ХIII

Газеты, особенно западные, весьма подробно на своих страницах воспроизводили каждый императорский день. Дотошные журналисты до мелочей описывали военный быт государя, начиная с завтрака. Тот же Максимов в подаренных мне «Биржевых ведомостях» так описал царский день: «Завтрак, к которому собиралась вся свита, начинался в 12 часов. Стол накрывался в большом шатре. Александр Второй садился в его середине. Обыкновенно он много говорил и всегда был любезен, за исключением тех случаев, когда что-нибудь особенно заботило его или печалило. После завтрака он начинал работать и работал несколько часов кряду. Рассматривал бумаги и доклады, присланные из Петербурга, все внимательно прочитывал, делал заметки на полях, налагал резолюции. В это же время он принимал министров и других лиц, имеющих к нему доклады. В день отправления курьеров в Петербург государь приготавливал почту и был занят наиболее полно. В этот день он докладов не принимал.

Ничто не изменяло этого порядка. Были такие жаркие дни, когда термометр даже в тени показывал 32 градуса. Государь, обливаясь потом, продолжал работать, несмотря на изнуряющую духоту. Никто никогда не слышал еще от него жалобы на утомленность, неудобства лагерной жизни.

От 4 до 5 часов по полудню государь почивал, затем ехал в коляске в лагерь и лазарет, расположенные неподалеку отсюда, на окраине Горного Студня.

Этой ежедневной прогулкой он особенно дорожил».

Как сообщал мне в письмах из далекого Дударево отец, о войне он знал куда больше моего. В каждом письме он обязательно приводил ссылки на ту или иную газету, чего я раньше за ним не замечал.

Вот и мне благодаря тому же Максимову стало известно, что все в ставке начиналось именно с завтрака в столовой, огромной палатке – царском шатре, вмещавшем в свое нутро уйму народа. У входа в столовую Синельников нечто сказал стоящему в золотой ливрее с густыми седыми бакенбардами служителю, и тот провел меня к столу.

Как я понял, государь садился в центре стола. И у каждого здесь было свое, строго ранговое место. Участники завтрака приходили и выстраивались каждый за спинкой своего стула и ожидали, когда войдет государь и даст знак садиться. Когда он вошел, все дружно повернулись в его сторону, покланялись и после того, как государь занял свое место, занимали свои неспешно, с оглядкой друг на друга, по возможности учтиво уступая пальму первенства тому, кто был рангом повыше. Мое место то ли по прихоти князя Суворова, то ли из-за милости Государя, оказалось как раз напротив Его Императорского Величества. Многие из свиты удивленно посматривали в мою сторону, при этом перешептывались со странными улыбками.

Сам завтрак начался с того, что государь после прочтения молитвы совсем по-обыденному поднял бокал с наполовину наполненным красным вином, провозгласил кратенькую здравицу в честь присутствующих, неспешно отпил и предложил откушать. Сам же стал в голос зачитывать полученные телеграммы. Все с неослабевающим вниманием, стараясь возможно меньше стучать ножами и вилками, прослушивали текст. Иногда государь призывал кого-нибудь из свиты и прочитывал известие только ему. Это вызывало неподдельный интерес и к тексту, и к тому, кого удостоил своим вниманием государь.

– А теперь, господа, поскольку текущие дела завершены, прошу соизволить меня выслушать вот по какому поводу, – государь аккуратно сложил на поднос все лежавшие перед ним телеграммы, и стоявший позади дежурный офицер тут же унес его, – повод весьма чудесный, – он сделал многозначительную паузу и посмотрел в мою сторону, – я хочу произнести здравицу в честь присутствующего здесь священника отца Сергия, который своими подвигами во имя нашей веры и Отечества еще раз явил миру величие души нашего русского человека, величие его ратных дел.

Воцарилась необычайная тишина, только слышалось где-то фырканье лошадей, застоявшихся у коновязей, позвякивание шпор ходившей вокруг палатки охраны да чей-то рассерженный голос, выговаривавший какому-то Павлу Никодимычу за его нерасторопность по отправке корреспонденции в Петербург, и тот же голос начальственно успокаивал не в меру расходившихся газетчиков, коим, видимо, тоже что-то перепало от царского завтрака.

