Виктор в очередной раз сделал вид, что не заметил язвительной реплики друга, и продолжил всё в том же тоне:

– Они гордо заявляют, что в целом атака успешно отражена. Сбит десяток дронов и половина реактивных снарядов! Идиоты! Сбить беспилотник, стоящий триста баксов, ракетой за миллион – всё равно, что бросаться в стаю мух золотыми слитками! Как же! Война всё спишет! – Виктор подал наполненный бокал сидящему в кресле Максиму. – Четыре СУ-24, два СУ-35, АН-72, МИ-24, склад боеприпасов… Пятеро «двухсотых», семнадцать «трёхсотых». Базу обстреливали одновременно и с территории, охраняемой иранцами, и с территории, охраняемой сирийцами… Измена кругом. Они, союзнички наши, на самом деле все нас ненавидят и при первом же удобном случае засадят нам в спину нож по самую рукоятку!

Максим поднялся с кресла, и они, не чокаясь, молча осушили свои бокалы до дна.

– Было бы за что нас любить… – Максим скептически улыбнулся. – Давай спать укладываться, тихо радуясь тому, что наши израильские или турецкие партнёры до сих пор не шарахнули по нам.

– Этого ещё не хватало, – устало усмехнулся Казачёнок, бросая свежий комплект постельного белья на широкий диван. – Хотя от них всего можно ожидать… Израильтяне, те хоть с головой дружат, а вот турецкие дуболомы – случай совсем клинический… Да Бог бы с ними, жаль, что в горный лагерь полететь с тобой не смогу – с утра начнётся настоящее паломничество самых разнообразных проверяющих. – Да ладно, не маленький! Сам как-нибудь доберусь, – стеля постель, откликнулся Кольченко.

Быстро уснуть в ту ночь у них не получилось, и, чтобы сменить тему крамольного разговора на что-то более нейтральное, Максим решил немного пофилософствовать.

– В последнее время мне не даёт покоя одна весьма мудрёная теория… Согласно ей, среди бесчисленного множества параллельных вселенных наверняка есть хотя бы одна, где все погибшие при сегодняшнем обстреле люди остались живы, – глядя в потолок, задумчиво проговорил Кольченко, – а мы с тобой в том мире, скорее всего, уже спим. Или просто болтаем о чём-то другом.

– Бредишь, что ли? – Виктор недоумённо глянул в сторону друга.

– Ты что-нибудь про квантовый выбор слыхал? Про многомировую интерпретацию Эверетта?

– Ну вот… Понеслась кирза в рай… Не пойму я, как у тебя в башке всё это умещается? Давай уж, просвещай!

– Это я не пойму, чему вас в ваших «школах Абвера» учат? – усмехнулся Максим. – Ты, поди, и про кота Шрёдингера ничего не слышал?

– К моему величайшему сожалению, я, по долгу службы, был знаком лишь с котом товарища Шрёдера из «Роснефти», милашкой Шнурри. Герхард в нём души не чаял, несмотря на свою жуткую аллергию, – обречённо вздохнув, обронил Виктор. – Ну а чем знаменит известный тебе котяра?

– О… Этот весьма широко известный в узких научных кругах кот прославился своей уникальной способностью быть одновременно и мёртвым, и живым.

– Опять ты меня пытаешься развести… – генерал настороженно напрягся, подозрительно глянув на своего собеседника.

– Его хозяин, Эрвин Шрёдингер, как-то раз предложил научному сообществу один занятный мысленный эксперимент, – не обращая ни малейшего внимания на реплику друга, продолжил свою речь Максим. – Этим экспериментом он хотел показать неполноту квантовой механики при переходе от субатомных систем к макроскопическим.

Казачёнок подпёр голову рукой и, глядя на Кольченко, напряжённо пытался ухватить суть его рассказа.

– Так вот, – продолжил Максим, – этот учёный предложил мысленно поместить кота в стальную камеру совместно с «адской машиной», надёжно защищённой от прямого вмешательства несчастного животного и способной взорваться или не взорваться. Пятьдесят на пятьдесят. Взрывной механизм сработает лишь в том случае, если в течение ближайшего часа произойдёт распад размещённого внутри него атома радиоактивного вещества. Только вот этот атом, в соответствии с условиями эксперимента, с равной вероятностью может как распасться, так и не распасться. А согласно квантовой механике, если над ядром этого атома не производится наблюдение, то состояние его описывается суперпозицией – смешением сразу двух состояний: распавшегося ядра и нераспавшегося ядра. Следуя этой логике, кот, сидящий в ящике, одновременно и жив, и мёртв.

Максим сделал паузу и внимательно посмотрел на Виктора, пытаясь понять, не потерял ли тот нить мудрёных рассуждений.

