2.

В V веке все эти гонения, дух религиозной нетерпимости подтверждает своим ученым авторитетом богослов, проповедник и ученый блаженный Августин^[1], который явился как бы апостолом гонения. Впоследствии властью пап он был канонизирован и признан блаженным за свою неутомимую борьбу с еретическими учениями и преследование еретиков.

Августин в молодости принадлежал к секте манихейцев и был преданным учеником Амвросия Медиоланского, восставшего против гонений и казней еретиков. Под влиянием Амвросия он перешел в католичество и стал яростно бороться против еретических учений. Вначале он, как и его учитель Амвросий, боролся исключительно на почве идей и убеждений, направляя свою энергию против ересей донатизма^[2] и пелагианизма^[3], также дуалистических сект, которые в различных местностях принимали различные названия в зависимости от проповедников, распространявших эти учения.

Но, натура страстная и нетерпимая, Августин вскоре не выдержал чисто умственной борьбы и состязания исключительно идейного. Он стал проповедовать идею нетерпимости по отношению к еретикам, необходимость внешней борьбы с ними, искоренения их. И всю свою могучую логику и свой гибкий диалектический ум направил на оправдание нетерпимости и религиозных насилий. Как резко изменился Августин во второй период его борьбы и деятельности вообще, видно из страниц его первоначальных трудов, где он ратовал за свободу мнений и убеждал относиться с величайшей осторожностью к делам религиозных убеждений другого.

Обращаясь к манихейцам^[4], учение которых он только что оставил, знаменитый проповедник произносил следующие гуманные слова: «Пусть поступают жестоко с вами те, кто не знает, как трудно найти истину и избежать заблуждения, как трудно одержать победу спокойствием благочестивого чувства над увлечениями плоти. Сколько тяжелых усилий стоит открыть глаза внутреннему человеку, чтобы он мог видеть то солнце, которое должно его освещать, – не материальное солнце, которому вы поклоняетесь (хотя оно одинаково светит как для животных, так и для людей), но то, о котором сказал пророк: солнце правды встало для меня; то солнце, о котором сказано в Евангелии: истинный свет, освещающий всякого человека, являющегося в этот мир. Пусть будут жестоки к вам те, кто не знает, сколько страданий и слез сто́ит познание Бога, какое бы оно ни было малое, и, наконец, все те, кто никогда не впадал в заблуждения, которые вас увлекают. Что же касается до меня, которому понадобилось столько лет и трудов, чтобы познать простоту божественной сущности, без примеси пустых суеверий, – я ни в каком случае не могу сурово обращаться с вами. Я должен терпеливо переносить вас и быть по отношению к вам таким же терпимым, как были со мной окружающие меня в то время, когда я был одним из самых ревностных и самых ослепленных последователей вашего учения».

Но эта гуманная точка зрения вскоре исчезла со страниц и из проповедей Августина, и он стал настойчиво внушать суровую нетерпимость и насилие над еретиками, оправдывая эти жестокие идеи своеобразным пониманием некоторых пунктов Евангелия, а также казуистическими доводами насчет блага самого же осужденного и гонимого еретика. Своей прежней умеренности и терпимости он стыдится. «Я был неопытен, – говорит он, – и не понимал, какая от этого может произойти безнаказанность зла, и не догадывался, какое обращение к лучшему может произойти применением дисциплины». И вот раздаются первые проповеди насилия, причем Августин положил начало казуистическим доказательствам необходимости, полезности и даже блага насилия. Аргументация его при этом такова.

«Еретик, – рассуждает он, – конечно, наш враг. Но по христианскому учению надо и врага любить и творить добро.

Вот почему нельзя еретика оставить в покое и предоставить его собственному заблуждению и неизбежной гибели в геенне огненной. Заботясь об его душе и спасая его даже вопреки его собственной воле, мы совершаем богоугодное дело и спасаем человеческую душу от конечной гибели в руках дьявола. Пусть лучше погибнет тело еретика, чем его душа. Мы предадим его мучениям и страхом пыток и смертной казни вынудим отречение от ереси и всех заблуждений его ума. Если же упрямый еретик, твердость духа которого, несомненно, поддерживает сам дьявол, будет упорствовать в своем заблуждении, мы предадим его в руки светской власти, которая решит дело костром. И огненным очищением мы спасем все же душу грешника и возвратим его в лоно вечной истины. Терпимость в данном случае, – рассуждает Августин, – была бы преступлением. Спасем грешника железом и огнем».

