«Так тяжко на сердце, и хочется плакать…»

 
Так тяжко на сердце, и хочется плакать.
И надо бы душу готовить к зиме.
Такая повсюду разруха и слякоть.
Так быстро темнеет в стране…
 
 
Мы больше пощады у неба не просим.
Пророческий глас утопили в вине.
Такая настала промозглая осень!
Так быстро темнеет в стране…
 
 
Кривые усмешки, прямые угрозы,
а сердце родное – увы! – не в броне…
На скользкой дороге такие заносы…
Так быстро темнеет в стране…
 
 
На пастбищах жизни все пусто и гибло.
Не велено думать о завтрашнем дне…
Как быстро и память, и совесть отшибло!
Как быстро темнеет в стране…
 
 
Ограблен трудяга. Застрелен невинный.
Кто вовремя сподличал, – тот на коне.
Такие заборы, что неба не видно!
Как быстро стемнело в стране…
 
 
Такой телевизор пустой и веселый!
На кой нам учиться в сплошной кутерьме…
Потушат огни деревенские школы…
Так страшно темнеет в стране…
 
 
Мы верили: будет и легче, и лучше,
и новое счастье придет по весне…
Но вновь собираются черные тучи.
Как быстро стемнело в стране…
 
 
Господь свои брови седые нахмурил.
Так трудно живется народу во тьме.
Затишье. Быть может, оно перед бурей?
Возможно, к войне – не по нашей вине…
 

«В этом крае действительно Ясные Зори…»

Т. Крайкиной

 
В этом крае действительно Ясные Зори.
Голубые березы и святой монастырь.
Есть высокая стать в ярославском просторе,
где хорошие люди и приволжская ширь.
Я везде сам не свой. Я везде неприкаян.
Только здесь мне заутреня с неба слышна…
Здесь прекрасны и снег, и жара… Но какая
в этом все-таки северном крае – весна!
Так любил я все эти чудотворные весны.
И работалось здесь, как нигде, никогда.
Ну, а в этом году неожиданно поздно
Туношонка-река отошла ото льда.
Я на берег подтопленный вышел спросонок.
Только-только закончился здесь ледоход.
Вдруг увидел, как юный смешной лягушонок
по реке в одиночестве гордо плывет!
Он плывет против ветра и против теченья.
Волн волненье навстречу и водоворот…
Но в неравной борьбе, как в последнем сраженье,
он, забыв все на свете и отринув сомненья,
неокрепшими лапками все гребет и гребет.
Я же вижу: ему не хватает силенок…
Лучше б мирно он спал в недалеком пруду…
Но плывет и плывет несмешной лягушонок.
Он последний, кто бьется за любовь и мечту!
Я все думал: когда же, когда он устанет?
Я все видел: движенья его не легки…
Но еще он плывет! Вот он скрылся в тумане
за крутым поворотом Туношонки-реки.
Что он ждет впереди? Он мечтает, наверно,
что в то утро рассветное только его
во дворце из кувшинок ждет лягушка-царевна
в рясном аква-ква-тории на свое торжество!
Он плывет что есть силы. Он доподлинно знает:
все прекрасное нам достается с трудом.
Пусть волна набегает, пусть ветер крепчает,
скоро будет он с нею, с царевной вдвоем!
 
 
…Если б ты, лягушонок, заране предвидел,
что все меньше в природе беспечальных минут,
что любви и надежде уготована гибель,
что закончились в мире и тепло, и приют,
что разрушили все, все снесли и убили,
и упрятали в мутную воду концы,
и царевну-лягушку давно отменили
и отдали шакалам золотые дворцы.
И не надо за сказками прыгать вдогонку.
Не сбылись в нашем крае надежды и сны.
 
 
А заплыв лягушонка на реке Туношонка
лишь привет от навечно погибшей весны.
 

Подмосковье

 
Какая здесь родная красота!
И шепот трав, и птичьи переклички…
Дождями теплыми омытая листва.
Летящие сквозь время электрички.
 
 
Я помню тот послевоенный день,
как даже мы, мальчишки, были рады,
когда в кругу российских деревень
вставали под Москвой наукограды.
 
