Лампочка

Эти много лет спустя он остался тем, чем и был. Не время меняет человека. Не время и не века делают из него мразь или героя. Люди. Во всем виноваты люди. Это они меняют друг друга. Делают хуже или побуждают других становиться лучше. Всё люди. Только люди.

С самого рождения он был отрезан от мира четырьмя стенами камеры, в которой и провел свою жизнь, даже не осознавая, что жил. А жил ли он?

Можно на протяжении многих лет получать удары судьбы, но все же жить. Можно быть самым несчастным человеком за всю историю Земли и миров, но жить.

Но, он… не жил. У него не было ни счастья, ни горя, ни ненависти, … не было и любви. … А просто лампочка, горевшая в камере. Наверное, даже вольфрам в лампочке не был так одинок, как он.

Он не знал языка, свежести воздуха, шороха дождя…. Всего, что с самого рождения по маленьким частицам и составляет наш мир. Он не знал того, чем мир отличается от небытия.

Не было времени, дня и ночи, времен года – всего, что одновременно ограничивает нас и дает неизмеримую свободу.

Постоянный электрический свет камеры и ее глухая тишина убили в нем человека. Человека способного мыслить, чувствовать…

С тех пор, как он оказался здесь, ничего вокруг не изменилось. Оставались стоять те же обшарпанные стены, каждый сантиметр которых он знал наизусть. В вырезе одной из стен помещалась холодная металлическая дверь, в которой ближе к полу помещалось отверстие для подачи пищи. На двери не было щеколды, и даже ручки. Вся внутренняя поверхность камеры представляла собой шесть грубых, шероховатых, но, в общем, ровных плоскостей, без значительных выступов. Из всех возможных миллионов или мириад предметов была только лампочка.

Ему никогда не было холодно или жарко. Он даже и не подозревал о существовании этих слов, и вообще слов. У него просто был один предмет, и он никак не называл его. Просто была лампочка.

Ему никогда не было ни скучно, ни радостно, ни печально. Он всегда был в постоянном настроении. У него не было настроения. Ведь ничто не могло изменить расположения духа. Ничего не изменялось за все его существование: ему давали еду, он был один, горела лампочка.

Он знал, что после того, как он посидит на мертвом полу, принесут еду. Он посидит еще столько же, и опять принесут еду.

Мысли, сознание самого себя и окружающего мира – ничего этого не было и не могло быть. Он не понимал, зачем он здесь и даже не ждал собственной смерти. Не понимал. Просто не думал ни о чем. Ничего и не было.

Он не знал, что когда-нибудь умрет. Просто умрет. Он не знал, что проходит время, и он стареет. Что когда-нибудь всему придет конец. То, что было год или десять лет назад, было тем же, что было вчера, что есть сегодня, и что будет завтра. Была лишь вероятность его смерти. А больше ничего не изменилось бы. По-прежнему он был бы один, и в камере горела бы лампочка.

Он не помнил ничего. На уровне рефлекса он знал, что его будут кормить, и так же безошибочно мог бы показать на стене определенную ямку или царапину. Больше нечего было помнить. Прошлое и будущее смешались в один и тот же вечно повторяющийся день. День, в котором он жил.

Не было времени, мира. Все кружилось внутри четырех стен и отверстия для еды. Н было ни мыслей, ни чувств. Все, что могло бы побудить его к размышлениям и заставить чувствовать, находилось за пределами его камеры и мировоззрения, которого не было. Не было ни рождения, ни жизни, ни событий, а просто постоянно приближавшаяся смерть, о которой он не знал ничего.

Была камера, четыре стены, дверь с отверстием, он и лампочка.

Молча

Мы уже несколько дней не говорили друг другу ни слова.

Ты становилась все тише и тише. Медленно превращалась в свое бледное отражение. Голос не выражал ни эмоций, ни чувств. Ты не устала, тебе не было тяжело или больно. Не было ни истерик, ни страданий. Ты ушла тихо, неотвратимо.

Я вошел в наш дом, и стоявшая там тишина не удивила меня. Все было так же, как и всегда. Легкий дневной свет поглаживал светлые шторы, тихо стекая на пол, где лежала ты. Тоненькая, точеная, аккуратная. Идеальная. На лице не было ни счастья, ни страданий, ни умиротворения. Оно не выражало никаких эмоций. Это лицо было лишь молчаливым свидетельством того, что когда-то это была ты.

Я пошел в комнату, чтобы взять твой любимый плед из флиса сливового цвета. Снял его с нашей кровати, аккуратно поправил постель.

Было четыре часа после полудня. Я ничего не ел в тот день. В последние дни я часто забывал об этом. Решил пообедать перед дорогой. На кухне стояла вымытая тобой посуда, еще теплая.

