Элен Миф «Бабушка»

1

«И тогда Красная Шапочка говорит: “Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие глаза?” – А Волк ей и отвечает: “Чтобы лучше тебя видеть, дитя мое”. – “Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?” – снова спрашивает Красная Шапочка. – “Чтобы съесть тебя!” – зарычал Волк, откинул одеяло, бросился на Красную Шапочку и съел её».

Баба Маша замолчала, глядя на нас с Ниной. В комнате стало тихо-тихо, так, что я мог слышать тиканье ходиков на стене. Нина забилась под одеяло – я видел только два больших синих глаза, в ужасе таращившихся на бабу Машу, а еще чувствовал, как сестрёнка мелко дрожит. Я ждал, что бабушка продолжит рассказывать сказку, но она молчала и задумчиво смотрела куда-то в окно.

– А почему Красная Шапочка сразу не поняла, что это волк? – спросил я нарочито громко, чтобы голос не дрожал.

– А? – баба Маша вышла из своих мыслей и уставилась на меня выцветшими серыми глазами.

– Замолчи, – зашипела Нина мне в ухо и пнула под одеялом.

– Отстань! Баб Маш, я спросил, почему Красная Шапочка не поняла, что это волк? Я бы никогда не перепутал волка с тобой, даже если бы он надел твой халат. Волка же сразу видно.

Мне было уже десять, я был большим мальчиком, не боялся страшных сказок и всегда задавал умные вопросы, чтобы взрослые понимали, что ко мне надо относиться серьёзно.

– Есть волки, а есть Волки, – загадочно сказала бабушка надтреснутым старческим голосом. – Таких от людей не отличить.

– Как можно не отличить волка? – настаивал я. – У него же шерсть и пасть. И говорить они не умеют.

– Это просто сказка, Андрей, – снова зашипела Нина и добавила громче голосом «хорошей девочки». – Правда, бабушка? Это же просто сказка? В сказке всё может быть.

– Это не просто сказка, не будь дурочкой. Сказки – это предупреждения маленьким мальчикам и девочкам, что с ними будет, если они не будут слушаться. А сейчас быстро к стенке повернулись и спать. А то волк придет за вами, – резко ответила баба Маша, встала, выключила лампу и вышла из комнаты.

В темноте тикали ходики, всхлипывала напуганная Нина, а по моей спине бегали приятные мурашки ужаса.

2

Поезд остановился, качнувшись, и я проснулся. За окном было темно, в жёлтом свете станционного фонаря было видно, что на улице идёт мелкий осенний дождь. Октябрьская желтая хмарь билась мордой в стекло, а поезд выдыхал, как большой, уставший зверь. Я дремал один в купе, чему был очень рад. Глянул на экран телефона – до Подсвилья оставалось ехать ещё три часа.

Нина наотрез отказалась ехать со мной, она ненавидела бабу Машу. Я не понимал сестру. Да, баба Маша, которая на самом деле была нашей прабабушкой, была очень странной. Жила в какой-то вымирающей деревне под Подсвильем, переезжать не хотела, даже когда ей девяносто стукнуло, и она уже не могла кормить кур и гусей, держать корову и полоть свои грядки. Да, у неё в доме всегда странно пахло, не было телевизора и игрушек, а еще она постоянно рассказывала какие-то более страшные версии сказок. Особенно любила сказки про волков: «Красную Шапочку», «Трёх поросят» или «Волк и семеро козлят» – эти сказки всегда доводили маленькую Нину до истерики.

Но в остальном баба Маша была хорошей, заботилась о нас как могла. Брала нас к себе на всё лето, разрешала брать в хату жёлтеньких цыплят, беременных уличных кошек, тощих, голодных псов. Не запрещала прыгать с тарзанки в озеро, угощала вкусными блинами из домашнего молока.

Теперь баба Маша умирала, родители должны были приехать на выходных, я сорвался сразу, среди недели. А Нина фыркнула в трубку и заявила, что ноги её не будет в доме «этой старой ведьмы». Я снова погрузился в воспоминания. Мы ездили в деревню Кубочники каждое лето, пока мне не исполнилось двенадцать, а Нине девять. Я не мог вспомнить, почему мы перестали туда ездить. Возможно, из-за Нины, ей с каждым годом всё меньше и меньше хотелось ездить к бабе Маше.

Справедливости ради, баба Маша тоже недолюбливала мою младшую сестру: старалась напугать её, дать побольше работы, пригрозить запереть в чулане. А Нина шкодничала – мелко и злобно, как могут только маленькие дети. Однажды спрятала икону из красного угла – бабушка разозлилась ужасно, высекла Нину настоящими розгами. Но еще сильнее бабуля разозлилась, когда с верхней перекладины на двери пропал её сухой букет. Она спрашивала нас, не мы ли его сняли и куда дели, но я понятия не имел, а Нина смотрела своими честными синими глазами, полными слёз, и лепетала: «Это не я, бабушка, это правда не я». В тот же вечер за нами приехали родители, хотя был только конец июня, нас забрали, и уже в машине Нина повернулась ко мне с лукавой ухмылкой и сказала: «Я бросила в костер её драгоценный веник».

Я так и не понял, почему баба Маша обозлилась настолько, что отдала нас родителям – это был просто сушёный щавель да волчье лыко, но с тех пор она даже перестала поздравлять мою сестру с днём рождения и Новым годом – открытки с зайчиками и белочками приходили только мне.

