«Коробейники» – поэма-путешествие. Бродят по сельским просторам торгаши, мужики-отходники – старый Тихоныч и молодой его помощник Ванька. Перед их любознательным взором проходят одна за другой пестрые картины жизни кризисного, тревожного времени. Сюжет дороги превращает поэму в широкий обзор российской провинциальной действительности. Все, что происходит в поэме, воспринимается глазами народа, всему дается крестьянский приговор. Главные критики и судьи – не патриархальные мужики, а «бывалые», много повидавшие в своей страннической жизни и обо всем имеющие свое собственное суждение. В России, которую они судят, «все переворотилось»: старые устои жизни разрушаются, новое находится в брожении. Вкладывая в уста народа резкие антиправительственные суждения, Некрасов не грешит против правды. Многое тут идет от его общения со старообрядцами, к числу которых принадлежал и Гаврила Яковлевич Захаров. Оппозиционно настроенные к царю и его чиновникам, они резко отрицательно оценивали события Крымской войны, усматривая в них признаки наступления последних времен перед вторым Христовым пришествием.

В этом же убеждают коробейников их наблюдения над жизнью господ, порвавших связи с Россией, проматывающих в Париже трудовые крестьянские денежки на дорогие и пустые безделушки. Характерной для нового времени представляется им история Титушки-ткача. Крепкий, трудолюбивый крестьянин стал жертвою творящегося в стране беззакония и превратился в «убогого странника» – «без дороги в путь пошел». Тягучая, заунывная песня его, сливающаяся со стоном разоренных российских сел и деревень, со свистом холодных ветров на скудных полях и лугах, готовит в поэме трагическую развязку. В глухом костромском лесу коробейники гибнут от рук такого же «странника», убогого и бездорожного, – отчаявшегося лесника, напоминающего и внешне то ли «горе, лычком подпоясанное», то ли лешего – жутковатую лесную нежить.

Трагическая развязка в поэме спровоцирована и самими коробейниками. Это очень совестливые мужики, критически оценивающие и свое торгашеское ремесло. Трудовая крестьянская мораль постоянно подсказывает им, что, обманывая братьев мужиков, они творят неправедное дело, «гневят Всевышнего», что рано или поздно им придется отвечать перед Ним за «душегубные дела». Потому и приход их в село изображается как искушение для бедных девок и баб. Вначале к коробейникам выходят «красны девушки-лебедушки», «жены мужние – молодушки», а после «торга рьяного» – «посреди села базар», «бабы ходят точно пьяные, друг у дружки рвут товар». Как приговор всей трудовой крестьянской России своему неправедному пути, выслушивают коробейники бранные слова крестьянок:

 
Принесло же вас, мошейников!
Из села бы вас колом.
 

И по мере того как набивают коробейники свои кошельки, все тревожнее они себя чувствуют, все прямее, все торопливее становится их путь, но и все значительнее препятствия. Поперек их пути становится не только русская природа, не только потерявший себя лесник. Как укор коробейнику Ваньке – чистая любовь Катеринушки, той самой, которая предпочла всем щедрым подаркам, всему предложенному «богачеству» – «бирюзовый перстенек», символ этой любви. Неспроста именно этот эпизод из поэмы Некрасова выхватил чуткий русский народ и превратил в свою песню – «великую песню», по определению А. Блока.

В трудовых крестьянских заботах топит Катеринушка после разлуки с милым свою тоску по суженому. Вся пятая главка поэмы, воспевающая самозабвенный труд и самоотверженную любовь, – упрек торгашескому ремеслу коробейников, которое уводит их из родимого села на чужую сторону, отрывает от трудовой жизни и народной нравственности. В ключевой сцене выбора пути окончательно определяется неизбежность трагического финала в жизни коробейников. Они сами готовят свою судьбу. Опасаясь за сохранность тугих кошельков, они решают идти в Кострому «напрямки». Этот выбор не считается с непрямыми русскими дорогами («Коли три версты обходами, прямиками будет шесть»). Против коробейников, идущих прямиком и напролом, как бы восстают дебри русских лесов, топи гибельных болот, сыпучие пески. Тут-то и сбываются их роковые предчувствия, и настигает их ожидаемое возмездие.

Примечательно, что преступление «Христова охотничка», убивающего коробейников, совершается без всякого материального расчета: деньгами, взятыми у них, он не дорожит. Тем же вечером, в кабаке, «бурля и бахвалясь», в типично русском кураже, он рассказывает всем о случившемся и покорно сдает себя в руки властей. В «Коробейниках» ощутима двойная полемическая направленность. С одной стороны, тут урок реформаторам-западникам, которые, направляя Россию по буржуазному пути, не считаются с особой «формулой» русской истории, о которой говорил Пушкин. А с другой стороны, здесь урок радикалам-нетерпеливцам, уповающим на русский бунт и забывающим, что он бывает «бессмысленным и беспощадным».