Захотелось сладкого. Я взял вазу с печеньями и начал с недоеденного тобой. Оно показалось мне безвкусным. Щелчок вскипевшего электрического чайника эхом отозвался в голой кухне. Я взял твою белую кружку и высыпал туда пакетик растворимого кофе. Открыл дверцу под раковиной, чтобы выкинуть его. В ведре был новый мусорный пакет. Там лежали использованные шприцы и сколотые ампулы димедрола. Ты выбросила их в мусорное ведро.

Я выпил кофе, доел печенье, вытер крошки со стола, помыл кружку и поставил ее стекать на белое полотенце вверх дном.

С пледом в руках я вошел в комнату, где под слабо трепещущими шторами лежала ты. Тоненькая, точеная, аккуратная. Идеальная. На лице не было ни счастья, ни страданий, ни умиротворения. Оно не выражало никаких эмоций. Это лицо было лишь молчаливым свидетельством того, что когда-то это была ты.

Я стал укутывать тебя в твой любимый плед из флиса сливового цвета. Прикоснувшись к коже, внезапно понял, что достаточно долго пил кофе, ты уже остыла.

В квартире был тихий порядок. Обыденность и спокойствие нарушал лишь примешивавшийся к ним лекарственный запах.

Я положил тебя на заднее сиденье машины. Укутанная пледом, с подушкой под головой ты была такой же живой, как в последние дни, если не прикасаться.

Я включил ремикс «Во мне» Земфиры на повтор. Несколько часов мы молча ехали по трассе. Это было то время дня, когда все после заката покрывается слабой синевой.

Я отвез тебя в любимое место на берегу водохранилища.

Земля там достаточно твердая, но было свежо и никакие мысли не отрывали меня от дела.

Утром, при первых лучах солнца я положил тебя, укутанную в любимый плед из флиса сливового цвета, на дно могилы и засыпал землей. Не было ни креста, ни памятника, ни даже холмика. Ровное место. Никаких слез.

Я тоже умер. Твое тело в могиле, мое – ходит по больничным коридорам в день, когда его навещают.

Электрик Семенов

Я пришел с работы. Невероятно усталый офисный работник отдела продаж. Снял пиджак в коридоре. У меня своя квартира. Снял полосатый свитер с вырезом под белую рубашку. Нащупал рукой выключатель, небрежно щелкнул по нему… что-то злобно загудело в стене, свет вспыхнул и погас.

Нехотя вызвал электрика. У меня предубеждение к НИМ, слесарям, водителям маршруток… каждый заведомо считает тебя дураком и треплом.

Хотелось отдохнуть, расслабиться, поесть… но без электричества сделать это в современной многоэтажке невозможно.

Он пришел через полчаса. Обесточил квартиру, опустив маленький рычаг автомата, что сейчас стоят вместо пробок. Сухо расспросив меня, электрик понял, что дело в коротком замыкании и розетке, которую я совсем недавно небрежно поставил. Он сел на пол, разобрал ее и стал ковыряться в проводах.

……вскоре мы услышали движение на лестничной площадке и повернули головы направо. Он даже не успел перевести взгляд обратно на розетку, пока моя соседка-дура зачем-то успела залезть в щиток и поднять рычаг.

Его руки налились металлом, и непреодолимая сила потянула туда, к источнику тока. Сила, с которой тянет к себе твоя несчастная любовь.

Вены, словно прутья из стали вылезли, явили себя под поверхностью сжигаемой электричеством кожи. И он смотрел на меня глазами с запекающейся кровью, сотрясаясь от перегрузки, которую не способно вынести человеческое тело. Смотрел, чтобы я понял единственное желание в эти миллиарды мгновений: УБЕЙ МЕНЯ БЫСТРЕЕ!!!

И в эти доли секунд 220 вольт ножом щекотали его внутренности, поочередно вонзаясь в почки, печень, сердце… превращая его тело в сплошной аквариум с кровью, где уничтоженное электричеством плавало все то, что обеспечивало ему жизнь.

И вены-прутья, не выдержав перегрузки, лопнули словно струны и больше не удерживали его…

Выжженное, уничтоженное тело медленно падало на пол, пока то, что оставалось от электрика Семенова уже разрезало атмосферу земли, несясь к солнцу.

И на лету от боли нервно он срывал с себя, словно по привычке ощущаемые, куски своего мяса, еще сжигаемые электричеством.

И где-то в космическом пространстве, на полпути к Солнцу рассыпался в пыль скелет, каждый миллиметр поверхности которого будто сверлила бурмашина.

И в последнем движении агонии череп с раскрывающимися челюстями распался на атомы под действием солнечной радиации синтеза гелия…

…шеф отчитал бы меня за то, что я встретил смерть в помятой белой рубашке без галстука.

