Мы сильно отвлеклись от нашего немолодого-нестарого твердо-взглядого гуляющего человека, охваченного всевозможными гуманитарно-личностными сомнениями. Впрочем, как говорилось уже в начале главы, он прогуливался по одной из самых мрачных ранее улиц, да что там, мы еще мягко выразились, просто по, в прошлом, откровенно чудовищной улице, пролегающей в одном из гиблых районов крупного города ближнего Подмосковья, не спасающего себя подтвержденной летописями древностью от неизлечимого никакой реконструкцией глубокого уродства. Мыслящий пижон не терял поэтому бдительности, что тоже давно научился делать автоматически так, чтобы последняя не мешала наслаждаться прогулкой и подробно, как патологоанатом, рассматривал, вызывавшие ранее свинцовую оторопь, а теперь головокружительное изумление, пейзажи и окрестности, и, главное, не останавливал вращения лотерейного барабана практически поштучно неприятных мыслей в надежде выловить среди них единственно-выигрышный билет с ключом верного решающего ответа на все ужасающие вопросы.

Не мешающая гулять, наблюдательная и находчивая в случаях форс-эксцессов бдительность фокус посерьезней, чем многозначительное хлопанье глазами, но тоже, в общем, легко достигается бегательно-боевым опытом, а он в нужных размерах уже получился приобретен мыслителем, в том числе и на этой улице, трансформировано-загримированной теперь чьею-то сильною волей.

Да, так о чем же размышляет нездешняя личность, прибывшая в эти пропащие места около часа назад, прогуливающаяся с пока неведомыми нам целями и научившаяся чуть ли не с детства коварному трюку маскировать ложными взглядами истинные намерения? В данный момент даже такое дешевое в своей нерыцарской недостойности умение невозможно разглядеть в его глазах – они по летне-солнечному дню ранней осени, подкрашенному и поддымленному усталостью от жары близнецу дня поздней весны, прикрыты солнцезащитными очками, слегка смахивающими по форме на те, что носит один из героев «Матрицы». Или, может, и не «Матрицы», а еще чего-нибудь. Они совершенно черные, легкие, широкие в пол-лица, но при этом парадоксально несколько его оптически суживают, что придает персонажу дополнительный двусмысленный эффект. Очки недешевые, настояще-стеклянные и по всем линиям и кондициям приличные, а вот почему-то цивилизованно-широкие и изящного силуэта стекла – исполняющие обязанности глаз – несколько сбиты в аккуратно заметную кучку. То ли, чтобы от чересчурной изящности не заподозрить носильца в ошибках ориентации в половом двупространстве, то ли в целом мысль дизайнера держалась направления, что не бывает настоящих мужчин без наглядно демонстрируемой небольшой приправы гопничества или хотя бы легкого презрения к гнилому интеллектуализму. Гуляющему наплевать на все подробные тонкости. Ему очки нравятся! Особенно нравятся тем, что он их не покупал, а нашел в парке под скамейкой. Присел на скамейку и увидел за ней торчащую из несильно еще посредине лета пыльной зелени черную дужку. Потянул за железко-пластмасску из любопытства рассмотреть повнимательнее обломок и вытащил целые, новые черные очки! Ровно за год до того, практически число в число, он лишился подобных по статусу очков при получении элемента улично-жесткого опыта неподалеку от этого же парка, подробности чего за банально-обычностью не будут рассказаны и в других главах, заметим только, что предыдущие очки своей самоотверженно-александро-матросской гибелью спасли ему глаза от неожиданного прямого удара неровно-розочным осколком бутылки и сберегли для углядения уязвимых точек напавших, и для возможностей к собственному наступлению-отступлению, и для последующих мимикрических уловок. Найденные через год взамен, средние по цене – не из бутика, но и не с рынка, и, прямо скажем, наш герой никогда бы не заплатил за них тех денег, что они официально стоят.

Незаоблачную, хотя и значительную, в общем, сумму он полагает для очков неприемлемой, да и вообще считает неприемлемым и лишним платить значимую сумму за какие бы то не случилось аксессуары. Аксессуары – баловство! Аксессуары же за незначимую сумму просто плакатизируют слабоумие, позорную убогую бедность и отсутствие гордости и твердости их покупателя! Наш герой давно догадался о бессмысленности для мужчины любых покупок всяких аксессуаров. Другое дело находки или подарки. Они идеально соответствуют понятию безделушки.

Тут хотим еще раз мимоходом отметить, что все вышесказанное о ненужности и баловстве предметов-украшений, по произволу именуемых нами аксессуарами, ни в коей мере не относится к женщинам. О! У женщин совсем другие правила, взгляды, повадки, нужности и смысловые особенности. Обо всем этом тоже, если найдется время, потолкуем поподробнее позже.