– И с чего вдруг возникает эта суперпозиция? – выдавил из себя вопрос Казачёнок.

– Элементарно, Ватсон! Ты разве не знал, что любой электрон одновременно находится как минимум в двух разных местах. В этом-то и вся суть парадокса Эйнштейна – Подольского – Розена, проливающего свет на странную природу квантовой запутанности. Поскольку и козе понятно, что кот обязательно должен быть либо живым, либо мёртвым, так как состояния, сочетающего в себе и то, и другое, попросту не существует, то то же самое будет и с атомным ядром. Оно обязательно должно быть либо распавшимся, либо нераспавшимся.

Виктор убрал поддерживающую голову руку и снова лёг на спину.

– В многомировой интерпретации квантовой механики, которая не считает подобные процессы чем-то особенным, оба состояния кота существуют, не смешиваясь. Ведь когда наблюдатель открывает ящик, он запутывается с котом, и от этого образуются два соответствующих живому или мёртвому коту состояния самого наблюдателя, которые не взаимодействуют друг с другом… Проще говоря, когда ящик открывается, то происходит квантовый выбор, и наша вселенная расщепляется на две. В одной из них наблюдатель смотрит в ящик с мёртвым котом, а в другой – наблюдатель видит живого кота. Два этих параллельных мира со скоростью света разлетаются в разные стороны. И так при каждом квантовом выборе. Понял?

Кольченко повернул голову в сторону притихшего Казачёнка. Тот, убаюканный его монотонным голосом, спал безмятежным сном младенца.

«Значит, не понял… – улыбнувшись, подумал Максим. – Спи, братан! Ты не одинок, Нильс Бор в своё время этого тоже не смог понять…»

Под негромкие всхрапы генерала Максима неожиданно посетила мысль о том, что их взгляды на жизнь, практически идентичные в молодости, за прошедшие годы подверглись весьма существенной трансформации, а по некоторым вопросам вообще разошлись весьма кардинально. И Виктор, и он сам сильно изменились, а во многом так и просто стали совсем другими. Как поменялось их отношение к чужой смерти! Когда-то в Афгане ради спасения жизни солдата они, не задумываясь, шли на любой риск и по каждому убитому горевали, как по родному, а сегодняшние потери были ими восприняты равнодушно, как нечто совершенно обыденное. Не более того.

«Пятеро „двухсотыхˮ, семнадцать „трёхсотыхˮ», – вспомнились ему слова, безучастно произнесённые Виктором.

Генерал, скорее всего, за долгие годы службы попросту успел свыкнуться с частой гибелью подчинённых и стал воспринимать потери как нечто неизбежное. Да и самому Кольченко погибшие сегодня, совсем незнакомые ему люди были абсолютно безразличны. Ведь, добровольно соглашаясь ехать на эту войну, все они прекрасно понимали, на что идут. Да, впрочем, какая это война? Так, очередная межмусульманская свара…

По большому счёту, это – мало кому нужная и при этом весьма запутанная геополитическая игра с расширенным составом враждующих сторон, необходимая для поддержания непомерных амбиций взрослых дядей, не наигравшихся в детстве в солдатиков.

Для одних происходящее в Сирии – не более чем полигон для безнаказанного бомбометания, место, где можно совершенно безопасно для себя потренироваться в нанесении ракетных ударов по реальным целям, плацдарм для создания и проверки боем частных военных компаний.

Для других, привыкших со времён Исламской революции в Иране и афганского конфликта находиться в непрерывном столкновении с цивилизацией, – обыденная форма существования, один из способов выживания.

Для третьих – возможность обезопасить собственные границы либо же под шумок, пользуясь благоприятной ситуацией, расширить их. Непаханое поле для творчества разнообразных конспирологов и сторонников теории различных заговоров!

Легендарная страна Шам, Хеттское царство, Ассирия… Всё это – Сирия. На протяжении последних семи тысяч лет эти государства то исчезали с лица земли, то возрождались вновь. Древнейшие города мира – Эбла, Пальмира, Дамаск… Чего только не повидали они за свою долгую историю!

Тут и сама Библия подливает масла в огонь… Может, неспроста Ветхий Завет считает эту точку земного шара местом, откуда вышел весь род людской? Ведь, согласно библейским пророчествам, именно здесь, в Сирии, история человечества и закончится. У истлевших стен сирийско-ханаанского города Меггидон рано или поздно должна произойти решающая битва полчищ Сатаны и небесного воинства, после чего и начнётся Страшный суд. В Священном Писании это сражение носит название Армагеддон и предваряет конец света.

«И узрят люди новое небо и новую землю: ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря больше нет».

Но это – всего лишь версия, как говорится, на любителя.