4

Вскоре после крестьянской реформы 1861 года в России наступили «трудные времена». Начались преследования и аресты: сослан в Сибирь сотрудник «Современника» поэт М. Л. Михайлов, арестован Д. И. Писарев, летом 1862 года заключен в Петропавловскую крепость Чернышевский, а вслед за этим и журнал Некрасова правительственным решением приостановлен на шесть месяцев. Нравственно чуткий поэт испытывал стыд перед друзьями, которых уносила борьба. Их портреты со стен квартиры на Литейном смотрели на него «укоризненно». Драматическая судьба этих людей тревожила его совесть. В одну из бессонных ночей, вероятнее всего во владимирской усадьбе Алешунино, в нелегких раздумьях о себе и опальных друзьях выплакалась у Некрасова великая покаянная песнь – лирическая поэма «Рыцарь на час», одно из самых проникновенных произведений о сыновней любви поэта к матери, покаянной любви к Родине. Все оно пронизано глубоко национальными православно-христианскими исповедальными мотивами. Подобно Дарье, Матрене Тимофеевне, другим героям и героиням своего поэтического эпоса, Некрасов в суровый судный час обращается за помощью к материнской любви и заступничеству, как бы сливая в один образ мать человеческую с Матерью Божией. И вот совершается чудо: образ матери, освобожденный от тленной земной оболочки, поднимается до высот неземной святости.

 
Треволненья мирского далекая,
С неземным выраженьем в очах…
 

Это уже не земная мать поэта, а «чистейшей любви божество». Перед ним и начинает поэт мучительную и беспощадную исповедь, просит вывести заблудшего на «тернистый путь» в «стан погибающих за великое дело любви».

Рядом с культом женской святости в поэзии Некрасова мы получили, по словам Н. Н. Скатова, «единственный в своем роде поэтически совершенный и исторически значимый культ материнства», который только и мог создать русский национальный поэт. Ведь «вся русская духовность, – утверждал Г. П. Федотов, – носит богородичный характер, культ Божией Матери имеет в ней настолько центральное значение, что, глядя со стороны, русское христианство можно принять за религию не Христа, а Марии». Крестьянки, жены и матери, в поэзии Некрасова в критические минуты их жизни неизменно обращаются за помощью к Небесной Покровительнице России. Несчастная Дарья, пытаясь спасти Прокла, за последней надеждой и утешением идет к Ней.

 
К Ней выносили больных и убогих…
Знаю, Владычица! знаю: у многих
Ты осушила слезу…
 

Когда Матрена Тимофеевна бежит в губернский город спасать мужа от рекрутчины, а семью – от сиротства, она взывает к Богородице, «касаясь снежной скатерти горящей головой»:

 
Открой мне, Матерь Божия,
Чем Бога прогневила я?
 

«Рыцарь на час» – произведение русское в самых глубоких своих основаниях и устоях. Поэму эту Некрасов очень любил и читал всегда «со слезами в голосе». Сохранилось воспоминание, что вернувшийся из ссылки Чернышевский, читая «Рыцаря на час», «не выдержал и разрыдался».

В обстановке спада общественного движения 1860-х годов значительная часть радикально настроенной интеллигенции России потеряла веру в народ. На страницах «Русского слова» одна за другой появлялись статьи, в которых мужик обвинялся в грубости, тупости и невежестве. Чуть позднее и Чернышевский подаст голос из сибирских снегов. В «Прологе» устами Волгина он произнесет приговор «жалкой нации, нации рабов»: «снизу доверху все сплошь рабы». В этих условиях Некрасов приступает к работе над новым произведением, исполненным светлой веры и доброй надежды, – к поэме «Мороз, Красный нос».

Первотолчком к ее рождению могли послужить и события личной жизни. На исходе лета 1862 года Некрасов пребывал в состоянии тревоги и растерянности, потеряв верных друзей и оказавшись не у дел после приостановки издания «Современника». Поздней осенью 1862 года он получил известие о смерти отца, добрые отношения с которым после разрыва отроческих лет были давно восстановлены. Некрасов уехал в Грешнево, распоряжался строительством нового родового склепа в Абакумцеве, неподалеку от могилы умершей в 1841 году матери, хлопотал об устройстве на собственные средства начальной школы для крестьянских детей со священником Благовещенской церкви. Тяжелое состояние духа нашло отражение в посвящении к сестре, Анне Алексеевне Буткевич, которым поэма и открывается. Обращение к «сеятелю и хранителю» в трудные минуты жизни всегда действовало на поэта исцеляюще. Так случилось и на этот раз.

