унесли. Потом Агафья за водой ходила. Сдала, горемычная. От бадейки перегнулась, через пять шагов руки меняет.

Подождал немного, осмотрелся и решил войти на двор. Тут увидел: Акулина возвращается. Подошла она к воротам, и он подошел:

– Дозволь, хозяюшка, во двор войти, водички испить да отдохнуть малость.

– Проходи, сделай милость… Чего ж тут остановился? Пошли в избу. Молоком угощу. Из каких краев будешь?

– Издалека, хозяюшка. В полоне был. Теперь домой в Белоозеро пробираюсь.

Вошли в избу. Пол свежевымытый, на окнах занавесочки. Перед киотом лампада. Таким уютом на него повеяло! Пришлось долго креститься, чтобы овладеть собой, не расплакаться. От печи из закутка Агафья выглянула. Акулина сказала ей:

– Мамаша, угости молоком странника. Снимай суму, дедушка, садись.

Перед ним поставили на стол крынку молока, ковшик и краюху хлеба. Ест он хлеб, молоком запивает, а все равно еда в горле застревает. Бабы стоят, на него во все глаза глядят. Агафья вдруг вскрикнула:

– Батюшки! Господи! Неужели?.. – закрестилась, рукой рот закрыла. Акулина только ахнула.

Взглянул на них Клим, стоят, руки к лицу поднесли, слезы потоком льются. Он перестал есть, нагнулся к столу и тоже не удержался, заплакал…

Не было бы дел по хозяйству, до вечера проговорили б. Но свиней кормить, корову доить, да и самим есть-пить надобно. Самое главное рассказали друг другу, а перед уходом Клим снял тяжелый пояс, посоветовал в погребе зарыть, от пожара и от людей подальше. Брать сейчас для хозяйства Акулина отказалась: деньги у нее были. Прошлый год приходил маленький мужичок, который и раньше захаживал. Объявил печальную весть – убит Юрий Васильевич. Поплакали, погоревали. Ушел мужичок, денег богато оставил. После они купили этот дом и переселились из Стрелецкой слободы. Спокойнее тут.

Поговорили и решили – пока Василиса к новому дому привыкнет, дядя Клим станет заходить к ним, а там – видно будет.

7

Приближалась зима. В жизни Клима все было тихо и ладно, однако необходимо уходить: он понимал, что может нарваться на кого-нибудь и принести несчастье близким. Да и в Москве было неспокойно. Умерла государыня Анастасия. Поползли слухи, будто ее отравили. Намекали, что это дело рук Адашева и протопопа Сильвестра. Обиженный такими слухами, Сильвестр ушел в монахи, и вскоре был сослан. Оба брата Адашевы, Алексей и Даниил, находившиеся с войсками в Ливонии, не избежали опалы. А сколько взято с ними – счета нет. Простой люд тоже в страхе был. Редко кто отважится, предварительно оглядевшись по сторонам, шепнуть на ушко приятелю, будто государь ведет жизнь непристойную, ударился в непотребство.

И все же одно обстоятельство удерживало Клима – он хотел узнать, что сталось с Таисией. После долгих колебаний решил посетить Собинку, уж там-то каждый должен знать, что с боярышней.

Клим сказал Исаю, что по пути на Белое озеро он должен побывать во Владимире. Исай вызвался помочь и тут же устроил его попутчиком в небольшой караван стругов знакомого купца Курганова, идущего с товарищами по Клязьме. Клим обрадовался – предстояло пройти памятным путем.

Распрощавшись с Акулиной, с богоданными дочками и с матерью, а также с Исаем, которого он стал почитать, как близкого родственника, Клим ушел к Яузским воротам, где грузились струги. На следующее утро еще затемно двинулись в путь, полагая ночевать в Мытищах – перед Мытной заставой. Там с вечера прекращалось движение и по реке, и по Троицкому тракту.

