Часть вторая
Вершина

Глава первая. Подковать пегаса

1

Обрыв дышал губительной громадной глубиной – сорвёшься, так костей не соберут. Но Старик-Черновик, находясь на самой рискованной кромке, не испытывал ни малейшего страха – уникальный этот человек обладал редчайшим даром левитации. Проше говоря, он мог летать. Это не раз и не два спасало его самого, а главное спасало тех людей, с которыми приходилось работать. Но, если быть точным, спасала даже не левитация, а другой изумительный дар – телепортация. Мгновенное, почти молниеносное перемещение в пространстве, вот что это значит. Есть ещё и другие слова-заменители этой фантастической способности: джантация, трансгрессия, гиперпрыжок. А если попросту: это всё равно, что сесть верхом на молнию и пролететь чёртову уйму поднебесных километров – за несколько мгновений.

Азбуковедыч именно так и поступил тогда – много лет назад, когда юный гений отчаялся и дошёл до обрыва широкошумной реки. Старик в самую последнюю секунду ухватил Ивашку за воротник.

– Прежде чем совершать подобную глупость, нужно задать себе вопрос: «А всё ли я сделал на этой Земле?» – тихо сказал он юному гению. – А ну-ка, отойдём, поговорим. Что ты, в самом деле, как эта… Катерина из «Грозы». Будь мужиком, держи себя в руках. Не лезь поперёд батьки в петлю.

Слушая эту абракадабру, горемыка понуро сидел на обломке поваленного дерева – недалеко от обрыва. Молчал, в недоумении рассматривая черномазого чудодея, в руках у которого золотом блестело огромное перо, похожее на карабин.

Постепенно приходя в себя после пережитого волнения, Подкидыш повеселел, только весёлость была какая-то нервная.

Отойдя подальше от обрыва, они раззолотили костерок. И снова Подкидыш – как это уже было в аэропорту в Стольнограде – вдруг ощутил странное какое-то чувство родства с этим необыкновенным стариком.

– А как же ты здесь очутился? – стал расспрашивать парень.

– Прилетел. – Азбуковедыч посмотрел в небеса. – Не пешком же топать за тридевять земель. Пегас на что нам даден? А?

– Погас? Кто погас?

– Светильник разума чуть было не погас. Ох, Ванька, Ванька! Тебе ещё учиться да учиться. Неужели ты даже Пегаса не знаешь?

– Знаю. – Парень вяло отмахнулся. – Жеребец такой. Как самолёт на крыльях…

– Ну, ты меня расхохотал! – с горечью сказал Абра-Кадабрыч. – Жеребец, ага. Колхозный мерин, на котором лирики свои вёрсты меряют. Эх ты, тайга дремучая! Пегас – чтобы ты знал – это крылатый конь, который прилетел к нам из греческой мифологии. Сын Посейдона и горгоны Медузы. Но это был первый Пегас. А затем родился и второй, и третий, и тридцать третий. Кони эти обрусели, и теперь они весело ржут на самом чистом русском языке. А почему? Да потому, что русской ржи в полях нажрались. Ха-ха-ха.

Мифология и так-то была для парня темнее дремучего леса. А если ещё мифология с абракадабрами – вообще не понятно.

– Так ты на нём, что ль? Азбуковедыч! На коне прилетел?

– Нет, верхом на помеле! – Оруженосец поднял золотое перо величиной с карабин и между ног засунул. – Примерно, вот так. Тебе это что-нибудь напоминает? Нет? Знакомая баба яга сто лет назад хотела выйти замуж за меня. Кое-как отбоярился. Бороду даю на отсечение. Она мне, помню, говорил: «С милым рай и в шабаше!» Золотые горы обещала. Иди, говорит, служить при дворе. Даже Пушкин служил при царе. Тебе это ничего не напоминает? Нет? Хорошо погулял? Молодец. Нашёл приключений на задницу?

Парень содрогнулся и, отойдя от костра, вытянув шею, настороженно посмотрел по сторонам. Ему вдруг почудилось, будто избушка на курьих ножах идёт неподалёку, скрипит, кряхтит. Он заметил огонёк в полях и ещё больше насторожился. Но это был, скорей всего, костёр, – может, рыбаки, может, охотники с ночевьём остались на дальних островах или где-то в широкой пойме, заваленной гниющими деревьями, непроходимыми шарагами. Там – царство красноталов, там смородина, малина и шиповник; там травы стоят в человеческий рост – белоголовники, борщевики; там такие красные пахучие цветы – понюхаешь, будто из рюмочки дерябнешь красного винца; там с первых дней весны до заморозков – дикая вольница бесчисленных перелётных уток, гусей, лебедей…

Тишина вечерней земли и воды умиротворённо подействовали на Простована – прилёг на траву у костра.

– Крылатый конь? – недоверчиво спросил. – Ты на нём прилетел? А куда подевал?

– Здесь. Тебя дожидается. – Старик прищурил маленькие чёрные глаза, похожие на чёртиков, прячущихся под седыми кустами бровей. – Только тебе после гульбища не мешало бы это… или под дождь или в баньку сходить. Или искупаться. Иначе Пегас не подпустит к себе. Он такой. С характером.

Чувство брезгливости заставило не только скривиться – парень даже сплюнул, отворачиваясь.

– А ты откуда знаешь про мою гулянку?

Азбуковедыч потыкал пальцем в небо.

– Или ты всё ещё не веришь в небесную канцелярию?

– А ты возьми и докажи. Делов-то. Ненадолго задумавшись, старик пробормотал:

– Да будет свет, да будет дождь… Кажется, так… – Он отошёл в сторонку и, продолжая что-то бормотать, в ладоши звонко хлопнул.