Свой главный труд «Град Божий» Блаженный Августин посвятил рассуждению о религиозных судьбах человечества, причем весь мир разделил относительно христианской истины на правых и неправых. Правые наследуют вечное блаженство, неправые – вечную смерть и мучения. В этом же труде находится знаменитый аргумент Августина, в котором дело религиозного насилия подкрепляется священным авторитетом Евангелия. Приводя притчу Христа о гостях званых и избранных, которых господин послал звать на дорогу своего раба, Августин выражение «убедить прийти» заменил намеренно выражением «понудить прийти», в чем звучал уже явно мотив принуждения, силы. На это часто опирался сам Августин, и на это опирались долго после него другие теоретики религиозного насилия, находя в трудах Августина сильное подтверждение для своих доводов.

Сочинения Августина вообще являлись могучей опорой для отцов инквизиторов. В его сочинениях они нашли первоначальное утверждение необходимости иметь в духовной власти для еретиков судей, а в светской – палачей. Но в своем расцвете инквизиционная власть сосредоточила в руках духовенства роль и судьи, и палача вместе.

Церкви и православные монастыри жгли людей, мучили, кому отсекали руки и ноги, кого убивали; женщин жгли медленным огнем и потом клеймили, непокорных толпами отправляли в африканские степи, предварительно изувечив их. Такие явления были в порядке вещей.

Для того, чтобы сила преследующей ереси власти была абсолютно независимой и полновластной в своих распоряжениях, для того, чтобы убеждения всего христианского мира находились под ферулой^[5] религиозной власти, необходимо было утвердить идею единства и централизации Западной церкви, подчинения ее внешней государственной силе.

Борьба за это единство и полновластие тянулась столетиями. Средневековый мир, в котором религиозные верования имели самое могущественное влияние на человека, когда глубокий мрак незнания и суеверия озарялся фантастическими вспышками религиозных экстазов и безумий, – отдавал общественное устройство в полное подчинение духовных властей. И если бы духовенство, в руках которого медленно, но верно сосредоточивалась вся сила и власть мироуправления, было верно заветам Назарейскаго Учителя, мир давно уже являл бы собой райскую общину, основанную на любви и высшей мудрости.

В противоположность Восточной церкви, в психологии которой есть пассивное созерцательное начало, Западная церковь в высшей степени активна. Она не хочет предоставить верующего его внутреннему постижению истины, его личному религиозному созерцанию и божественному экстазу. Западная церковь хочет объединять и направлять, она догматична и нетерпима, она проводит русло религиозной жизни, обязательное для всех. Она вмешивается в домашнюю и частную жизнь, она регулирует верования и убеждения. Она не терпит личного отношения к священным книгам и запрещает их толковать и читать. Она раз навсегда предписывает нормы религиозной жизни, и кто смеет руководиться также и собственным разумением, кто вносит в дело религии свой разум и свою душу, – тот враг Западной католической церкви, еретик и подлежит проклятию, смертному осуждению и уничтожению.

Папство поняло, что в его руках – возможность безграничного владычества над умами, а также подчинения себе внешней государственной власти. К этому оно последовательно шло, и политические события, разыгрывавшиеся в те кровавые времена, сметавшие с лица земли могущественные государства, заливавшие кровью города и страны, рождавшие хаос кровавых событий и смущение в умах, способствовали укреплению папской власти.

В самом деле, от первых вторжений варваров в пределы Римской империи этот хаос всё более грозно и зловеще рос и разрастался. В огне пожарищ и битв, в разнузданных оргиях, пирах и разврате, в расслабленности утонченных чувств в эту эпоху римского декаданса, когда железная государственность Рима трещала под напором варварских полчищ, когда готовы были рухнуть все опоры общественной и государственной жизни, – где и в чем было искать спасения и точки опоры, как не в религии любви, смирения и высших упований…

Она, эта религия, несла с собой успокоение и примирение с миром, смысл страданий и их искупительную силу. И если в первоначальном Евангельском учении было опасное зерно религиозного анархизма, презрения к земному строительству и упования исключительно на небесное, то в этом отношении римско-католическая церковь сделала все возможное для того, чтобы именно идеей религиозной внести в мир начало созидательное, централизующее, ставящее центр усилий здесь, на Земле, и все подчиняющее благой воле Западной церкви и главе ее – Папе.

