Цитаты из книги «Рассказы о Розе. Side A»

ночь была такой темной и страшной, сплошной, будто ты проснулся под одеялом и не понимаешь, где ты, что это, почему нет комнаты;

я люблю старую американскую, годов 30-х – Глена Миллера, Джозефа Оливера, Уильяма Хэнди;

саундтрек к «Завтраку у Тиффани» или Фрэнка Синатру «Strangers in the night»; включился Синатра; они слушали его в абсолютном восторге – таким бархатным был его голос из этого автомата, таким живым, роскошным, как кекс, полный изюма; потом Изерли обнял ее, и они просто стояли, раскачиваясь; и подпевали; и улыбались; заключительное это «ту-би-ту-би-ту»; «классная штука» сказал Изерли; как все хорошо – он впервые танцевал с девушкой под Синатру из старого американского музыкального автомата;

Потом помыли вместе гору посуды – ему так нравилась ее кухня – золотая; солнце в консервной банке; потом она показала ему дом – гостиную, очень простую – кирпичные стены, нештукатуреные, небеленые, такие, какие есть, большой камин, темно-коричневые диван и подушки на полу, сидеть и разговаривать, куча настольных игр на столике чайном, из некрашеной сосны, плоский телевизор и старый музыкальный автомат, красный, огромный – папа о нем мечтал с самой юности, сказала она, купил через интернет, безумно был счастлив, они с мамой все время танцевали под Роя Орбисона или Джонни Кэша; после смерти он его редко слушает, кинет монетку, на что попадет – Джонни Митчелл, Бренду Ли, Энгельберта Хампердинка; облокотится о стенку; и слушает, и плачет тихо; это так ужасно и так романтично, когда так любишь человека, что не можешь его отпустить даже через двадцать лет; хочешь, проверим наши с тобой чувства, сказала, включила автомат, он замигал огоньками, загудел;

Тьма прилипла к окнам машины, как мокрая ткань; и Тео ощутил вдруг такой страх – будто у ночи были огромные глаза; и руки в кружевных черных перчатках; будто они с Ричи несутся не к Рози Кин, а в пропасть; к мотелю из «Сияния».

Отстранился, очень мягко и ушел; обратно в дождь; машину он оставил где-то на улице, не на площади, чтобы не бросалась в глаза; пробежал по лужам и исчез; как искра от спички для сигареты; двадцать пятый кадр; она только через минут двадцать поняла, что его уже нет, она просто его видит, все время, как ожог на сетчатке, вспоминает, как кинокритик – чудесный фильм; поняла, что ужасно замерзла; вздохнула и закрыла дверь; ах, ну почему он так прекрасен вблизи; как все было просто, когда он был далеким, как Малое Магелланово Облако; и любовь была просто в космос, в ночь; а теперь она знает, как он пахнет – сливовым вареньем, орехами, белым перцем; знает, как он может улыбаться – словно угадал слово в «крокодиле»; и какие зеленющие у него глаза – хвойный лес с пряничным домиком ведьмы в центре…

Мы ходим в кино, потом гуляем по парку, потом идет пить в кафе горячий шоколад или молочный коктейль… Это так здорово – гулять по парку, осенью, шуршать листьями, дышать на руки, потому что забыла перчатки…

он похож на всю эту английскую молодую жестокую музыку – The Arctic monkeys, Franz Ferdinand, Keane, Placebo; их хорошо слушать, когда собираешься поругаться с кем-то из взрослых, с папой или с учителем, или когда одеваешься на свидание с красивым парнем…

сидишь на стуле, а она ставит чайник, достает из шкафчика чашку, тоже желтую, с фотографией лимонов; поднимает крышку, помешивает деревянной ложечкой; время будто остановилось; словно они прожили вместе лет пятьдесят; и все знают друг о друге; каждое ее движение знакомо, но это не скучно, это идеально, самый любимый балет. – По крайней мере, будут теплыми, – пока он возился с пальто и ботинками, чайник закипел, она налила в кружку – крепкий, черный, Изерли отсюда различал в волне прочих его запах; безо всяких примесей – бергамота, мелиссы, ромашки – просто чай; поставила чашку перед ним, дала ложечку, подвинула сахарницу; потом попробовала еще раз то, что кипело в сковороде, кивнула удовлетворенно, как колдунья, проверившая силу отвара, отключила конфорку, вынула из шкафа желтую, с золотистыми каплями глубокую тарелку, положила в нее – это было рагу: говядина, тыква, лук, морковь, темное пиво, корица, чеснок, лавровый лист; достала вилку, порезала на доске зелень, покрошила сверху и поставила тарелку перед Изерли, вернулась опять к шкафчику. – Какой хлеб ты ешь? Черный, белый?

Кухня была потрясающей – тоже деревянной; и всех оттенков желтого – от лимонного до темно-бежевого; цвет словной кости, топленого молока, меда, кукурузный, персиковый, льняной, старого золота, шафрановый, оливковый, янтарный, горчичный; плиточный светло-коричневый пол, цвета нагретого песка; круглый деревянный стол, стулья вокруг, в желтую и белую клетку скатерть, на столе чашка с чаем, сахарница, кусок сливочного масла, коробка с яйцами, две доски, на одной зелень – укроп, петрушка, кинза, мята, базилик, на другой отдыхает тесто, вот откуда мука; рядом с чашкой – книга. На плите что-то бушует – в сковороде с высокими бортами; пахло очень вкусно – сразу всем – чаем, мясом, приправами, травами, сахаром. Изерли сел на ее стул, рядом с чашкой и книгой.