IV
Сорвалось!

– Ну, дружище, какой же совет нужен от меня, ничтожнейшего смертного, будущему светилу русской адвокатуры? – пошутил Константин Николаевич.

Николай Леопольдович рассказал откровенно свои планы и невозможность их осуществить в настоящее время.

– А разве нельзя остаться пока с родными и начинать не сразу на такую широкую ногу?

– Об этом нечего и думать; это значит на первых же порах испортить себе карьеру. Обстановка и внешность для адвоката первое дело. Без этого закрывай лавочку.

– Лавочку… хорошо сказано… – улыбнулся Константин Николаевич. – Но что же делать?

– Я вот что надумал. Теперь время летнее, глухое. Взять на лето хороший урок, скопить деньжонок, а с сентября начать практику. Вас хотел попросить не рекомендуете ли вы?

– С удовольствием бы, да поздно, все уже разъехались из училища. Если обратятся, то, конечно, место будет за вами, да едва ли, говорю – поздно.

– Жаль!

– Вот княгина Шестова все просит рекомендовать ей учителя, но не вас же я ей рекомендую… Она просто ищет себе любовника, а какой же порядочный человек на это согласится…

– Гм! Конечно… – заметил Николай Леопольдович.

– Не лучше ли было бы вам сначала поступить на службу здесь, в Москве, или в Петербурге, наконец, в провинции, там быстрее ход. Я бы мог вам дать рекомендательные письма. У меня есть в министерстве юстиции и в разных судебных учреждениях знакомые – люди влиятельные…

– Нет, нет, я чувствую, что адвокатура мое настоящее призвание…

– Призвание-то это от вас бы не ушло, послужили бы годиков пять, не понравится – бросите и прямо будете присяжным поверенным, а служба великая вещь, она вырабатывает характер, приучает к регулярному, систематическому труду… Подумайте, милейший друг!

– Нечего и думать. Я задохнуть в канцелярии, заглушу и последние мои способности, если они только есть у меня, из меня выйдет ограниченный человек и неспособный чиновник, вот и все. Если начинать работать на избранном поприще, то надо относиться к нему с любовью, вступать на него со свежими силами, а не покрытым канцелярскою пылью, заеденным бумажною формалистикою… И не говорите, ни за что, ни за что!

– Вы хорошо делаете, что просите не возражать, так как возразить можно много против этого восторженного молодого бреда… – заметил Константин Николаевич.

Наступило молчание.

– А если бы я попросил у вас взаймы рублей шестьсот для первого обзаведения, вы бы мне не отказали? – вдруг в упор спросил Николай Леопольдович.

– Нет, отказал бы, – серьезно, после некоторой паузы ответил Вознесенский. – И не потому, что не верю, или не могу дать этих денег, апросто потому, что люблю вас.

– Это, то есть, как же?

– Так… Начинать карьеру с займа плохое дело. Это значит строить здание на песке. Если впоследствии случится нужда и надо будет перехватить, поверьте, вы у меня не встретите отказа, но на обстановку, будто бы нужную для адвокатской лавочки (ваше собственное выражение), хоть сердитесь на меня, не дам…

– Да я и не прошу, я пошутил, можно будет в самом деле начать понемножку.

– И самое лучшее. Тише едешь, дальше будешь…

«От того места, куда едешь», – злобно подумал про себя Гиршфельд.

– Лучше бы все-таки поступить на службу…

– Нет, нет, ни за что, и не говорите! – замахал руками Николай Леопольдович.

– Молчу, молчу…

Собеседники докурили сигары.

Николай Леопольдович встал и начал прощаться.

– Ну, подавай вам Бог счастья и успеха, – обнял его Константин Николаевич. – Вы не сердитесь?

– Помилуйте, за что же, ведь повторяю, я пошутил…

По уходе Гиршфельда, Константин Николаевич отправился в библиотеку, помещавшуюся за его личной столовой, и там застал Карнеева.

– Вы уж вернулись?

Иван Павлович смутился.

– Вы и не ездили? Почему же вы нас оставили?

– Простите, я буду откровенен, мне несимпатичен этот Гиршфельд.

– Напрасно, он милый малый, вы имеете к нему предубеждение.

– Не думаю! Впечатления, производимые на меня людьми, никогда меня не обманывали; к вам, например, он приходил сегодня занимать деньги для начала карьеры.

– Браво, да вы отгадчик, я этого за вами не знал. Денег, правда просил…

– И вы дали?

– Нет.

– Значит, рекомендовали Шестовой?..

– Какой вздор, я ему объяснил, так как перед тем, как просить у меня денег, он спрашивал, нет ли ему подходящего урока на лето, и он согласился со мной, что порядочный человек не примет такого места.

