ПРОДОЛЖЕНИЕ РАЗГОВОРА…

 
Да, Рим велик, прекрасен безгранично,
Там каждый камень – древностью сквозит,
Не в том ль его безумное величье —
Что он не меньшей кровию омыт?
И если б не великие творенья,
Покрывшие весь город с головой,
Истории кровавой откровенья,
Текли бы ядовитою струей.
Пусть в Ватикан и в Рим ведёт дорога,
Пусть святость и любовь теперь на «ты»,
Но там сперва чужого били Б-ГА,
Чтоб своего повесить на кресты.
М. Ицикович, израильская поэтесса.
 

Ты как всегда права, подруга!

Твой стиль возвышенней, чем мой,

И мысль ясней… я лишь немного

Рискну продолжить за тобой.

Моих и тени нет сомнений

В том, чем был Рим в реке столетий…

Что лжи кровавой изощренья

Рядились в «божии заветы»,

Что дьявольских страстей обличья

В церковных митрах и тиарах

Кострищ огнем, как день привычным,

Вершили суд свой и расправу…

Что «божьим именем» грешили

На протяжении веков,

Свободу духа им душили,

Крутя распятья для оков.

Мы помним Папу Александра…

Да только одного ль его!

А светлый гений Караваджо —

Как был затравлен, выжит он!!

Все это так. Но в том загадка,

Что среди крови, пыток, лжи,

Любви дарили без остатка

Себя в нем лучшие умы.

Что там, где жгли Джордано Бруно —

На рынке Кампо делла Фьоре —

Писали Галло, Греко, Рубенс,

И рядом, в маленьком соборе,

Шлюх и убийц рисуя лики,

В своем новаторстве отважном

Кляня, дерясь с церковной кликой

Писал панно сам Караваджо.

Творенья гениев великих

Среди застенок и костров,

Грехов святош, средь лжи и пыток

Рождали совесть, труд, любовь.

Таков наш мир, ведь в «римской» власти —

Всей власти дьявольская сущность,

С благочестивой миной страсти,

Святош распутство и преступность.

Тут смысл глубокий проступает…

Мир – как он есть… в нем лишь любовь

Нам о себе напоминает…

Свет льется там, где льется кровь…

Ты пишешь – «если б не творенья…»

Но в этом, друг мой, в этом дело!

Ведь возвышает вдохновенье

Мир, что был создан неумело…

Пусть крови было здесь не меньше,

Вражды… греха… где его нет?

Но очень много в этом месте

Напомнит, что есть Человек.

Тут над историей кровавой,

Над властью догм и прегрешений,

Над фанатизмом клерикалов,

Царит величие свершений

Людского духа, созиданья…

Тут все об этом говорит…

Тут необычно покаянье —

Оно свершает и творит…

А что у нас… средневековье

В людских сердцах, делах, умах…

И в настоящем реки крови —

Не на великих полотнах…

Тут зуб за зуб, за око – око,

Тут мракобесие в умах

Подчас кончается жестоко —

Кровавым следом на ножах

И кем-то, заживо сожженным,

Чтоб веру предков освятить…

Тут нет без ненависти бога,

И святость в том, чтоб отомстить.

Проходишь улицами Рима

Ты потрясенный тем трудом,

Которым дух людской незримо,

Из века в век, за домом дом

Его наполнил… Те, чьи силы,

И труд, и вдохновенья взлеты

Его когда-то возводили,

Тебе нашептывают что-то…

Что ты? Где жизнь твоя, прохожий?

Как ты живешь? Что ты сумел?

Ты день оставив что-то прожил,

Или напрасно он сгорел?

Пред тем, что создано любовью,

И в вечности осталось все ж,

Своей судьбою, жизнью, болью

Ты будто бы ответ несешь.

Толпы безликой страсти гневные —

Вот, что я вижу здесь в окне.

Где тут любовь и вдохновение?

Где Красота? Где Человек?!

Лишь перепрелые святыни

Гноятся ненавистью, злобой…

То муэдзины, то раввины

Гортани рвут, крича о «боге»…

Какой тут Бог?! Тут человека

С огнем и днем не отыскать!

Бог есть любовь, любовь – от века

Нас побуждает созидать.

Не мстить за «веру» и «святыни»,

Не жечь противников огнем,

Но видеть вечность в том, что ныне,

И плодоносить день за днем.

Поэтому то в мире «дольнем» —

Приюте боли и вражды —

Мы близки к богу лишь любовью,

И созиданьем Красоты.

Величье Рима – не на крови…

Труд поколений и веков…

Титаны духа будто в споре

Его создали… из дворцов,

Мостов, скульптур, великих храмов,

Картин, панно… тут длинен счет.

Тут труд велик. Тут гений славу

Принес навечно. Что ж – итог:

Моя подруга дорогая!

Тебе понравится ли, нет —

Приехав в Рим, мы вспоминаем,

Что ты такое, Человек.

Так помни же, моя подруга,

Чтобы не спорили мы вновь —

То, что в себе зовем мы «богом»,

Есть созиданье и любовь.

ОКОНЧАНИЕ ТОГО ЖЕ РАЗГОВОРА…

 
Что тут скажешь, можно много или ничего.
Человек – червяк и ангел, смысл и говно.
Ищем мы в крови, в навозе чистоту души.
Так они и «происходят», новые «вирши».
 
 
А. Корнев. Эпиграмма на предыдущие стихотворения.
 

Пожалуй, нету настроенья…

Я волю дам чужим словам:

«…Всех низких истин мне милее,

Нас возвышающий обман…».