В горном лагере, куда Кольченко добрался с парой попутных вертушек, кроме одной из рот ЧВК Вагнера, временно базировались прибывшие сюда на доподготовку группы спецназа ВДВ и ССО. На следующее утро, познакомившись со своими подопечными, Максим, не теряя времени даром, приступил к исполнению своих инструкторских обязанностей – к проведению занятий по спецподготовке. Вечером того же дня к нему в палатку зашёл ротный командир местных «солдат удачи».

Уволившегося три года назад из вооружённых сил майора по имени Александр подчинённые уважительно называли Димыч. Он, как и обещал, принёс комплект трофейного оружия с немалым запасом патронов и предложил в качестве рекогносцировки прогуляться по ближайшим окрестностям лагеря – невысоким горным отрогам, почти сплошь покрытым растительностью. Цинковую коробку с боеприпасами Максим засунул под кровать, а на её переднюю стойку по старой афганской привычке небрежно повесил автомат. Макаров в стильно обрезанной кобуре занял своё законное место на ремне, а несколько коробочек с патронами к нему были успешно разложены по карманам. Пользуясь случаем, Кольченко хотел проверить бой пистолета, пристрелять оружие.

Беседа в ходе прогулки в основном касалась тем бытового характера, ведь наёмники – люди весьма скрытные, избегающие лишних разговоров о себе и своей нынешней деятельности.

– Двадцать семь лет на гражданке – срок солидный, ненамного меньше, чем я живу. Стрелять-то за это время не разучились? – спросил ротный, выводя Максима на большую поляну, с трёх сторон окаймлённую густым кустарником, а с четвёртой – вздыбившейся над ней невысокой серой скалой.

– Сейчас проверим… – Кольченко тоже был не особо многословен.

Лет пятнадцать назад, во времена директорского прошлого, его как-то занесло к стендовикам, где он впервые после увольнения из армии взял в руки оружие. К его великому удивлению, подскакивающие в небо тарелочки после произведённых им выстрелов послушно разлетались на мелкие осколки.

Вот и сейчас, опустошив пару обойм, стреляя по характерным отметинам на скале, Максим остался доволен точностью стрельбы своего оружия.

– Когда-то в Афгане с одержимостью, достойной лучшего применения, я упражнялся в стрельбе помакедонски, – сказал инструктор, в очередной раз снаряжая обоймы. – Проверим, осталось ли хоть что-то от былого навыка?

Ротный молча протянул ему свой пистолет. Максим огляделся по сторонам. Метрах в тридцати от него, у самого края скалы, между коренастым дубом и молодым ливанским кедром стояла красавица сосна. Она казалась похожей на европейскую и в то же время была совсем другой. Не такой золотистый ствол, и размерами она была помельче, но как красиво смотрелись её густые и длинные иглы в багровых лучах заката! Они были настолько насыщенного изумрудного цвета, что светились изнутри. Инструктор огляделся по сторонам и развернулся спиной к деревьям и к зависшему над морем солнцу.

– Значит, так… Александр, ты берёшь в руки вот эти маленькие коробочки, – Максим указал стволом на пустые пачки из-под пистолетных патронов, – становишься сзади меня и по моей команде начинаешь их бросать одну за другой вперёд и вверх, чтобы они непрерывной цепочкой вылетали у меня из-за спины.

– Что ж, давайте попробуем. Готов! – донёсся из-за спины голос ротного.

– Дай! – скомандовал Максим.

Летящие вереницей коробочки, внезапно появившиеся у него перед глазами, повстречались с градом выпущенных из двух стволов пуль и были безжалостно разорваны в клочья. Запах тропической осени, терпкий и тягучий, причудливо смешался с непередаваемым ароматом сгоревшего пороха.

– Однако, – удивлённо произнёс Александр.

– Руки всё помнят, – пробубнил себе под нос инструктор.

Внезапно боковым зрением Кольченко заметил выходящего из-за кустов, чем-то неуловимо похожего на лешего незнакомца с винтовкой в руке и чёрными, как смоль, волосами, стянутыми в тугой пучок на затылке. Максим резко развернулся в его сторону, но, видя спокойную реакцию ротного, мгновенно расслабился.

– Свои! – Александр жестом остановил человека с ружьём, и тот, словно привидение, вновь растворился в жёлто-зелёном кустарнике. – Это мой лучший снайпер, зверобой по прозвищу Чингачгук, в бою для краткости просто Чин. Бойцы здесь неподалёку остатками пищи кабанов прикармливают… Видимо, на охоту пошёл. Без добычи он редко возвращается.

– Когда охотника на джихадистов зовут зверобоем – логика совершенно понятна, ну а Чингачгук-то тут при чём? – поинтересовался Максим, пропуская информацию об охоте мимо ушей.

