В дверь раздался сильный стук. Она вздрогнула. Кто это мог быть? Ничего хорошего от нежданного визита она не ожидала. Так могут стучать только те, кто чувствует себя хозяевами этой жизни. Она открыла. Делала она это спокойно. Даже руки не тряслись. В коридор вошли трое красногвардейцев, оттеснив ее к стене. Следом появился плотный мужчина в кожанке и сверкающих сапогах. Сапоги визгливо скрипели.

– Гражданка Шаховская?

– Да.

– В квартире есть кто посторонний?

Красногвардейцы заглянули в залу, спальную комнату, на кухню. Приклады винтовок стучали по полу.

– Я одна.

– Следуйте за нами!

Она даже не испугалась. Такое ощущение, что это происходит не с ней.

– Могу я собрать вещи?

– Ничего не надо.

Значит, расстреляют. Даже не довезут. Заведут куда-нибудь в боковой тупик и изрешетят пулями. Одно плохо. Если будут стрелять в голову, то изобразят лицо. Она даже после смерти хотела оставаться красивой. Когда она закрыла дверь, ключ у нее не забрали. Странно!

Никакой вины перед новой властью у нет нет. Но это не имело значения. Уничтожали за то, что ты офицер, за то, что ты принадлежал к эксплуататорским классам. Могли расстрелять и за то, что занимаешь просторную квартиру, за то, что имеешь прислугу.

В кабинете она увидела на задней стене два больших цветных портрета, двух бородатых немцев Маркса и Энгельса, которые стали большевистскими апостолами. А когда-то на этом месте висел портрет царя. Комиссар вскинул голову.

– Гражданка Шаховская! Прошу присаживаться!

Она спросила:

– Я арестована?

– Напротив.

Комиссар был явно из марийцев или мордвы. Этот типаж не нравился ей.

– Напротив – это как?

– А напротив это так, Евгения Михайловна. О вашем существовании знает товарищ Луначарский. Он позвонил и поинтересовался о вашем существовании, чем вы заняты.

– Что с того?

– Что я мог сказать? Что вы живете тихой обывательской жизни. Редко покидаете свою квартиру. Нигде не бываете, не работаете.

– Я бы рада. Но вы же знаете, что сейчас крайне затруднительно найти работу. Разве только разгружать баржи.

– Знаю. Вот Анатолий Васильевич предложил вас трудоустроить. И мы предлагаем вам работу. Нет! Нет! Баржи вам не придется разгружать. Не та у вас конституция.

– Кем?

– У нас.

– У вас? Довольно неожиданно.

– Вы будете нашим внештатным сотрудником.

– Осведомительницей? Так это следует понимать?

– Можно так сказать. Женщина вы видная, известная. В Петрограде осталось немало ваших знакомых. Вы будете посещать рестораны, театры, дома своих знакомых и сообщать нам, о чем там говорят, какие там строят планы. Работа, как видите, не пыльная. Ну, вы сами всё прекрасно понимаете. О деньгах не беспокойтесь. Так что вы скажите, Евгения Михайловна? Согласен, предложение несколько неожиданное для дамы вашего ранга.

Как будто груз с души свалился. Вот она определенность.

– Я согласна.

Она увидела удивление на лице комиссара. Он никак не ожидал, что она так быстро примет подобное предложение.

– У меня одно условие. Могу я посмотреть свое личное дело. Только не говорите, что у вас нет такого.

– Почему бы нет? Я распоряжусь.

Дело ее нашли. Но взять с собой не разрешили. Можно было читать и копировать. Она пристроилась в пустующем кабинете, листала дело, выписывая имена тех, кто решал ее судьбу, и их адреса. Теперь они были в ее руках. Вот как повернулась жизнь! Пришел ее час! То, о чем она мечтала в тюрьме, то, что казалось ей несбыточным, воплотилось в явь. Какая же это будет неожиданность для ее врагов, которые жаждали стереть ее в порошок.