Центральное событие «Мороза…» – смерть крестьянина, и действие в поэме не выходит за пределы одной крестьянской семьи. В то же время и в России и за рубежом ее считают поэмой эпической. На первый взгляд это парадокс, так как классическая эстетика считала зерном эпической поэмы конфликт общенационального масштаба, воспевание великого исторического события, всколыхнувшего и объединившего весь народ, оказавшего большое влияние на судьбу нации.

Однако, сузив круг действия в поэме, Некрасов не только не ограничил, но как бы укрупнил ее проблематику. Ведь событие, связанное со смертью крестьянина, с потерей кормильца и надежи семьи, уходит своими корнями едва ли не в тысячелетний национальный опыт, намекает невольно на многовековые наши потрясения. Некрасовская мысль развивается здесь в русле довольно устойчивой, а в XIX веке чрезвычайно живой литературной традиции. Семья – основа национальной жизни. Эту связь семьи и нации чувствовали творцы нашего эпоса от Некрасова до Льва Толстого и Достоевского. Идея семейного, родственного единения возникала в нашем отечестве как самая насущная еще на заре его истории. И первыми русскими святыми оказались не герои-воины, а скромные князья, родные братья Борис и Глеб, убиенные окаянным Святополком. Уже тогда ценности братской, родственной любви возводились у нас в степень общенационального идеала.

Крестьянская семья в поэме Некрасова – частица всероссийского мира: мысль о Дарье переходит в думу о величавой славянке, усопший Прокл уподобляется крестьянскому богатырю Микуле Селяниновичу. В таком же богатырском величии предстает и отец Прокла, скорбно застывший на высоком бугре:

 
Высокий, седой, сухопарый,
Без шапки, недвижно-немой,
Как памятник, дедушка старый
Стоял на могиле родной!
 

Белинский писал: «Дух народа, как и дух частного человека, высказывается вполне в критические моменты, по которым можно безошибочно судить не только о его силе, но и о молодости и свежести его сил».

С XIII по XX век Русская земля по меньшей мере раз в столетие подвергалась опустошительному нашествию. Событие, случившееся в крестьянской семье, потерявшей кормильца, как в капле воды отражает исторические беды российской женщины-матери. Горе Дарьи торжественно определяется в поэме как «великое горе вдовицы и матери малых сирот». Великое – потому что за ним трагедия многих поколений русских женщин – невест, жен и матерей. За ним – историческая судьба России: невосполнимые потери лучших национальных сил в опустошительных войнах, в социальных катастрофах веками отзывались сиротской скорбью русских семей.

Сквозь бытовой сюжет просвечивает у Некрасова эпическое событие. Испытывается на прочность крестьянский семейный союз; показывая семью в момент драматического потрясения ее устоев, Некрасов держит в уме общенародные испытания. «Века протекали!» В поэме это не поэтическая декларация: всем содержанием, всем метафорическим строем поэмы Некрасов выводит сиюминутное событие к вековому течению российской истории, крестьянский быт – к всенародному бытию.

Вспомним глаза плачущей Дарьи, как бы растворяющиеся в сером пасмурном небе, плачущем ненастным дождем. А потом они сравниваются с хлебным полем, истекающим перезревшими зернами-слезами. Наконец, эти слезы застывают в круглые и плотные жемчужины, сосульками повисают на ресницах, как на карнизах окон деревенских изб:

 
Кругом – поглядеть нету мочи,
Равнина в алмазах блестит…
У Дарьи слезами наполнились очи —
Должно быть, их солнце слепит…
 

Только эпический поэт мог так дерзко соотнести снежную равнину в алмазах с очами Дарьи в слезах.

Образный строй «Мороза…» держится на этих смелых метафорах, выводящих бытовые факты к всенародному бытию. К горю крестьянской семьи по-народному прислушлива в поэме природа: как живое существо, она отзывается на происходящие события, вторит крестьянским плачам суровым воем метелицы, сопутствует народным мечтам колдовскими чарами Мороза, как бы олицетворяющего собою красоту и мощь природных и народных богатырских сил. Смерть крестьянина потрясает весь космос крестьянской жизни, приводит в движение скрытые в нем энергии, мобилизует на борьбу с несчастьем все духовные силы. Конкретно-бытовые образы, не теряя своей заземленности, изнутри озвучиваются песенными, былинными мотивами. «Поработав земле», Прокл оставляет ее сиротою – и вот она под могильной лопатой отца «ложится крестами», священная мать сыра земля. Она тоже скорбит вместе с Дарьей, вместе с чадами и домочадцами враз осиротевшей, подрубленной под корень крестьянской семьи. И Савраска осиротел без своего хозяина, как богатырский конь без Микулы Селяниновича.