В небесах неожиданно ярко сверкнуло, и через несколько секунд над головами прокатился громовой раскат, заставляя парня содрогнуться – и жутковато вдруг стало, и весело; вот это старик – громовержец, можно сказать. Первые капли зашипели на огне, засверкали, гвоздочками втыкаясь в траву под ногами, в сухую вечернюю пыль. Через минуту костёр погас.

Звонкий дождик ливанул – заиграл как ливенка, у которой сотни тысяч кнопочек из перламутра…

Они спустились к берегу. Подкидыш разделся под деревом, выпугнул какую-то птаху из ветвей. Вода – как это всегда бывает под дождём, – необыкновенно тёплая, парная. Временами в облаках луна светила, мелко заштрихованная косыми и стремительными строчками. Дождь неожиданно усилился – на реку сыпом сыпалось будто бы сухое многоточие дождя – бесчисленные точки сначала отскакивали от поверхности, и только потом уже река принимала небесную влагу, признавала её родство со своею земной стихией. Простован купался с превеликим удовольствием, хотя и не решался отплывать от берега – жутковастенько по темноте. Дождь прошёл короткий, как по заказу; хотя, возможно, так оно и было, только Ивашка поверить в это пока не мог. А после дождя, после благодатного купания было то, что старик обещал.

2

Сначала странный свет сверкнул под небесами – точно промелькнула падучая звезда, серебряной строчкой сгорая за вершинами тёмного бора. Затем впереди что-то стало сиять молочно-туманным сиянием, будто с неба слетевшим или встающим из-под земли. Слегка засветились вершины ближайших деревьев, засеребрились кусты, и вот уже трава, цветы, листва, мокрые после дождя, – всё заиграло, засверкало перед глазами изумлённого Ивашки. А вслед за этим на несколько мгновений вдруг сделалось так ярко, так жарко – словно что-то загорелось поблизости. Но этот диковинный жар был не снаружи, а внутри – сердцу стало жарко, а вот спину будто мороз коробил. Парень вдруг испугался до того, что зажмурился. А когда открыл глаза – старик уже успел преобразиться: переодетый во что-то белое, ослепительное, он теперь был не Старик-Черновик, а тот самый Белинский, с которым Ивашка недавно шараборился по Стольному Граду.

– Не бойся, – успокаивал Белинский. – Это конь смирённый. С лирическим уклоном. Хотя и забывать не надобно о том, что у коня – перед кусается, а зад лягается.

Чудное сияние убавилось, и волненье в сердце улеглось, и вот тогда из тёплого вечернего тумана показался белый крылатый конь. Земля под ним горела – там, где он ступал – серебряные оттиски подков пламенели на земле как полумесяцы.

Подкидыш, знакомый с кузнечным рукомеслом, восхищённо присвистнул.

– Я отродясь таких подковок не встречал!

– Ну, так ещё бы! – Старик стал рассказывать, какое великое это искусство – подковать Пегаса. Какие тонюсенькие требуются ухнали – специальные гвоздики для подков. А дальше – увлекаясь и вдохновляясь – Оруженосец от литературы начал пространную завиральную повесть о том, как помогал подковывать блоху одному хорошему русскому писателю.

– Блоху? – удивился Простован. – А зачем писателю блоха, да ещё с подковками?

– Блохи, Ваня, к сожалению, встречаются у писателей и поэтов. Причём литературная блоха такая тварь, что ты её дустом не выведешь. Возьмём классический пример из Лермонтова:

«И Терек, прыгая, как львица с косматой гривой на хребте…» Не помнишь эти строки? Не проходили в школе? Проходили? А когда проходили, ты не обратил внимания, что гривы у львицы не бывает. Грива – это признак льва.

– Я запутался. – Подкидыш встряхнул головой. – Ты начал про блоху, а теперь на льва перескочил.

– Ну, я же, Ваня, говорю, у одного хорошего писателя мастер был такой – левша. Он блоху подковал.

– А зачем? Блоху нужно к ногтю. Она же, собака, кусается.

– Да ещё как! – согласился старик. – Помню, с Горьким работал над пьесой «На дне», так меня эти блохи едва не загрызли. Горького они уже давно узнавали в лицо, а на меня набросились. А насчёт того, что пользы нету от блохи, даже подкованной – это верно. Что тут скажешь? «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить». А впрочем, и другие не лучше. Дон Кихот в Испании родился, так ведь и его нельзя понять. Какого чёрта он все мельницы порушил в родном отечестве? Ты можешь мне сказать?

– Дон Кихот? А кто это? – Ивашка перестал моргать. – Я только этого знаю… Тихого Дона…

Запрокинув голову, старик захохотал, мерцая острым зубом, похожим на перо от самописки.

– Стало быть, ты не читал ни «Левшу», ни «Правшу»? Ни «Дон-Кихота», ни «Дон Жуана»?.. Эх, Ваня, Ваня! Тайга замшелая! Тебе ещё учиться да учиться!

– Да я не против.

– Это обнадёживает. – Старик сунул руку в карман и показал такое что-то, что сказочным светом озарило тёмную ладонь.

– Ох, ты! – Парень наклонился. – А это что?

– Волшебные лунные лучики. Я их забиваю вместо ухналей. Бывший работник кузницы раззявил рот.

– Да как их можно забить?

– Ногтем. Пальцем. А как же? Тут не кувалдой махать. Дело тонкое. А там, где тонко, так и врётся.

– Рвётся, ты хочешь сказать?