Она выслеживала этих людей, узнавала, где они живут. А найти вину на них не составляло никакого труда. Тем более, что в ЧК не требовали доказательств вины, а тем паче какого-то расследования. Одного их происхождения было вполне достаточно для применения к ним меры высшей социальной справедливости. Но некоторые из них успели убежать. Это было досадно. Но кое у кого остались родственники. Что же? Пусть они ответят. А как-то она обратилась к начальнику ЧК, чтобы он разрешил ей привести собственноручно смертный приговор. Тот удивленно посмотрел на нее, почмокал губами.

– Вы когда-нибудь убивали людей?

– Нет.

– Для многих это мучительная процедура. Им трудно перешагнуть через остатки человечности. Хотя это буржуазный предрассудок.

– Я лишена предрассудков.

Когда она расстреливала в первый раз, то испытала неведомое ранее ей ощущение. Она демиург, вершитель судеб человечества. А это не такое уж и сложное дело.

В ЧК

Видела она, как идет по длинным залам Гатчинского дворца, который стал при большевиках музеем, что спасло его от разгрома и расхищения. Теперь он был под охраной властей.

Музей находился в управлении комиссии, которая назначила его сотрудников. Сама же комиссия подчинялась наркому Луначарскому. Княгиня никогда не интересовалась музеями и удивилась, когда ей предложили там работать. Но нарком был убедителен. Авиации, если не считать нескольких аэропланов, в советской республике не существовало, а вот дворцов, которые остались от прежней власти, было в преизбытке. И нужно было всё это богатство поставить под контроль и не допустить его расхищения. Новую власть Гатчинский дворец интересовал никак памятник культуры, а как хранилище ценностей, в которых нуждались большевики. Ценности можно было обменять на оружие, продовольствие, медикаменты у той же мировой буржуазии. Нужна была инвентаризация этого богатства, его оценка, чтобы не отдать это задарма. Шаховская не была специалистом в этом деле, но наркому нужен был человек, который бы наблюдал и контролировал специалистов, о те, разумеется, были из буржуазной среды.

Вот она идет по длинным пустым залам музея. Впереди и сзади ее чекистов, на боку у которых внушительных размеров наганы. Их кожаные ремни и сапоги скрипят. И этот скрип раздражает ее. Редкие сотрудники, которые попадались на их пути, превращались в статуи и желали только одного, чтобы их не заметили и вздыхали с облегчением, когда троица удалялась от них.

Ничего так не боялись, как ЧК. Председатель Петроградского ЧК Глеб Иванович Бокий стал мифической личностью, выходцем из ада, ибо обычный человек не может быть таким. Чекисты были полноценными хозяева бывшей столицы империи. Они могли расправиться с любым без суда и следствия. Никто им не был указ и некому было на них жаловаться. Обывателя даже здание ЧК обходили стороной и при одном упоминании ее крестились «Чур меня!» Слухи о зверствах в ЧК леденили мозг, заставляли сжиматься в комок.

Она ожидала чего угодно: что ее будут пытать, истязать, насиловать. Но следователь оказался интеллигентным человеком, обращался к ней на вы, называл ее по имени и отчеству и ни раз не позволил себе повысить голос. Она решили, что он из семьи интеллигентов.

– В чем меня обвиняют?

– В причастности к крупным хищениям, совершенным из музея, в сговоре с…

Он назвал несколько фамилий. Все они были знакомы ей, так как тоже служили в музее.

– Смешно, – сказала она. – Конечно, я всех их знаю, поскольку они сотрудники музея. Естественно, мне приходилось общаться с ними. Но если бы вы лучше были осведомлены, то вам было бы ясно, что я никоим образом не могу быть причастна к хищениям, если они имели место быть. Я вообще не имела дела ни с какими драгоценностями.

– Чем же вы тогда занимались, гражданка Шаховская? Будьте так любезны, обрисуйте мне круг ваших занятий.