– Всё просто: морзверобой – это его гражданская специальность, а зверобоем широкого профиля, как вы правильно подметили, он стал именно здесь… По национальности Чин – эскимос, так чем не индеец? В придачу к этому, невозмутим, как его киношный прототип, да и стреляет без промаха.

– А имя-то своё, настоящее, у этого индейца имеется?

– Как же без имени-то? Конечно имеется. С происхождением его имени связана весьма занятная история, и тот, кто хоть раз эту историю выслушает, запомнит его имя навсегда, – говоря это, ротный расплылся в улыбке. – В своё время бабка Чина, одна из главных шаманов Чукотки, для того, чтобы мальчик вырос сильным и неутомимым, стойким до несгибаемости, нарекла младенца редким именем, обладающим глубоким сакральным смыслом – Выргыргелеле. Благодаря её пожеланиям он и стал именно таким, только вот русскую трактовку своего имени – Гремящий член – раскрывает далеко не каждому.

– Доводилось мне по жизни пересекаться с шаманами. Люди они особенные, нестандартные, со своеобразным мышлением… А родом-то он откуда?

– Я же сказал – с Чукотки, – недоуменно взглянул на инструктора ротный. – Пора возвращаться на базу, в горах темнеет быстро.

– Чукотка большая, – задумавшись о чём-то своём, тихо произнёс Максим, пристраиваясь вслед двинувшемуся в сторону лагеря Александру.

Вечером следующего дня Максиму удалось познакомиться с Чингачгуком поближе. Зверобой в одиночестве сидел у догорающего костра, уперев задумчивый взгляд в загадочно мерцающие угольки.

– Чин, а твою бабку, случайно, не Ататугой величали?

Вопрос незаметно подошедшего инструктора прозвучал весьма неожиданно, напрочь разрушив хрупкую магию созерцательного процесса эскимоса. Он резко повернулся на незнакомый голос и удивлённо глянул на Кольченко.

– Ататугой… Десять лет прошло уже, как она умерла. А вы откуда узнали её имя?

В широко расставленных карих глазах зверобоя отражались танцующие язычки пламени. Максим снял с головы кепку.

– Доброго пути ей в загробном мире… Ататуга была хорошим человеком и очень сильным шаманом. Однажды на моих глазах она на полчаса приостановила разбушевавшуюся пургу, чтобы я со своим другом смог добраться до гарнизона, – Максим ненадолго умолк, глядя на затухающее кострище и шевеля веточкой рдеющие угольки. – Когда-то, давным-давно, в самом начале девяностых, я служил в бухте Провидения. Мне доводилось бывать у вас в Чаплино. Надо же, как тесен мир… Я и с мамой твоей, Инирой, знаком. Она была единственной дочерью Ататуги. Отучившись пять лет в Ленинграде, она тогда только-только вернулась в Чаплино. Красивая озорная девчонка…

На какое-то время голос инструктора смолк, и было отчётливо слышно, как в угасающем пламени костра, сгорая, потрескивает брошенная веточка. Затянувшееся молчание первым нарушил зверобой.

– Вы тогда и отца моего хорошо должны были знать. Он ведь служил вместе с вами?

– Игорь был у меня начальником штаба. Мы с ним дружили. Он, как и я, тоже прошёл через Афган. У них с Инирой была настоящая любовь, только вот судьбе, видимо, было угодно эту пару разлучить… Когда развалился Союз, мы с Игорем уволились из вооружённых сил, разъехались в разные стороны и потерялись в «этом мире бушующем». Сейчас он где-то на Украине…

– Я его только по фотографиям знаю. Мама потом вышла замуж за алеута и уехала к нему на Аляску, а я остался с бабушкой. Она меня и воспитала. К маме я пару раз летал в гости, чаще она прилетала к нам.

– Да уж… Жизнь – штука мудрёная, – Максим по-дружески похлопал Чина по плечу и, заметив приближающуюся к ним весёлую ватагу «солдат удачи», подытожил недлинный разговор. – Ты заходи как-нибудь ко мне в палатку: поболтаем, чайку попьём! Бабка-то твоя знатной чаёвницей была…

Чингачгук, действительно, стал частым гостем в жилище инструктора. Он оказался интересным собеседником, начитанным и неплохо образованным, и между этими совершенно разными людьми каким-то загадочным образом установились тёплые и искренние отношения.

Солнечным, но не жарким днём в конце ноября две тысячи восемнадцатого года лейтенант военной полиции Ушаев со своими подчинёнными в составе воинской колонны прибыл в приморский Тартус, на территорию базы ВМФ. Время, пока машины стояли под погрузкой прибывших из России морем авиабомб, артиллерийских и танковых боеприпасов, продовольствия и вещевого имущества, правоверные полицаи использовали для благой цели, отправившись на молитву в недавно открытую в городе мечеть Девы Марии. Да и как можно было поступить иначе в светлый день Мавлида?