Однако, как говорится, человек полагает, а рок располагает. Не доезжая до села Тонинского, около дворцового моста, караван остановили стрельцы. Десятник стрелецкий приказал отвести струги назад и спрятать в камышах, чтобы с дороги не видно было. И боже упаси костры разводить!

Курганов начал обхаживать десятника, обещая отблагодарить, если пропустит. Но тот пояснил, что с минуты на минуту государь проехать должен, и ему собственная голова дороже посула.

Струги отогнали и спрятали. Приказчики и коногоны высыпали на берег, чтобы из кустов посмотреть на царев поезд. Но появился стрелец с бердышом и прогнал их. Однако он оказался сговорчивее. Получив денежку, отошел на дорогу, предупредив, – ежели кто высунется, стража царева запросто посечь может.

Когда заходящее солнце золотило последними лучами вершины сосен, раздались бубенцы и конский топот. Поднимая пыль, рысью прошли стрельцы, за ними разодетые царевы сотрапезники, позади пароконные кибитки.

Купец, выглядывая из-за кустов, указывал Климу друзей царевых:

– …В алом кафтане – Федька Басманов, вроде как постельничий государя. Много непотребства про него бают. А в синем – Афоня Вяземский, хоть и князь, а главный кромешник. Это вон тот – Васька Грязнов, вся грязь – его рук дело…

– А государя нет.

– Вон его коня ведут. В кибитке, значит, едет. Видишь, со своими девками.

Из кибиток доносились обрывки песен и повизгивание.

– …А эта кибитка черным сукном обита. Наставник государя следует. Архимандрит Чудова монастыря Левкий. Все действа крестом и монашеством покрывает. О, Господи, прости нас, грешных!

…Спали прямо в стругах. Были не одни: к ночи еще десятка два груженых лодок прибыло.

Примерно в полночь пришел стрелецкий десятник. Сказал, что велено пяток стругов пропустить. У Курганова было шесть. Пришлось уговаривать. Другие хозяева проснулись, тоже ехать хотят, шум поднялся. Десятник цыкнул на них, пригрозил бердышом. Через заставу прошли только струги Курганова. Тут же радость сменилась сомнением. Кто приказал? Почему только пять стругов?!

Отдохнувшие кони ходко тянули струги вперед. Справа на берегу темнели избы, там петухи разноголосо приветствовали зарю. На другом берегу почти к самой воде подходил забор. За ним на холме – дворец, ярко освещенные окна настежь, до реки доносятся песни, хохот, звон посуды – пир в полном разгаре.

Когда миновали село, Курганов дал сигнал и струги причалили к берегу. Купец и старший приказчик начали совещаться. Разговаривали тихо, но самое главное Клим понял – они опасались нападения. Ему не раз приходилось слышать, что многие местники грабили купцов, а потом сваливали на Кудеяра. Они всегда нападали не в своих вотчинах, но кто мог отважиться грабить рядом с царским дворцом!

После разговора купца с приказчиком струги перестроились. Три пошли на бечеве, на них осталось, кроме Курганова и Клима, только по рулевому. Другие три струга ушли вперед на веслах. Освободившихся лошадей угнали в лес.

8

Восток зарозовел. Над рекой начал подниматься туман. Размерный скрип уключин скоро затих впереди. Слегка плескалась вода под стругами. Иногда над туманом со свистом проносились потревоженные утки да шлепали кони по тинистому бечевику.

За излучиной начинались обширные заросли камыша. Струги медленно двигались около берега по узкой полоске чистой воды. Разливалась заря на полнеба, но здесь между камышом и круто возвышающимся берегом туман загустел. Напряжение спало, и Клим обратился к Курганову:

– Миновало, кажется. Днем не станут нападать.

– А чего им бояться? Днем виднее.

– Ты думаешь это…

– Ничего не думаю… Слышишь?