– А я ничем не занималась. Я должна была только наблюдать и докладывать.

– Кому?

– А вот позвоните по этому номеру!

Она попросила бумагу и ручку и записала номер телефона.

Почему-то следователя это разозлило.

– Почему я должен отрывать наркома от его дел? И откуда у вас его номер телефона? По факту хищения уже расстреляно несколько сотрудников музея. И теперь вы на очереди. Хотя, может быть, чистосердечное признание и спасет вам жизнь. Так что советую вам быть искренней со мной.

Шаховская вздохнула.

– Видно это у меня написано на роду. Царская власть приговаривала меня к расстрелу, обвинив в шпионаже в пользу Германии. И только революция спасла мне жизнь. Новая власть снова собирается меня расстреливать. И тоже по ложному обвинению. Гражданин следователь, я официально заявляю, что ни на какие ваши вопросы я отвечать не буду. И буду говорить только с товарищем Бокия. Или расстреляйте меня!

– Товарищу Бокия больше делать нечего.

Она повернула голову к зарешеченному окну. За окном был небольшой дворик с кирпичной стеной.

– У нас все говорят. Но я вам не советую доводить дело до этого. Вот вам ручка, бумага, пишите признательное показание. Постарайтесь не упустить никаких подробностей.

Она взяла ручку и написала крупными буквами через весь лист «Бокия! Бокия! Бокия!» Следователь хотел вырвать у нее лист, но передумал. Пусть пишет что угодно, а все равно напишет, что надо.

– Видит Бог, хотя и не хотел этого.

Он поднялся. И тут же зазвонил телефон. Он поспешно схватил трубку и вытянулся в струнку.

– Глеб Иванович! Всё, конечно, исполню.

Он вызвал красноармейца.

– Отведи гражданку к товарищу Бокия!

Она медленно поднялась, поглядела на следователя и улыбнулась. Он отвел взгляд.

–

Глеб Иванович Бокия родился в дворянской семье. Отец его был химиком и автором учебника по химии. Его брат и сестра были учеными. Считал себя украинцем и на студенческих вечеринках появлялся в украинском национальном костюме. Участвовал в деятельности студенческих и революционных кружков.

Глеб был очень властный, властный и жестокий.

Бокий прославился тем, что вместе со студентами-забастовщиками решил сорвать экзамен, разлив в аудитории жидкость с крайне отвратительным запахом (меркаптан), за что получил от некоторых учащихся презрительное прозвище «скунс».

Во время путешествия в Киргизские степи его со спутниками приняли по ошибке за царских чиновников, и Бокий только чудом спас группу благодаря своей смекалке. Он согнал отару овец, после чего «устроил что-то вроде знамени», сделал пару выстрелов и двинулся вперёд. Перепуганные овцы заметались, из-за чего поднялась пыль: бунтовщики разбежались, решив, что за клубами этой пыли скрывался большой карательный отряд[12].

Неоднократно арестовывался полицией. Активно участвовал в первой русской революции. Создал шифр, который не смогли дешифрировать специалисты из охранки.

Благодаря освоенному в Горном институте математическому и физическому курсам Бокий обрёл научные знания, которые помогали ему обеспечить работу по шифрованию и дешифрованию сообщений в революционном подполье, а опыт организаторской работы Бокого в подполье в дальнейшем сыграл важную роль в создании Спецотдела ВЧК.

Максим Горький, который вместе с Бокием и Маргаритой Ямщиковой участвовал в издании журнала «Молодая Россия»[26], характеризовал Бокия следующими словами: «Человек из породы революционеров-большевиков, старого, несокрушимого закала».

О том, сколько и каких приговоров он подписывал за время своей деятельности на посту заместителя Урицкого, Бокий не рассказывал, но говорил, что присутствовал при расстрелах, чтобы его коллеги не обвиняли его в попытке свалить обязанности на плечи других людей.