 
А покоренье первых звездных трасс
сравнимо только с первою любовью.
Дорога к дальним звездам началась
в моем родном недальнем Подмосковье.
 
 
Теперь – увы! В фаворе сорняки.
И я молю, чтоб хоть у нас в округе
роскошные дворцы-особняки
не заслонили б хижины науки!
 
 
Пусть побеждает не сорняк, а труд
во имя жизни и всего святого.
Пусть и друзья и недруги поймут,
что к новым взлетам Родина готова!
 
 
Пусть к нам придут и свет, и волшебство,
и теплый дождь, и птичьи переклички,
и мимо окон детства моего
в грядущий день несутся электрички!
 

На перевале

 
    Мы знали Россию в годину лихую.
    Застали страну в ее каторжный срок —
    голодную, нищую, полуживую
    Россию, которой никто не помог.
 
 
И мы не рванули в далекие страны.
Мы вынесли все. Мы сумели, смогли
очистить от скверны и вылечить раны,
кровавые раны российской земли…
 
 
    Врачуют недуг не спеша, терпеливо,
    по крохам зарю вызволяют из тьмы…
    О, как мы хотели увидеть счастливой
    Россию, в которую верили мы!
 
 
Колеса истории забуксовали.
Казалось, мы все под колеса легли…
И вот мы увидели на перевале
Россию, которую мы сберегли.
 
 
    Но снова – печали от края до края.
    И снова солдаты домой не пришли.
    Не плачь, умоляю, не плачь, дорогая,
    Россия, которую мы сберегли…
 
 
Серебряный луч засверкает в тумане,
И крест золотой воссияет вдали…
Очнувшись от горя, восстанет, воспрянет
Россия, которую мы сберегли!
 
 
    Судьба с терпеливою паствою дружит
    и с тем, кто не предал сыновней любви.
    Еще нашим внукам и Богу послужит
    Россия, которую мы сберегли.
 
 
И снова к нам, грешным, сойдет вдохновенье.
Ты станешь зарей и надеждой земли…
Отпразднуем вместе твое воскресенье,
Россия, которую мы сберегли.
 
 
Творец не для Ирода родину создал.
Воскреснет Россия во имя любви.
Вот только бы кто-нибудь снова не продал
Россию, которую мы сберегли…
 

Горькая моя Родина

 
Горькая моя родина,
Ты и боль моя, и судьба.
Вновь кружит непогодина…
Только мы одни у тебя.
 
 
    Так близка мне твоя
    Даль далекая,
    Ты Россия моя
    Одинокая.
    Облака над тобой
    Невесенние.
    Но я верю в любовь
    И спасение.
 
 
Горькая моя родина,
Как тебя не звать, не любить…
Пусть судьба не устроена, —
Надо веровать, надо жить!
 
 
    Соловей, голоси!
    Все мне чудится,
    Что крещенье Руси
    Снова сбудется.
    Еще русская речь
    Не задушена.
    Еще сможем сберечь
    Слово Пушкина.
 
 
Горькая моя родина…
Нет, нельзя тебя разлюбить…
Пусть гудит непогодина,
Будем веровать, будем жить!
 
 
    Не осилит меня
    Сила черная.
    Вся страна мне родня —
    Русь соборная.
    Так близка мне твоя
    Даль далекая.
    Ты Россия моя
    Синеокая…
 

Гроза над Волгой

 
Нас тусклая судьба не подкосила.
Не все еще померкли голоса.
И верится в спасение России,
когда гремит над Волгою гроза.
 
 
Здесь шли дожди настырно и уныло,
неделями надсадно морося.
Как эта наша пасмурность постыла!
Как поостыли лучшие друзья…
 
 
Но грянул гром! И в мире нет покоя.
Над Волгой, над великою рекою
гремит, гремит великая гроза.
 
 
Лохмотья неба над прибрежной кручей.
Душа реки проснулась ото сна.
Восстала эта, черная, как туча,
бушующая волжская вода!
 
 
Гроза над Волгой, словно предсказанье.
Всю грязь стихия смоет, наконец.
И свежее, пречистое дыханье
настанет у природы и сердец.
 