Да, стало быть, подарки или находки! Находки несравненно лучше подарков, хотя и последние доставляют случается кое-какую радость. Но подарки все же овеяны некими посторонними для предмета примесями. Первым делом, есть опасность, особенно если получены подарки от близких людей, приобретения ими ненужного вещи нематериального свято-статуса и еще к нему тягу одаренного к нездоровой бережливости. Ну, да это-то не беда, а вот может крыться в подарке и подобие насилия и навязывания постороннего вкуса и воли. Здесь не пожалеем женщин и отметим, что им больше свойственно дарить именно вещи, выбранные по личному-преличному своему вкусу и настаивать на их исключительной для вас подходящести. Оставив в покое и женщин и другие разные подробности, заметим возможность и прямой смертельной опасности. Ах, рискуя упреками в банальности, впрочем, уверенные, что умные нас читать уже поняли, дураки и не брались, а если кто до сюда дочитал, то либо мы, то есть наши герои ему интересны, либо он изучает нас (слабая надежда, что героев) на предмет какой-нибудь уличающей патологии. Сразу скажем, что уважаем обе взаимоисключающие категории и приводим несвежий, но не потерявший от того убийственной наглядности, почти мультипликационный в моральной лаконичности выводов пример дара хитроумно-коварными данайцами Троянского коня несчастным и доверчивым илионцам, поголовно (ну кроме там Энея что ли?) переставшим существовать на земном тогда еще не шаре от собственной губительно-наивной античной глупости. Покорно просим принять еще одну знакомо-банальность – все поумнело с тех далеких времен, людей не обманешь грубо-сколоченной из гробовых досок гигантской деревяшкой, изображавшей из себя увеличенный макет благородного животного, а на деле оказавшейся неизвестным о ту пору штурмово-проникновенным орудием, несшим в чреве передовой ударный отряд боевиков-одисситов. Одиссейитов. Только поумнели ведь и изощрились и мастера-изготовители фальш-игрушек-подарков для взрослых, да и детей.

Мы слегка зарапортовались – уже рассказывали довольно подробно благосклонно внимающим нам о безвредности постоянной бдительности.

Изощрились проклятые антимастера! Изощрились и их Одиссеи! Дочитавшие до сюда или немного выше могут оппонировать нам доводом, что и находки бывают смертельными. Бывают, но это не меняет коренной разницы, в таящейся (плохой или хорошей нас философски не интересует) сути души предмета. Подарок – это сгусток воли другого(!) человека, а то и коллектива, и не всегда цели его прозрачны и различимы, да и человек (не будете спорить?) несовершенное (если не сказать более) в умственном отношении и особенно в самооценке существо. Находка – воля судьбы! Мало того, что это в сто раз красивее, чем воля смертного, это достойнее, загадочнее, а мы, как фанаты находок и враги подарков, лоббируем еще: нужнее, умнее, честнее и все прочее. А если взбредает в голову возвышенное заблуждение не согласиться с судьбой (благородная ересь хотя бы по критерию почти вероятной недостижимости, чем родственна неутомимому стремлению лучших к идеалу), то как же сильно-преклонно таковое заблуждение должно стать уважаемо сообществом людей мыслящих, созидающих, придающих жизни драгоценный смысл борьбы, а человеку подобие венца творения.

Если поделить людей по нашему методу на находочников и подарочников, желаем считать последних низшими существами, не способными на открытия и подвиги. Приводим последний аргумент и из вежливости оставляем его без морали, потому что судим сейчас по себе. Вернее по нашему герою, которого не знаем и как зовут, и куда он бдительно гуляет по улице (не знаем и ее названия!), и, главное, о чем же он все-таки упорнее всего размышляет.

Герой давно заметил за собой особенность большей любви к дарению подарков, чем к их получению. Поначалу самонадеянно наскоро объяснил себе это своей прирожденной доброжелательностью. Немного поразмыслив – холодным бескорыстием и неотчетливым желанием радовать. Чтобы не углубляться и закрыть тему сообщаем сразу самый его неприятный вывод – он заметил, что, получив подарок, чует не одну радость (случается и сильную – красивые и дорогие вещички нравятся ему, хотя он костьми ляжет, доказывая, что они не имеют над ним власти). Кроме такой нездоровой радости чувствует он и некий привкус унижения самостоятельности личного сознания или кошелька. Пришло вдруг ему на ум – найдется у него, к примеру, знакомый художник и подарит свою картину. Пусть дарит, только это окажется частица его, себя он подарит на стенку, даже если сподобится написать портрет одариваемого. Короче, заметив, что дарить ему приятнее, чем получать, он, прекращая размышления, объяснил себе все это такой же человеческой слабостью, как любовь к вещичкам, слабостью любви к власти над другим существом, над его волей, хоть в малом, хоть в крошечном, а удовольствие себянавязывания, решил он, не украшает его, и перестал уважать эту свою особенность.

