«Хотел же позвонить ещё! Растяпа! Только деньги выбросил на ветер! – Он зубами зажал папиросу. – Где вот они шляются? У сестры? Так я не знаю адрес. Да и не хочу я ту сестрицу видеть – муженёк у неё гниловатый. Ну, и что теперь делать? – Выйдя на улицу, он потоптался у подъезда, вспомнил северянина, который когда-то пригласил работать качестве редактора в Норильске. – Года три, наверно, как тут живёт. Можно позвонить. Мужик гостеприимный. Только что я скажу? Врать не хочется, а в жилетку плакаться – тем более. Да и потом – не приедешь с пустыми руками, надо будет брать пузырь с прицепом. А мне теперь нужна до звона трезвая башка. Завтра или послезавтра – кровь из носу – надо найти кое-кого. Хотя виновных надо искать не здесь – в Москве принимают законы. Но если уж я здесь, то для начала надо трубку мира выкурить – под видом самых мирных благовоний. Я это дело так не оставлю! Твари подколодные!»

Глава 17

И Полынцев начал – упорно, тупо, неостановимо – кружиться по городу, искать виновника. «А это всё равно что искать иголку в сене! – так подумал он, когда запыхался, остановившись где-то на Сенной. – И всё-таки буду искать! И найду!»

До умопомрачения он колобродил и по легендарным питерским дворам, где затаилась наша русская история, и по самым новым, пока что неухоженным дворам, где краска ещё не просохла. Десятки и сотни дверей перед ним раскрывались – или бесшумно, или со скрипом, похожим на полночный скрип гвоздей, вырывавшихся из крышки гроба. И десятки, и сотни разноцветных и разнокалиберных глаз – угрюмо, удивлённо и настороженно – смотрели на него, рентгеном прожигали, гвоздём царапали.

– Что вам? Кто вам нужен? – спрашивали иногда в приоткрытую щёлочку или в замочную скважину, или в стеклянное дуло глазка, за которым маячила тень.

И кем он только ни прикидывался в эти минуты, преображаясь лицом и голосом. Кому-то он городил легенду насчёт того, что надо снять квартиру. Кому-то врал, что он является риэлтором, представителем агентства недвижимости. А кому-то – особо интеллигентным жителям – он представлялся как истинный, коренной петербуржец, для которого очень важно проживание в центре, где высота потолков не менее трёх метров, где старинные парадные украшены лепниной, где винтовые лестницы, камины и прочие прелести прошлых веков.

– Моему заказчику нужен дом с окошком на Неву, – говорил он одному интеллигенту, а второму признавался: – Хочу поселиться на Невском проспекте.

Кто-то верил «коренному жителю» северной столицы, а кто-то осторожно, боязливо косился на угрюмого, усталого «риэлтора» – проходимцев нынче много. Неутомимо шагая по улицам, проспектам и площадям, Полынцев туфли свои до тонкой корочки исшаркал – будто наждаком сточил.

Невольно изучая модерновый современный стиль, прилепившийся к архитектуре изящного классицизма, Фёдор Поликарлович уныло отмечал про себя: «Это – стиль барокко. А это – стиль барака!» И потом, когда Полынцев разыскал нужный дом, он подумал, что это весьма символично и далеко не случайно: новый дом построен в стиле «современного барака», подспудно угнетающего жителей, будто придавленных, приплюснутых громадами. Что происходит или уже произошло на излёте двадцатого века? Печально глядя на Москву или на Питер, глядя на Париж, на Лондон, Нью-Йорк или Шанхай, нельзя не подумать о том, что современная архитектура вступила в пору поклонения железобетонным гигантским идолам идиотизма.

Всё это промелькнуло в голове – как свежий ветер возле виска. Теперь его другое занимало. Как лучше поступить? Пойти напропалую? Или позвонить соседям, уточнить? Хотя сначала надо как-то в подъезд проникнуть – на двери то ли кодовый замок, то ли «домовой»; так он называл домофон. Эту проблему решить ему удалось довольно легко – время от времени из двери кто-нибудь выходил.

Стараясь не мандражировать, он покурил на площадке и решительно позвонил. За чёрной массивной дверью какое-то время царила тишина.

«Никого? – мелькнуло в голове. – И слава Богу!» Собравшись уходить, он замер: с той стороны заскрежетали, заскрипели железные челюсти задвижек. Чёрная дверь приоткрылось – на крупнозернистой, короткой цепи.

– Я слушаю… – Голос начальственный, чугунный.

«Отец! – догадался Полынцев. – Папаша. Пахан. Как его звать? Вурдала Демонович? Или что-то навроде того…»

– Простите, – робко начал непрошеный гость, – я насчёт вашего сына…

– А кто вы такой? – перебил повелительный голос. – Учитель? Да? Опять там что-то?

– Опять! – Полынцев подхватил подсказку. – Ваш сынок отличился…

Серебристая цепь отлетела – дверь открылась. Перед ним находился могучий, обрюзгший, толстомордый хозяин. И не просто хозяин квартиры – хозяин жизни, можно сказать.

Вурдала Демонович, вот кто это был. Кровью налитые вурдалачьи глаза – то ли с похмелюги, то ли от бессонницы – стояли в глазницах как замороженные. В разрезе бархатного барского халата, полураскрытого до пупа, виднелась такая густая шерстина, что никаких сомнений даже у Дарвина тут не осталось бы: человек произошёл не от обезьяны – от косматого козла, удачно соблазнившего какую-то хвостатую чертовку.