И вот еще – о днях поэта,

Когда он в пошлость погружен:

«…Среди детей ничтожных света,

Быть может всех ничтожней он…»

Быть может, лишь себя придумав

Средь грязи, крови и теней,

Обманом путь во мгле нащупав,

Мы превращаемся в людей…

Быть может, просто притворившись,

Вживаясь в совесть, словно в роль,

Переигравши ли, забывшись —

Мы вдруг становимся собой…

Быть может, истово пытаясь

Смысл на дне бездны разглядеть,

Над ней себя мы поднимаем

И побеждаем мрак и мреть…

Быть может, глупо и наивно,

Мы ищем то, чего и нет…

И вдруг находим – неизбывный,

В самих себе горящий свет…

Тогда-то, отсветом глубинным

Любви, надежды, чистоты,

Мы в этот мир, враждой томимый,

Привносим тайну Красоты.

В исканьях смысла своды храмов

Встают над суетной землей…

Над злобным и привычным гамом

Летит звук чистый и живой…

Мы то, чем выбрали себя мы,

И то, чем создали себя…

Бездонны мы, потенциальны,

Едины в нас и свет, и мгла…

Бездонны в нас жестокость, подлость,

Бездонны реки зла и лжи…

Бездонна тайная способность

Творить, искать, давать, любить…

Мы – свет и мгла, любовь и бездны

Над нами гибельная власть,

Мы ангелы, а часто – бесы,

Мы то, что мы смогли создать…

Быть может – истины банальны,

И очень уж банален слог…

И строки блеклы и бездарны…

Но удержать себя не смог…

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Измученный пылью и солнцем пустыни,

Гортанными воплями мулл и феллахов,

Пускаюсь я в путь, что являлся доныне

В мечтах мне, во снах или в сладостных страхах..

Быть может, туманные дали Парижа,

Альпийские скалы и римские пьяццы

Явят благосклонность и станут мне ближе…

Я старый бродяга, чего мне бояться…

Бездомный скиталец, я счастлив тем домом,

Которым весь мир уже множество лет

Мне стал… с той секунды, как только

Я страх перемен задушить смог в себе.

Я в поисках счастья ходил за три моря,

Как древний варяг на вертлявой ладье…

Нашел я за морем одно только горе

И повесть судьбы написал по воде…

Но путь неизменен – мне отблеск надежды

Мерцает, пока я дышу, за волной.

Поэтому – в даль, в неизвестность, в безбрежность…

Дорога мне стала навеки судьбой.

Быть может, найду я причал… кто же знает…

Но что-то безжалостно мне говорит —

Тому суждены лишь скитанья без края,

В чьем сердце дорога, чья сущность – в пути…

Хотел я покоя… мечтал о покое…

Ногами стоять чтоб на твердой земле…

Но жизнь моя – бурное, зимнее море,

С волны на волну – будто к новой беде…

Пускай же дорога, пускай испытанья!

Мне легче взахлеб выгребать среди волн,

Когда бесконечность скрывает туманный,

Но полный хоть утлых надежд горизонт…

Страшна мне запутанной доли загадка,

Как будто проклятье – вот только за что же?! —

В ней долгие годы царят без остатка

«Наверно», «надеюсь», «посмотрим», «быть может»…

Есть люди – деревья, что корни пускают,

Судьбою срастясь с материнской скалой,

Годами как дети ее укрывают

Надежд и мечтаний опавшей листвой.

Есть люди – как в неба бездомности птицы,

Их жизнь – движенье, а ветер – судьба…

Их путь – бесконечно к чему-то стремиться

Нигде не осев и не свивши гнезда…

Что лучше… Но кто же здесь сможет ответить?

Чей суд беспристрастней? Чья правда верней?

Есть жизнь одна перед мукою смерти,

И все, что мы можем – готовиться к ней…

ПОДРАЖАНИЕ БЕРАНЖЕ

Париж накрывает туман….

И тонут в нем шпили соборов,

И темные луврские крыши

Скалистой громадою в нем

Как тайна времен проступают,

И бурные волны свои

В нем прячет красавица Сена…

Париж обнимает туман…

Промозглый, январский туман

В ветвях Тюильрийского Сада,

На окнах Пале-Руайяль,

На Генриха бронзовых шпорах,

Над старым мостом оседает…

Как занавес сцену веков,

Великих и страшных событий —

Париж застилает туман…

И чудятся, кажутся мне

В холодном и липком тумане

Костры тамплиеров на Сене,

И ужасы луврской резни,

И лязг гильотины, и звуки

Падения башен бастильских…

И гордая поступь монархов

Вдруг чудится, кажется мне…

Весь город становится вдруг

Как будто ожившей легендой…

Как будто Кольбер и Вольтер

Сошли с своих пышных надгробий,

Как будто бы Старый Людовик

Из окон дворца Консьержи

Опасливо смотрит на берег…

Все словно меняется вдруг…

Как будто Марго Валуа

Вдоль окон дворца, что над Сеной

Шагает ревниво и ждет…

Как будто не площадь Вогезов,

А старый Шато де Турнель

Вдруг снова сложился из камня,

И падает на смерть сраженный

Там Генрих Второй Валуа…

Париж застилает туман.

Как будто бы вечности холод

Окутал вдруг поступь столетий,

Заставил ее замереть…

Как будто бы пленка застряла

На первом сеансе Люмьеров

И публика замерла в зале…

Париж накрывает туман.