Морали, как обещано, не будет, но просто чешется перо заявить тему подарков и женщин, до того богата она неожиданными парадоксами, но пора уж вернуться к основному стволу затеянного повествования, а то метафизические ответвления, если ими бесконтрольно увлекаться, никогда не позволят нам добраться до вершины-окончания, что назначено нами, в качестве главной цели-задачи разворачивающегося труда. Не ответвляться мы не можем, но будем стараться держать себя в рамках, не в пример устроенному выше бесконтрольно-отчетному баловству.

Итак, быстро дописываем, наконец, во что он там одет и вперед, вперед – за нами или за ним, или за кем хотите, читатель, любезный уже оттого, что вы здесь! Сейчас автор, высокопарно именующий себя «мы» с ужасом заметил, что забыл уже довел ли до завершения мысли о находке, и с еще большим ужасом понял, что не хочет даже проверять себя по тексту рукописи, и думает еще – довел, не довел – просто время потерял. О другом мне надо, о другом! О другом я взялся поведать и неизвестно суждено ли мне добраться до белого пятна окончательной точки. Некогда даже выбирать сравнения – приходится пользоваться первым встречным.

Чтобы вернуться все-таки к основному стволу рассказа, заканчиваем описание одежды мужчины. На ногах у него обыкновенные темные мокасины и все. А вот на торсе светло-черная тишотка со свирепо оскаленной башкой тигра в обрамлении пары-другой невразумительных цифр и букв, а в плечах с обеих сторон вшиты зеброй красные и белые полосы с намеком на заострение, символизирующие грозно поднятые с когтями-ножами лапы, дерущего на груди глотку хищника. Такая вот у нашего персонажа майка-маска. Он не помнит, встречал ли такую разновидность футболок – маски. У него такая точно впервые и он ее любит.

По сути своей наш маско-маечник – мужчина в самом расцвете зрелости, однако, по достижениям настоящий мальчишко-юноша, даром, что и случались у него некогда кое-какие успехи. Давно они потеряли практический смысл и материальный, и моральный и не греют его, а безтемпературно тлеют на окраине мыслительного процесса устаревшими символами то ли единичного успеха (потолка способностей), то ли аллегорического наглядного напоминания тщеты творимых усилий. Угнетает его не это. Потолки и тщеты, удачи и неудачи, признание способностей – нет, нет, не с пренебрежением он обо всем об этом думает, но все равно как-то во вторую очередь. Главное для него – это желание, годность и возможность работать. Работать он любит и не любит лениться. Лениться для него – пытка пустотой. Работать бывает подчас каторжно тяжело, и заставлять себя надо невиданными и непонятными непосвященным размерами титанизма усилий воли и, что греха таить, может он иногда по слабости бросить труд и обречь себя пытке лени, и в этой лени, чувствуя себя бледной немочно-амебой не мечтает ни о чем, даже умереть от позора бессилия.

Для иллюзии самоуважения именует он и усилия воли и бледно-амебную лень своей профессиональной деятельностью. Нас она (может пока) не интересует, за всем тем, что и сам объект считает ее чем-то вроде игры-хобби с наиболее возможным безвестно-смертельным исходом и наименее вероятно-сбыточным полноценным успехом и всеми неисчислимыми богатствами ему сопутствующими. «Наименее сбыточный» и толкнул его когда-то на такой зыбкий путь и он, познав, пройдя, отбросясь, рванув, упав, вскочив, так и бьется до сих пор, а расклад сияет не тускнея, оставшийся в незыблемой и неподвластной герою все той же видо-недоступности, которую он хоть и продолжает штурмовать, но боится не потерял ли он дух, надежду и силу.

Хорошо бы вам рассказать поподробнее почему игра опасна и почему неотвратимо, безжалостно и жестоко наказывает недостойных ее игроков, самонадеянно, как переодетый хам-простолюдин, вызывая на дуэль дворянина, вздумавших безо всяких на то оснований выйти на ее священное поле. Дворянин, раскрыв подлог, плюнет на дуэль и просто убьет посягнувшего на его честь хама и нечеловека, мелкого элемента коричнево-мерзкого болота черни, вдохновляемого гнусными мечтами об опустошительной равно-справедливости. Всем одинаково досыта всего – чисто материальные вожделения, ничего духовного. Средневеково-устаревшее дворянское сравнение нами утрированно, и условно, и не знаем, верно ли передает мысль, и нужно ли, но в том к чему застремился с неразумной юности наш лирический клиент и литературный контрагент ничего никогда не менялось, кроме ничего по существу не значащих стилей, форм, художественных коньюнктур и типа прочего тому подобного антуража с атрибутикой.

Ах, бедный читатель! Опять чуть было серьезно не завлекли тебя на ответвление. Чуть не считается.