– Еще бы ему не согласиться с вами, да еще перед тем, как попытаться сделать у вас заем, а я так думаю, что он был бы самый подходящий учитель для княгини Шестовой и с удовольствием воспользовался бы нашей рекомендацией, засмеялся Иван Павлович.

– Нет, это уже слишком, вы сегодня не в духе и от того злы, и все вам представляются в черном свете… Гиршфельд молод, увлекается, но на заведомо бесчестный поступок он неспособен, я его знаю с детства…

– И идеализирую, как всех, по обыкновению… – перебил Иван Павлович.

– Ничуть.

– Поживем – увидим!

V
Роковой шаг

Пасмурный и недовольный вышел Николай Леопольдович из подъезда реального училища.

«Зажиревшее животное! Туда же нравоучения читает!» – ворчал он про себя, по адресу Константина Николаевича.

Подъезд училища был со двора.

Выйдя из ворот на Мясницкую, он вдруг остановился: гениальная мысль осенила его.

– В Северную гостиницу, гривенник! – крикнул он проезжавшему извозчику.

– Пожалуйте, – подкатил тот.

Гиршфельд сел в пролетку и через несколько минут уже входил в подъезд гостиницы, помещающейся близ Красных ворот.

– Княгиня Шестова в каком номере? – спросил он распахнувшего ему дверь швейцара.

– Номер первый, в бельэтаже.

– Дома?

– Только что приехать изволили.

– Судьба! – прошептал Николай Леопольдович, поднимаясь по лестнице. «Разве порядочный человек на это согласится!» – мелькнула у него в уме фраза Константина Николаевича.

– Идиот! – отправил он по его адресу.

Отыскав лакея, он вручил ему свою визитную карточку, на которой значилось: «Кандидат прав, Николай Леопольдович Гиршфельд. Помощник присяжного поверенного», и велел доложить о себе княгине.

Лакей вошел в номер и, выйдя через несколько минут, произнес:

– Пожалуйте…

Николай Леопольдович вошел в номер, тот же лакей снял с него пальто.

Атмосфера номера была насыщена тяжелым запахом косметики.

В первой комнате княгиня Шестова полулежала в кресле, удивленно глядя на поданную ей карточку Гиршфельда.

При его появлении в дверях, выражение удивления сменилось довольной улыбкой: она его узнала, но не подала вида.

– Извините меня, ваше сиятельство, что я осмелился явиться к вам не будучи представленным, без рекомендательного письма, но счастливый случай привел меня сегодня к г. Вознесенскому, и я узнал от него после вашего отъезда, что вы нуждаетесь в учителе для вашего сына…

– Да, да, это ужасно, он положительно отказался рекомендовать… я в отчаянии… Садитесь, пожалуйста.

– Это и побудило меня явиться к вам предложить свои услуги… – произнес он, садясь в кресло.

– Вы хотите… сами?

– Сам. Я несколько недель как кончил университетский курс, во время же студенчества занимался педагогической деятельностью, и хотя теперь записался в помощники присяжного поверенного, но летом глухое время для адвокатуры, и я с удовольствием поехал бы на урок в деревню, отдохнуть… Занятие с детьми я считаю отдыхом, я так люблю их!

– Очень рада, очень рада, не знаю как и благодарить вас, вы так меня выручили! – подала ему руку княгиня.

– Ваша радость, ваше сиятельство, для меня лучшая благодарность, – с пафосом произнес он, медленно, с чувством целуя руку Шестовой.

На его губах остался целый слой душистой пудры.

– Зовите меня просто Зинаидой Павловной… Я чувствую, что мы будем друзьями.

– Много чести, ваше сият… Зинаида Павловна.

– Поговорим об условиях.

– Провести лето под одной кровлей с вами я согласен безусловно.

– О, да вот вы какой… шалун! – игриво произнесла Зинаида Павловна, и вырвав руку, которую тот все еще продолжал держать в своей, фамильярно ударила его по руке.

– Я говорю лишь то, что чувствую – недостаток молодости! – скромно произнес он.

– Скажите лучше достоинство… Но к делу!

Не прошло и нескольких минут, как разговор об условиях был окончен.

Княгиня сама предложила за занятия с одиннадцатилетним сыном двести рублей в месяц и сто рублей на дорогу взад и вперед.

Эти деньги она тотчас передала Гиршфельду.

Большего он не мог и желать и всеми силами старался скрыть свое удовольствие, принимая из рук княгини Зинаиды Павловны радужную бумажку.

– Прикажите дать расписку?

– Quelle bettise!.. Какие расписки… я вам верю…

Николай Леопольдович поклонился.

– Где же мой будущий ученик?

– Он уже в деревне, я отправила его третьего дня с Марго – это бедная племянница моего мужа, княжна Маргарита Дмитриевна Шестова. Она гостит лето у нас. Красавица в полном смысле этого слова. Смотрите, не влюбитесь, – сказала княгиня, играя глазами.