Негромким, чуть хрипловатым голосом император продолжал:

– Будучи в упор дважды стреляным турками, наш герой тем не менее по Божьей воле остался жив. И не только жив, но цел и невредим, чем, как мне свидетельствовали в донесении некоторые очевидцы, вызвал небывалый восторг в полку, а турка поверг в смятение.

Послышались вопросы:

– Как же так, Ваше Величество?

– Как такое могло случиться?

– Это и на самом деле невероятно!

– Вот именно, невероятно, но тем не менее, тем не менее, – государь улыбнулся, – наш герой жив, здоров и сидит напротив меня.

Кто-то зааплодировал, и тут же рукоплескания захлестнули весь длиннющий стол.

– …И дело в том, что обе пули, выпущенные в него, принял на себя его наперсный крест!

Князь Суворов с полупоклоном оборотился к Государю:

– Ваше Величество, а не соизволит ли отец Сергий показать нам сей замечательный крест?

Государь помолчал, словно его больше занимали разложенные на тарелке устрицы, блюдо, явно входившее в моду, затем посмотрел на меня и улыбнулся. Заметил, как сидевшее в отдалении незнакомое духовное лицо благосклонно кивнуло мне, выражая тем самым поддержку и подбадривая в эти минуты смятения.

Я снял с груди крест и передал его Государю. Тот некоторое время задумчиво рассматривал его, а затем отдал Суворову. Крест передавали из рук в руки, восхищенно ахая.

– Господа, он почти горячий, с чего бы это?

– Наверное, нагрелся на здешнем солнце.

– Да нет…

– Но он и на самом деле совсем теплый…

– Очень удивительно, очень!!

И когда крест вновь вернулся на мою грудь, я почувствовал сошедшее на душу успокоение.

Завтрак продолжался под мелодичное позвякивание ножей и вилок. Кто-то из свиты во всеуслышание повторил сказанное Суворовым:

– А не соизволит ли его преподобие подарить сей знаменательный крест, который являет собой не иначе, как чудо Господне, Его Императорскому Величеству?

– О, думается, это будет исключительный подарок… Это, как знамение Божие, еще больше укрепит нашу веру, наше воинство…

– Право, в этом, несомненно, что-то есть!

Суворов подал знак, и над столами повисла тишина. Все смотрели на Государя. Он молчал… Молчание загустевало. Мне почудилось, что в шатре стало на удивление душно, хотя ветерок и колыхал кисею занавесок на окнах и входе. Казалось, что государь не придал никакого значения вопросу, а лишь внимательно рассматривал кусочек обжаренного мяса, давая понять, что на данный момент его больше волновало, с какого конца лучше отрезать. Я увидел, как нервно забарабанил по столу своими длинными чуткими пальцами князь Суворов. Но вот легкая улыбка коснулась губ Государя, и он перевел взгляд на меня, а вместе с ним и все сидевшие за столом. Стало понятно, что право говорить предоставлено мне. Мою душу стянуло будто обручем, и в замешательстве я даже не знал, что ответить. Кто-то из присутствующих уже протянул руку, чтобы помочь снять крест, который только что вернулся на грудь.

Однако Государь, отложив нож и вилку, вытер салфеткой губы, тихо и внятно произнес:

– А не кажется ли вам, господа, что сей крест достоин именно этой груди, – и он указал на меня, – и что только на ней он способен творить чудеса? Или я неправ?!

Государь вновь взял вилку и нож и начал аккуратненько отрезать понравившийся ему кусочек.

И опять повисла тишина, словно все одновременно попытались вникнуть в смысл сказанного.

Первым зааплодировал князь Суворов:

– Браво, Ваше Величество, браво! Как видите, господа, у государя получился отменный тост!.. Великолепная импровизация, великолепная!

Государь, благосклонно улыбаясь, качнул головой.

Раздались хлопки. Затем все как по команде дружно поднялись и начали аплодировать.

Польщенный государь еще шире улыбнулся, взмахнул рукой, аплодисменты стихли:

– Господа, в заключение хочу сообщить вам, что мной подписан указ о награждении их преподобия отца Сергия орденом равноапостольного князя Владимира с мечами. Добавлю, что сегодня это уже третья нашедшая своих соискателей столь высокочтимая в нашем народе награда.

Конец ознакомительного фрагмента.