Угнетает серебристоштанового категорическое нежелание признавать своих легитимных возрастных сверстников равными себе по… По всему! По свежести, по беспечности, по силе, по задачам, по способностям и потребностям и далее до бесконечности, имеющей окончательной целью убедить себя в, и другим доказать свою избранническую исключительность, наглядно выраженную в вечно непроходимой юности. Непреходящей, добро бы!– вскрикнется некоторым грамотным нашим друзьям, все еще упорно ползающим по этим строкам,– непроходимой – это о тупости! Не спорим и хотим, как усердный подсудимый, скрыть меньшим преступлением большее. Тупость-то ничего страшного – она даже не наказуема, если не слишком агрессивна. Здесь же речь может идти о клинике, как выражались в старину, клинике безутешной скорби. Однако даже если наш пациент только и делает, что бредит, прежде вынесения вердикта придется, для подтверждения нашей врачебной добросовестности, рассмотреть и вариант логического проявления именно такого вида недужного расстройства и стилистически присущих ему темных формулировок. То есть допустить для чистоты эксперимента, что (ох, не выгонят ли нас (если вообще пустят) за антинаучные опыты с престижной работы в литературной клинике) возможно, нам просто видится это как бред, или, что пусть бред, но изначально был потенциал к здравости, но под (давлением или влиянием?) превратился из… в… Прошу прощения за двойную хамскую трусость троеточия и вовлечения читателя в наши сомнения. Или читатель уже насмехается над автором и давно видит то, что, увлеченный эквилибристикой акробатического движения по буквам и смыслам, автор заметил только сейчас своим, пенно-замыленным трудовым удовольствием, глазом?

Нет, надеемся, читатель еще не столь искушен в наших криводушных виляниях и сноровка – дочь ошибок трудных – у него далеко впереди.

Назидательно заметим, что нет и не может быть единых формул и мнений способных объять многообразие явлений жизни и космически-невысчитываемую многозначительность всяких ее периодов.

Да простит нас читатель, который, наверное, и без нас все это знает, но это назидание мы записали себе и не оттого, что раньше его не осознавали или не могли облечь в ясную форму, а чтобы поставить на вид давние непорядки и проколы в собственном мировоззрении. Про непорядки и проколы добросовестность вынуждает нас высказаться поподробнее, а пока хотим строго и непреложно заметить все же, что «…нет и не может быть единых формул и мнений…» ни в коем случае не отменяет надобности их поиска и святой веры в обязательность если не личного, то общественного или поколенческо-ступенчатого успеха в нем. Парадокс теоретического интеллекта, демонстративно-вопреки общебытовым реалиям выводов знаний о жизни, принципиально ставящий во главу угла идеализм стремлений к неотменяемым и без результата поискам и видение высокого смысла во врожденном и несизифо-наработанном убеждении (несмотря на самолюбивые улыбки лермонтовских старцев), что ключ к уравнению со всеми неизвестными выкован Создателем для Венца творения одновременно с изобретением последнего. За сим прекращаем общие, а следовательно не отвечающие задачам данной работы рассуждения и возвращаемся к остро-субъективным необходимым нашим лично-героевским.

Давние, стало быть, непорядки (в) мировоззрения(и)?? Да простит пусть опять читатель благосклонный-уважаемый пичкающего его всевозможными отчетами мыслителя, если где-нибудь неподалеку и недавно он уже втирал ему схожие оправдательные объяснения. Пусть тогда, если решим продолжить сотрудничество, будем совместно считать такую странную черту главного автора, может и маразматическо-нелепым, неприлично-навязчивым и бессовестно-нетактичным, а все же честным и старательным методом размышления.

Еще в утешение друзьям-читателям и в укреплении несомнений в авторском к ним уважении сообщаем, что жертвуем проверкой памяти и текста за недостатком времени в скорейшем стремлении к дальнейшим, точно уж ненаписанным тьмам и тьмам открытий и ожидаемых нашими читателями наших к ним толкований.

Никаких непорядков, если говорить прямо, не было. Однако это губернаторского стиля заявление несло никак не положительную информацию, а вовсе наоборот катастрофическую. Осторожно подбирая смягчающие термины, он (в смысле я) отодвигал от себя, как страус голову в песок, понимание, что не просматривалось прямо по сути совсем вовсе никакого мировоззрения, а вместо него клубистые нагромождения рваных клочков горячего, но бесполезно-безопасного пара, так до обидного и не разорвавшего целительно, усиленно-разогреваемый, казалось бы, медный котелок сознания, а лишь бесстыдно-безжалостно отрывши-открывши в его оболочке многие трещинки и дырочки и высвистевшего через них на ничейно-ненужные просторы в безнадежно-несобираемом виде.

Что хотели мы сказать эдакой несуразной к важности сетования аллегорией?