– Около вас, в другую! Это будет мудрено… – глядя ей прямо в глаза, развязно произнес он.

Зинаида Павловна снова заиграла глазами.

– О, да вы на самом деле опасный, а я в Москве одна.

Он скромно потупил глаза.

– Вы когда можете выехать?

– Когда вам будет угодно, я свободен.

– Я еду завтра, а вы выезжайте через два дня. По расчету времени, я вышлю лошадей на станцию.

– Хорошо-с! – произнес Николай Леопольдович и стал прощаться.

VI
Современная Мессалина

– Это еще не все условия и нечего убегать так скоро, – остановила его Зинаида Павловна. – Через несколько дней вы принадлежите всецело моему сыну, но сегодня я хочу, чтобы вы отдали ваше время мне.

Княгиня потупилась.

Николай Леопольдович чуть заметно улыбнулся и снова опустился на кресло возле нее.

– Это, конечно, не входит в круг принятых вами на себя обязанностей, и вы можете, если не пожелаете… отказаться…

Она взглянула на него исподлобья.

– Я лучше откажусь от всех обязанностей, чем отказаться от этой…

Он взял уже сам ее руку, лежавшую на столе, и снова прильнул к ней губами. Она не отнимала руки.

– Поболтаем, повеселимся вечерок, а там, в деревне, ни-ни, ни малейшей шутки. Мой муж слишком стар, чтобы не быть ревнивым. Поняли?

Он выразительно наклонил голову.

– Куда же мы поедем? Надо сперва пообедать, здесь так скверно кормят… – спросила она.

– В «Славянский Базар», а за обедом придумаем программу вечера.

– Дельно, позвоните, дружочек!

Николай Леопольдович встал и нажал пуговку электрического звонка. Явился лакей.

– Двуместную карету на целый вечер, самую лучшую! – приказала Зинаида Павловна.

– Прикажете сейчас, ваше сиятельство?

– Сию минуту.

– Слушаю-с.

Лакей вышел.

– Вы ни в кого не влюблены? – вдруг в упор спросила его Зинаида Павловна.

– До сих пор ни в кого не был… – подчеркнул он первую половину фразы.

– А в вас? Ведь вы такой хорошенький! – продолжала княгиня, глядя ему прямо в глаза.

Даже Николай Леопольдович смутился, но вскоре поправился.

– Не знаю, не интересовался… – небрежно произнес он.

– Не верю, – погрозила ему пальцем княгиня.

– Поверите, – уверенно произнес он.

– Посмотрим, – вздохнула княгиня. – Однако, я пойду поправлюсь и надену шляпку, извините.

– Помилуйте!

Княгиня исчезла за портьерой. Николай Леопольдович остался один.

Ощупав еще раз в жилетном кармане небрежно смятую им сторублевку и убедясь, что она в наличности, он самодовольно улыбнулся.

«На ловца и зверь бежит! – припомнилась ему пословица. – Что скажет Константин Николаевич, когда узнает?» – пришло ему на ум.

«Да, ну его!» – отогнал он от себя эту мысль и стал строить планы, один другого заманчивее.

«Нужно подделаться к старику и сделаться его поверенным. Если же он умрет (поскорей бы) – крупное утверждение в правах наследства, управление делами и именьями, можно даже жениться… Это худший исход… но все-таки».

– Экипаж подан! – прервал лакей его сладостные грезы.

Одновременно с этим приподнялась портьера и появилась княгиня в шляпе и накидке, натягивая перчатки.

– Едемте.

Николай Леопольдович, надев с помощью лакея пальто, последовал за княгиней.

– В «Славянский Базар»! – крикнул он кучеру, усадив княгиню и усаживаясь сам.

Карета понеслась.

После изысканного обеда в отдельном кабинете, обильно политого дорогими винами, в которых княгиня оказалась большим знатоком, они отправились в Петровский парк в Шато де-Флер.

Там царила тогда, только что входившая в моду, шансонетка.

Они заняли ложу.

Здесь Николая Леопольдовича ожидала неприятная встреча.

Он почувствовал на себе устремленный из партера взгляд.

Посмотрев вниз, он увидал смотрящего на него из первого ряда кресел Константина Николаевича.

Кровь бросилась ему в лицо – он невольным движением отодвинулся в глубину ложи.

«Нанесла нелегкая!» – подумал он про себя.

В шестом часу утра следующего дня карета с опущенными шторами отъехала от угла Софийки и Кузнецкого моста и проехав последний, Лубянку, Мясницкую, площадь Красных ворот, повернула за угол налево и остановилась у подъезда Северной гостиницы.

Из нее вышли Зинаида Павловна и Гиршфельд.