 
И прогремит над юною Россией
гром новых и невиданных побед.
И только этим молниям под силу
зажечь свободы негасимый свет.
 
 
После грозы приходит очищенье.
И оживают птичьи голоса.
И легче жить. И верится в спасенье,
когда гремит над Волгою гроза.
 

Еще поют в России соловьи

 
Еще поют в России соловьи.
Еще душа в смятенье не остыла.
Мы в эти годы горькие смогли
Спасти все то, что дорого и мило.
Еще поют в России соловьи.
 
 
Мы часто шли судьбе наперекор.
В своих мечтах и в людях ошибались.
Мы, словно дети, верили в добро —
И столько раз надежды не сбывались!
 
 
Поверь, что годы тяжкие прошли,
что на пожарах накричался кочет.
Еще поют в России соловьи.
Еще весну отечеству пророчат.
Еще поют в России соловьи.
 
 
Ворвется в сердце солнечный прибой,
Повеет ветер ласковых акаций…
Еще опять мы встретимся с тобой.
Чтоб больше никогда не расставаться!
 
 
Мы – дети самой преданной любви.
Ее никто отныне не отнимет.
Еще поют в России соловьи, —
И значит, песня землю не покинет!
Еще поют в России соловьи.
 

«Я вновь аккорд возвышенный беру…»

 
Я вновь аккорд возвышенный беру…
Почти весь мир с тобой исколесили,
и все же нет воистину миру
милее нашей матушки – России…
Ее войною выжженных полей,
ее сомнений и деяний нервных.
Как я любил своих учителей,
своих друзей и верных, и не верных!
Я знал триумф актеров – алкашей,
стихи и слезы пьяного поэта.
Их души уникальны, как музей
извечного сраженья тьмы и света.
Мне даже зэки были как родня.
Но как меня муздычили коллеги,
как с упоеньем мучили меня
за слово доброе о русском человеке!
На мне давно поставлено тавро.
Мол, примитивен.
      Прост.
         Не современен.
Мол, не поэт,
      а песенник.
         Зеро.
В фаворе ныне Бродский, не Есенин.
 
 
Я предан был несчастным и родным,
расстрелянным и на войне убитым.
Я посвящал стихи свои —
      своим
героям
      и совсем не знаменитым.
 
 
Нет, с них икон я вовсе не писал.
Я их в работе видел, видел в деле.
Я их в миру с натуры рисовал,
чтобы другие их не проглядели.
 
 
Теперь для многих стран,
      да и для нас
иконостас – семья Евросоюза.
И все ж семейка та не поднялась
до бывшего, до нашего Союза,
где все же был союз между людьми,
где был порыв космический неистов,
где были мы честны перед детьми, —
не пестовали новеньких нацистов,
где люди знали правду о войне,
в стихах и песнях бережно хранимой,
где верилось несбыточной весне
в стране хоть разношерстной,
      но единой.
 
 
Нас не прошиб пока Евроозноб.
Мы все, как встарь, равны. Как прежде, вместе
читаем вновь Айтматова взахлеб,
поем навзрыд украинские песни.
 

Веры тонкая свеча

«Как корежило нас невежество!..»

 
Как корежило
      нас невежество!
И сейчас до конца не понято,
сколько свежести,
      сколько нежности
у Руси моей было отнято.
Если даже Сергей Есенин
одно время был
      под сомненьем,
сколько было тогда у бдительных
над искусством побед
      убедительных!
И когда всю Расею,
      Россию,
не в основе – в ознобе трясло,
Сколько храмов сожгли,
      носили!
Сколько к вере людей пришло!
Чувство Родины не утрачено,
и Рублев
      – он всегда Рублев.
не оплаченный,
      не испачканный
ни невежеством,
      ни рублем.
Что талантливо,
      то и молодо…
Пусть не сразу,
      через года
очищаем иконное золото
от коррозии и стыда.
Наступают иные годы.
Но тревожимся все сильней,
чтобы вера
      не стала модой,
словно джинсы,
      в стране моей…