– Ну, проходи! – Хозяин жёстко надавил на «ты». – Правда, некогда мне, уезжаю.

– Я вас не задержу.

– Очень надеюсь на это. – Вурдала Демонович не пустил его дальше прихожей. – Итак, я слушаю…

Здоровенный, жирный Вурдала Демонович, сам того не желая, почти придавил его к стенке своим волосатым, в бархат закутанным пузом – Полынцев невольно отодвинулся к двери.

– Вы, знаете, чем занимается ваш…

– Он разве не в школе? – перебил хозяин.

Незваный гость поморщился, глядя на козлиную, колечками завитую поросль хозяина, и неожиданно выпалил:

– Он должен быть в тюрьме, а не в школе!

– Не понял… – Стопудовый господин набычился, исподлобья разглядывая гостя. – Ты кто вообще? Ты откуда?

Засунув дрожащую руку за пазуху, Полынцев достал фотографию дочери, подмятую на верхнем уголке.

– Он погубил вот эту девочку… эту невинную душу…

Волосатые руки стопудового хряка оказались на удивление цепкими – воротник затрещал, приподнявшись над затылком Полынцева.

– А ну, пошёл отсюда! Невинная душа! – зарокотал Вурдала Демонович, выпроваживая гостя на площадку. – А то я сам тебя лишу невинности!

Ох, зря он так сказал, схамил. Оскорблённая душа вспыхнула таким отчаянным огнём, который не только ослепляет, но и разрушает. Сам себя не помня, Полынцев за одну минуту успел управиться; хозяин отлетел во глубину прихожей и там обо что-то шарахнулся коротко остриженным калганом, волосатые руки разлетелись крестом, просверкнули брызгами золотых да брильянтовых перстней.

Уже догадываясь, что произошло, но ещё отказываясь верить, Полынцев быстро дверь закрыл, стараясь не хлопнуть, не встревожить соседей. Потом он какое-то время истуканом стоял над бездыханным хозяином, бестолково смотрел, как из-под жирной, аккуратно выбритой щеки выползает тонкая красная нитка, всё дальше и дальше разматываясь…

«Вот это я наделал! – мелькнуло в голове. – И что теперь?»

И тут раздался голос – ещё не окрепший, но уже садящийся на грубые басы:

– Ты с кем это воюешь, пап? Учитель, что ли? Ну, я сейчас…

«Эгэ!» – смекнул «учитель» и тяжело, и загнанно дыша, медленно вошёл в детскую комнату, озарённую солнечным утром. Глаза ученика, лежащего на кровати, сделались большими и оловянно-белыми от ужаса – лицо непрошеного гостя оказалось жутко перекошено. Паренёк тот был – Афиноген, а в школе просто – Афиген, а в подворотне и в тёмных кустах прозвали его – Антифик, с ударением на первое «и».

– Как тебя звать? – уточнил Полынцев на всякий случай.

Подросток, вжимаясь в подушку, пролепетал своё имя и тут же захныкал:

– А чо вам надо от меня?..

– Напоросятничал? – как-то очень нежно, вкрадчиво заговорил Полынцев. – А теперь вот надо отвечать. Вставай! Труба зовёт!

Антифик, дрожа всем телом, сел на кровати. Прыщеватые скулы покраснели от непроизвольной, постыдной неожиданности: белые плавки отсырели в промежности – на постели распустилось желтоватое пятно.

Полынцев показал эффектно-красочный пакетик, продающийся под видом курительных смесей или невинных благовоний.

– Где ты берёшь такую дрянь? Только не ври! Глядя на мокрые ноги, подросток пролепетал:

– Это отец… Я у него…

Изумлённый Полынцев машинально посмотрел в сторону прихожей.

– У него? Он что – употребляет?

Подросток заупрямился. Молчал, зверовато зыркая из-под бровей. Пришлось ненадолго перекрыть кислород.

– У него оптовая продажа… – Антифик, задыхаясь, раскололся и тут же заканючил: – Только вы ему не говорите, а то убьёт…

– Час от часу не легче, – пробормотал Полынцев, брезгливо отряхивая руки. – А где у него эти… Склады, погреба или что там такое?

– За городом. Как на дачу едешь, там… – Подросток неожиданно замолк, блестящими глазами глядя в сторону двери.

Полынцев повернулся и обомлел.

Многопудовый боров, убито лежавший в прихожей, благополучно воскрес. Окровавленный, всклокоченный и потный Вурдала Демонович стоял, покачиваясь, на пороге в детскую комнату. Глаза его горели – сухими сумасшедшими алмазами. А в руке – волосатой, трясущейся – мерцал небольшой пистолет.

Жутко улыбаясь, Вурдала Демонович – медленно, будто во сне – облизнул оружие, испачканное кровью. Сумасшедшее, алмазно горящее око – тоже медленно, сонно – подмигнуло Полынцеву, который отступил подальше от оружия и оказался в бетонном углу. Волосатая рука – опять же довольно-таки медленно, сонливо – передёрнула затвор. Окровавленный палец мягко нажал на курок, но выстрела Полынцев не услышал – не успел.

Его разбудили.