– Ты приедешь ко мне завтра обедать и проводить на вокзал? – спросила она его по-французски.

– Конечно, но это будет уже сегодня… – улыбнулся в ответ Гиршфельд.

– И то правда! – засмеялась она, и еще раз кивнув ему дружески головой, скрылась в подъезде.

Николай Леопольдович сел снова в карету, поднял шторы и приказал ехать на Бронную.

Карета покатила.

Он вынул бумажник и бережно раскрыл его.

В нем, кроме мелких депозиток, была уже не одна, а шесть радужных…

Он так же бережно уложил бумажник обратно и самодовольно закурил папиросу.

VII
Легенда старого парка

В качестве учителя сына Зинаиды Павловны и прибыл Гиршфельд, дня через три после происшедшего, на станцию Ломовис, где мы оставили его сидящим на станционной скамейке.

– Лошади готовы-с, ваше сиятельство! – крикнул над ухом задумавшегося Николая Леопольдовича станционный сторож.

Титул сиятельства приятно защекотал его слух.

Он быстро заменил приготовленную для сторожа мелочь рублевой бумажкой. Это не ускользнуло от внимания последнего.

– Саквояж позвольте, ваше сиятельство.

Гиршфельд важно подал ему саквояж и последовал за ним в подъезд станции.

У этого подъезда стояла прекрасная дорожная коляска английской работы, запряженная тройкой подобранных в цвет и в масть рыжих лошадей.

Молодцеватый молодой кучер, одетый в нарядный ямщицкий костюм, в ухарски заломленной поярковой шляпе с павлиньими перьями, боком, по-ямщицки, сидел на козлах.

При появлении на крыльце Николая Леопольдовича, он почтительно снял шляпу.

– С приездом-с.

– Благодарствуй.

Подсаженный сторожем, довольным рублевкой, Гиршфельд важно развалился в коляске.

Кучер лихо ударил по лошадям.

Коляска понеслась.

Усадьба князей Шестовых лежала в одной из лучших местностей Т-ской губернии. Не говоря уже о том, что в хозяйственном отношении именье это было золотое дно – черноземная почва славилась своим плодородием, а «шестовская» пшеница всегда дорого стоила на рынке, – самое местоположение усадьбы было до нельзя живописно.

Господский каменный дом, окруженный громадными террасами, стоял на горе. Отлогий спуск последнего, достигавший до самой реки, протекавшей внизу, был занят частью английским парком, а частью фруктовым садом, по соседству с которым находились богатые оранжереи, вверенные попечению искусного садовника, и бахчи, где произрастали арбузы, достигавшие в Шестове колоссальной величины.

Одна из оранжерей имела вид крытой галереи, спускавшейся от дома вниз к самой реке и оканчивавшейся роскошной купальней.

Рядом с английским парком было несколько десятин огороженного, чищенного леса, испещренного причудливыми дорожками и носившего название «старого парка».

В одной из задних аллей этого парка, посредине дорожки, почти у самой реки стоял огромный столетний дуб, ствол которого был огорожен железной, заржавевшей от времени решеткой.

Решетка была четырехугольной формы и на четырех углах ее было водружено по большому медному кресту.

Против самого дуба стояла поросшая мохом каменная скамейка, носившая название «скамейки старого князя».

На этом дубе по преданию, удавился один из отдаленных предков князей Шестовых и в княжеском семействе сохранилась легенда, что перед каждым несчастием, грозящим княжескому роду, старого князя видят в полночь, сидящим на скамейке.

Место это, окруженное такой страшною тайною прошлого, было, конечно, совсем непосещаемо.

Некоторые смельчаки из дворни «на спор» ходили туда после полуночи, но всегда возвращались с искаженными от страха лицами и рассказывали, что слышали предсмертные стоны старого князя, сопровождаемые адским хохотом сидящих на ветвях дуба русалок.

По приметам стариков, никто из ходивших туда не доживал до нового года.

Легенда шла далее и объясняла причину княжеской смерти.

Удавился он не сам, а был повешен дьяволом на дубе, стоявшем у того места реки, где князь утопил несколько десятков своих крепостных любовниц, ставших русалками.

В реке, в этом месте, на самом деле был омут.

Место это так было проклято Богом и отдано Им во власть «нечисти», что против нее были даже бессильны водруженные одним из потомков старого князя кресты.

Так повествовали старожилы.

Прибавляли, что построивший решетку с крестами князь в день ее окончания был во время вечерней прогулки заведен нечистой силой на это место, избит старым князем и защекочен русалками.

На утро его нашли мертвым, изуродованным, лежавшим на каменной скамейке, со сложенными, как в гробу руками, но вместо образа на груди лежало осиновое полено.

Старый барский дом находился далее настоящего, как раз против старого парка, но в одну ночь сгорел до основания от неизвестной причины.