События, как мы сказали, шли навстречу этому. Когда майордом галльского короля Пипина Короткого^[6] в 754 году свергнул короля Галлии и пожелал короноваться, он решил утвердить свое новое королевское достоинство благословением Папы. Папа Стефан II его короновал, и из рук его Пипин принял корону. Это событие было многозначительным. Оно было принято не как отдельный факт, а как начало нового порядка вещей, по которому коронование государя утверждается папским благословением. Таким образом, возникла своеобразная власть Папы над главой светской власти. Естественно, что все свои могущественные средства влияния на народ, на королей и сановников папство в широкой мере использовало, дабы добиться неограниченного владычества над всем христианским миром.

Одним из могучих средств для приведения к повиновению народа и властей было отлучение от церкви паствы и разрешение от присяги государю. Папство умело пользовалось порабощением верующих, подвергая мистически настроенные массы религиозному страху идеей небесного возмездия за грехи против святой церкви. Быть отлученным от церкви значило подвергнуться всеобщему проклятию и быть выброшенным из человеческого общества. Отлученного все чуждались, все избегали, как зачумленного. Его могли убить или ограбить, не неся за это никакой ответственности. Он лишался крова и всех привязанностей. Осужденный церковью еще при жизни на вечное отторжение от христианского мира, преданный в руки дьявола, он вызывал ужас в окружающих и стремление избегать его и не входить с ним в соприкосновение. Свободы от этого осуждения не в чем было искать, ибо свет свободной мысли и знания лишь чуть брезжил над человечеством, и пути к нему вели через извилины заблуждений астрологических, алхимических и так называемых чернокнижных знаний, которые всем верующим казались ясным показателем власти и искушений сатаны. Таким образом, сам осужденный должен был смотреть на себя как на лишенного всего в земной и вечной жизни и преданного проклятию и ужасу.

Та же мера действительна и по отношению к главе государства. Непокорный папской воле король приводился к повиновению страхом отлучения от церкви и разрешения его подданных от присяги. Подданным короля отлученного запрещалось повиноваться ему под страхом того же отлучения. И случалось, что всю страну постигала папская опала, и тогда народная жизнь представляла собою сплошное запустение и позорище. Не хоронили мертвецов, не крестили младенцев, под влиянием отчаяния и ужаса предавались порокам и преступлениям, не открывали дверей храмов. И народ, для которого единой сдерживающей, централизующей идеей была религия, лишался как бы точки опоры и предавался власти разрушительных стихий убийства, крови и всяческой разнузданности.

Все это, естественно, вело к вящему усилению папского могущества и к порабощению ими народов. В конце IX века Папа Николай I пускает в ход декреталии, где высказывает, что Папа – единственный наместник Христа на земле, облеченный от Него высшими и окончательными полномочиями. Папа является последней инстанцией власти на земле, и если король – глава над народом, то Папа – глава над королями. «Две власти управляют миром, – сказал впоследствии Папа Геласий^[7] константинопольскому императору, – императорская и папская. Вы – государь человеческого рода, но вспомните, что и вы преклоняете голову перед теми, которые должны в день Страшного Суда отдать отчет за действиями королей».

Таким образом окончательно формируется представление о власти и могуществе Папы, о его правах и отношениях к внешней власти. Создается так называемое каноническое право Римской церкви, по которому духовные мирянам абсолютно неподсудны, подлежат своему собственному суду и обладают правом воздействия на народ и светскую власть. В этой борьбе и в этих притязаниях папство добилось того, что императорская корона стала переходить не по праву наследования, а по воле святейшего отца – Папы. Грамота об этом была подписана в 875 году.

В то же время незыблемо завершаются догмы римско-католической церкви, исключающие какие-либо иные толкования, кроме тех, какие признаны окончательными святыми отцами церкви – Блаженным Августином и другими. Всякие толкования отныне признаются как ересь и богохульство, наказуемые огнем и пыткой. Здание теоретического и практического католицизма, над которым возвышается глава его – Папа, было уже почти завершено. Ничего нельзя было тронуть в этом здании, дабы оно сохранялось прочно веками. В конце IX века за Папой признан титул «Рара universalis»^[8]