Мистер Хайфиш

Мистер Хайфиш встает по утрам.

Мистер Хайфиш улыбается каждому дню и чтит своего начальника.

Мистер Хайфиш имеет жену. Но не больше двух раз в неделю. Она делает ему по утрам кофе с молоком. В меру сладкий. В меру крепкий. На завтрак он всегда ест яичницу с беконом и читает газету.

Мистер Хайфиш читает только проверенную временем газету. Два раза за свою историю эта газета даже позволила себе критиковать правительство.

Мистер Хайфиш носит серо-зеленый сюртук, отвечающий всем требованиям серьезного человека. Волосы он всегда зачесывает строго направо.

Несмотря на это, он не правый. И не либерал. Он умеренный.

Мистер Хайфиш курит сигары. Он не любит курить, но ему положено курить сигары. По особым случаям Мистер Хайфиш позволяет себе сигары, которые курит его начальник.

Мистер Хайфиш работает в Ведомстве. Государственном Ведомстве. На благо Народа.

Мистер Хайфиш ставит подписи.

Мистер Хайфиш никогда не берет взятки. Никогда.

Мистер Хайфиш ездит на скромном служебном автомобиле и раз в год меняет его, как и все сотрудники Ведомства.

Мистер Хайфиш никогда не опаздывает.

Мистер Хайфиш никогда не берет взятки. Никогда.

Мистер Хайфиш не имеет чувства юмора, но всегда к месту говорит шутки о том, как он устал от своей жены.

Мистер Хайфиш занимается спортом. Когда меняется глава Ведомства, Мистер Хайфиш меняет вид спорта. Он всегда идет в ногу со временем.

Мистер Хайфиш раз в полгода ездит со своей женой к родственникам. Там он улыбается, дарит детям сладости и рассказывает о стабильном развитии страны.

Мистер Хайфиш не любит жену. Но он не имеет права быть холостым.

За ужином Мистер Хайфиш смотрит новости на главном канале страны и обсуждает их с женой.

По вечерам Мистер Хайфиш пьет чай с одной ложкой сахара и одной долькой лимона.

Мистер Хайфиш ходит дома в серо-зеленом халате и ложится спать всегда в одиннадцать вечера.

Мистер Хайфиш не видит снов. Это не предусмотрено.

Фанатик

Было время – жил на свете один.

Где был, когда был – нам не важно и не волнительно. Если и оставил он отпечаток свой в мире, то были это лишь чувства, стремления и эмоции, что имели одно только фанатичное направление. Им не было конца, и места на свете не было, где фанатик покой обрел бы. Он думал и чувствовал так, что мир когда-нибудь рухнул бы точно и рассыпался под непомерной тяжестью идеалов его.

Фанатик. Конечно же, был он фанатик.

Сорвался с места он самим своим рождением и пустился в путь безумный.

Он думал и чувствовал так, что быть на свете все должно лишь в полную силу, в бесконечной мере. А потому бросал и рушил он все, в чем не чувствовал абсолютного смысла и истины. В пути, все время в пути. И чуял он смертельную опасность и пустоту, и страх, когда приходилось стоять или оглядываться на свои пепельные руины.

Он верил, что есть абсолютная правда, правда для всех и всего. Готов был фанатик бороться и биться за нее день и ночь, сбивая кулаки и сердце в кровь. Да так, чтобы потом остались на земле он и правда. Но не понял мир к чему ему такая правда. Не увидел фанатик идеала в ней. Бросил он тот путь и бой.

Верил он и в то, что может быть абсолютный порядок. Хотел фанатик сбросить всех правителей и построить новый мир от самых его истоков, зная порядок и следуя ему. Способен был он положить силы свои и жизнь свою ради того. Но прислушался и не услышал в людях согласия, и сжег в себе свой идеальный мир.

Он верил, что есть непременно красота. Красота такая, что каждый замер бы при виде ее и остался бы навсегда на месте. Готов был фанатик все отдать, все потерять, что мог, только бы создать или найти красоту такую для всего мира. Но не отыскал и не сотворил он ее даже для себя. И не понял он красоту, и отринул даже слово само.

Никогда ничего не имел фанатик за душой. Он знал, что тот, кто ищет истину, не должен иметь очага и причала. Он знал, что в шаге до момента истины, в мгновении до абсолюта страх потерять все может заставить остановиться и повернуть назад. А потому не должен ничего он был иметь. Странствующий философ обязан быть голым, и обездоленным, и одиноким, ибо только так убивает он свой страх и нерешительность.

Так и скитался он годы по свету в фанатичном стремлении к истине и абсолюту. И бросал, и крушил, и жег.