За трагедией одной крестьянской семьи – судьба всего народа русского. Мы видим, как ведет он себя в тягчайших исторических испытаниях. Смертельный нанесен удар: существование семьи кажется безысходным и обреченным. Как же одолевает народный мир неутешное горе? Какие силы помогают ему выстоять в трагических обстоятельствах?

В тяжелом несчастье, обрушившемся на семью, люди менее всего думают о себе. Никакого ропота и стенаний, никакого озлобления или претензий. Горе поглощается всепобеждающим чувством сострадательной любви к ушедшему из жизни человеку вплоть до желания воскресить его ласковым словом. Уповая на божественную силу Слова, домочадцы вкладывают в него всю энергию самозабвенной воскрешающей любви:

 
Сплесни, ненаглядный, руками,
Сокольим глазком посмотри,
Тряхни шелковыми кудрями,
Сахарны уста раствори!
 

Так же встречает беду и овдовевшая Дарья. Не о себе она печется, но, «полная мыслью о муже, Зовет его, с ним говорит». Даже в положении вдовы она не мыслит себя одинокой. Думая о будущей свадьбе сына, она предвкушает не свое счастье только, но и счастье любимого Прокла, обращается к ушедшему мужу, радуется его радостью:

 
Вот – дождались, слава Богу!
Чу! бубенцы говорят!
Поезд вернулся назад,
Выди навстречу проворно —
Пава-невеста, соколик-жених! —
Сыпь на них хлебные зерна,
Хмелем осыпь молодых!..
 

Некрасовская героиня в своем духовном складе несет то же свойство сострадательного отклика на горе и беду ближнего, каким сполна обладает национальный поэт, тот же дар высокой самоотверженной любви:

 
Я ли о нем не старалась?
Я ли жалела чего?
Я ему молвить боялась,
Как я любила его!
 
 
Едет он, зябнет… а я-то, печальная,
Из волокнистого льну,
Словно дорога его чужедальная,
Долгую нитку тяну…
 

Ей-то казалось, что нить жизни Прокла она держит в своих добрых и бережных руках. Да вот не уберегла, не спасла. И думается ей теперь, что нужно бы любить еще сильнее, еще самоотверженнее, так, как любил человека Христос, так, как любила Сына Матерь Божия. К Ней, как к последнему утешению, обращается Дарья, отправляясь в отдаленный монастырь за Ее чудотворной иконой. А в монастыре свое горе: умерла молодая схимница, сестры заняты ее погребением. И, казалось бы, Дарье, придавленной собственным горем, какое дело до чужих печалей и бед? Но нет! Такая же теплая, родственная любовь пробуждается у нее и к чужому, «дальнему» человеку:

 
В личико долго глядела я:
Всех ты моложе, нарядней, милей,
Ты меж сестер словно горлинка белая
Промежду сизых, простых голубей.
 

Когда в «Илиаде» Гомера плачет Андромаха, потерявшая мужа Гектора, она перечисляет те беды, которые теперь ждут ее: «Гектор! О, горе мне, бедной! О, для чего я родилась!» Но когда в «Слове о полку Игореве» плачет русская Ярославна, то она не о себе думает, не себя жалеет: она рвется к мужу исцелить «кровавые раны на жестоцем его теле». И когда теряет князя Дмитрия Донского супруга его Евдокия, она так же плачет об усопшем: «Како зайде, свет очю моею? Почто не промолвиши ко мне? Цвете мой прекрасный, что рано увядаеши?… Солнце мое, рано заходиши; месяц мой прекрасный, рано погибавши; звездо восточная, почто к западу грядеши?» И некрасовскую Дарью в безысходной, казалось бы, ситуации укрепляет духовно та же самая русская отзывчивость на чужое несчастье и чужую боль.

Дарья подвергается в поэме сразу двум испытаниям: два удара принимает она на себя с роковой неотвратимостью. За смертью мужа и ее настигает погибель. Но все преодолевает Дарья силой духовной любви, обнимающей весь Божий мир: природу, землю-кормилицу, хлебное поле. И умирая, она больше себя любит Прокла, детей, вечный труд на Божьей ниве:

 
Воробушков стая слетела
С снопов, над телегой взвилась.
И Дарьюшка долго смотрела,
От солнца рукой заслонясь,
Как дети с отцом приближались
К дымящейся риге своей,
И ей из снопов улыбались
Румяные лица детей…