В тумане коней не было видно, но послышалась какая-то возня. Бечева ослабела, и тут же струг потянуло к берегу. Рулевой принялся усиленно работать веслом, но тщетно – струг явно подтягивали. В следующее мгновение сквозь туман на берегу показались силуэты людей, рулевые рубанули бечеву, но три или четыре багра зацепили борт, струг подтащили к берегу, скоро рядом поставили еще два. Людей грубо согнали на берег и принялись раздевать догола.

Сами разбойники были одеты во что попало, рваные кафтаны явно с чужого плеча, бабьи душегрейки, и многие просто в рубахах, будто вышли на прогулку. Волосы на голове и бороде хотя и всклочены, но аккуратно подстрижены. Раздевая купцов, пересмеивались, стаскивали и исподнее, одежду вязали в узлы и вьючили на отобранных коней. Ото всех несло сивухой.

Вдруг они заторопились и, погоняя лошадей, скрылись в тумане. По реке от Тонинки раздались песни и гогот.

Голые торговцы пошли к лодкам, которые оказались полузатопленными. Принялись вынимать и таскать на берег намокшие тюки. Разгруженный струг повернули, чтобы слить воду, обнаружили – дно в двух местах прорублено. Принялись за второй.

Стало слышно, что по реке на веслах шло несколько лодок с веселой компанией. На каждой лодке пели свою песню, стараясь перекричать друг друга. Женских голосов было больше, чем мужских. Вот в тумане показались желтые пятна – в лодках жгли факелы. Наверное, там тоже увидели людей, лодки повернули и пристали к берегу. Из тумана появились притихшие зрители, перед ними действительно невиданное зрелище – около стругов, вытащенных из воды, суетились голые люди, несмотря на холодное утро и белую росу на траве.

В первый момент приказчики и лодочники застеснялись, стали отворачиваться, загораживаться. Курганов на них зашипел:

– Чего жметесь? А ну ходи! Работай!

– Бабы ведь…

– Этих баб… не напугаешь! Пусть смотрят.

К тому времени ограбленные сложили несколько костров, поставили таганы и котлы со смолой. Курганов направился к зрителям. Бабы захихикали, кончиками платков прикрылись. Он как ни в чем не бывало, поклонился:

– Люди добрые, нас разбойники обобрали, ладьи попортили. Одолжите огниво костер развести, смолу разогреть, самим обогреться.

Молодой парень с еле пробивающимися усиками вышел вперед.

– Пошли, дед, разведу.

Клим заметил, что зрители будто чего-то ждали, постоянно поглядывали на лесную опушку, где еще молоком разливался туман. И вдруг затихли, повернувшись к лесу. Оттуда выехало шесть стрельцов. Впереди здоровый парень в терлике десятника. Двое позади вели лошадей под вьюками. Десятник осадил коня перед разгорающимся костром:

– Что за люди?! Почему голышом? Туды-распротуды!

Курганов нарочито гневно ответил:

– Потому и голышом, что вы, царевы стрельцы, плохо службу несете. Разбойников не гоняете. Вишь, как нас обчистили на царевой земле!

– Чего ты лаешься, борода! Мы тех воров изловили, по деревьям развесили. Не твоя ли одежка на тех лошадях?

– Кони мои… И одежка, видать, наша. Дозволь посмотреть, господин десятник, – изменил свой тон купец. – Вот, дай Бог тебе многие лета!

– Ладно, ладно! Прикрывай свою срамоту. А вы чего уставились, срамницы! По лодкам! И давай отсюда!

Стрельцы подъехали, сбросили на землю узлы с одеждой. Голыши принялись ее разбирать. Десятник препирался с девками. Клим рассмотрел стрельцов, ни одного знакомого. Один подъехал к нему:

– А ты кто будешь?

Клим обомлел, несмотря на холод, ему сделалось жарко. По голосу он узнал царя!.. Борода и усы поседели, нос заострился, а глаза такие же, пристальные, огненные. Заставив себя сохранить спокойствие, ответил:

– Раненый воин я. Пристал к гостю, во Владимир иду.

– Где ж тебя так изуродовали?