3

Поезд снова тронулся, стук колёс усыплял, а я всё думал, почему же Нина так не любила бабушку? «Это всё её страшилки, – пронеслось в голове. – Она ненавидела, когда баба Маша своим старушечьим низким голосом в полутьме начинала рассказывать мрачные истории».

Почему-то в исполнении бабы Маши обычные сказки казались страшнее, чем были на самом деле.

«Козлятушки, ребятушки, отоприте, отворите, ваша мать пришла, молочка принесла», – пропел Волк голосом мамы-козы. – Козлята и говорят: «Не откроем тебе, ты – Серый Волк. Просунь в щель свою лапу, тогда посмотрим». Просунул Волк в щель под дверью лапу, мукой обсыпанную, поверили козлята, открыли дверь – Волк ворвался и задрал их всех.

Мне самому не по себе было от хрипловатого шёпота бабушки, от её немигающего взгляда куда-то в пустоту.

– А как же охотники? – тихо, тоненько пискнула Нина.

– А что охотники? – непонимающе воззрилась бабушка.

– Ну, пришли охотники, разрезали волку живот и выпустили козлят, – в голосе Нины звучала робкая надежда на счастливый конец.

– Чушь. Эту концовку придумали для глупых трусишек. Даже если вскрыть живот волку, живые козлята оттуда не выйдут, – жёстко отрезала баба Маша.

– Но в сказке так было! Было так! – закричала сестрёнка, из глаз брызнули слезы.

– А в жизни не так! В жизни, если ты глупая, доверчивая и открываешь двери всем подряд, то тебя сожрут и даже косточек не оставят – и никто тебя не спасёт, понятно?

– В жизни волки мамами не прикидываются, – встал я на защиту сестры.

– Волк может прикинуться кем угодно, а ты не поймёшь, пока не станет слишком поздно…

Поезд снова сильно качнулся, я вышел из полудрёмы. Баба Маша никому не доверяла, у нее была сильная паранойя – это я сейчас понимал, а тогда мы были детьми, так что совершенно естественно, что вспышки бабушкиной подозрительности пугали нас.

«Как с дядей Лёшей», – пронеслось у меня в голове. Надо же, я и не думал, что вспомню дядю Лёшу. Он был бабушкиным соседом, часто заходил к ней, они пили самогон, а после – пели песни и вспоминали какие-то истории из прошлого. А потом бабушка перестала пускать его в дом.

4

– Мария, впусти, плохо мне, – голос звучал глухо, хрипло, как у больного ангиной.

Я и Нина уже были в кровати, накрывшись простынёй до самых макушек, чтобы комары не покусали. Стук в дверь разбудил нас – и теперь мы лежали, затаив дыхание, боясь пошевелиться.

– Пошёл вон отседава, – баба Маша кричала неожиданно сильным, глубоким голосом. – Нет тебе сюда входа, забудь дорогу к нам!

– Мария, это ж я, Лёша. Плохо мне, Маш, помру того и гляди, помоги мне, – сипел дядя Лёша не своим голосом.

– Не пущу тебя! Сгинь!

– Маша, пусти, пожалуйста, неужто ты меня бросишь умирать на пороге? – голос стал совсем жалобным, отчаянным.

– Дяде Лёше плохо, надо ему помочь, – прошептала Нина мне в ухо.

– Бабушка его не пускает, – сказал я очевидную вещь.

– Бабушка сошла с ума, – совсем тихо проговорила сестрёнка, широко раскрыв глаза.

– Может, он просто пьяный очень? – пожал я плечами.

Тут Нина выбралась из-под простыни, слезла с кровати и, шлёпая по деревянному полу босыми ногами, вышла из комнаты. Я никак не ожидал от неё такой смелости, поэтому продолжал лежать под простынёй, когда услышал:

– Баб Маш, впусти его, это же дядя Лёша, ему плохо.

– А ну рот закрыла, малявка! Пошла вон, в кровать к себе! Ишь, удумала, впустить! – рявкнула баба Маша так, что я вздрогнул.

Потом раздался звонкий звук оплеухи, крик сестрёнки – и через мгновение баба Маша приволокла Ниночку за волосы в комнату, швырнула на кровать.

– Только двинься или скажи что-то, – злобно прошипела она, выставив в её сторону узловатый палец. – Лежите оба, как мыши, понятно вам?

Мы не могли уснуть до самого рассвета, а баба Маша жгла что-то горькое, пела себе под нос да иногда ругалась с дядей Лёшей, который то снова скрёбся в дверь, то уходил. На следующий день она строго настрого запретила нам ходить к нему домой, сказала, что он плохой человек и ест детей. Родители, услышав эту историю в конце лета, переглянулись, покачали головами, потом долго что-то обсуждали с бабушкой полушёпотом на кухне, прежде чем мы уехали. А через год дяди Лёши в деревне уже не было. Его дом был заколочен, как и еще три соседних.

5

– Подсвилье! – громкий голос проводницы вывел меня из воспоминаний.

– Спасибо, – поблагодарил я женщину, надел куртку, шарф, закинул рюкзак на плечо и вышел.

Воздух был влажным и холодным, что заставило меня поежиться. Густой туман мгновенно облепил меня, лицо сделалось мокрым, мелкие капли влаги заструились по щекам. Фонари в тумане казались далекими и призрачными. Я перешел через железнодорожные пути и двинулся вниз по Вокзальной улице. Вскоре из темноты выплыл костёл Сердце Иисуса, чёрные окна слепо смотрели куда-то вперед. Справа заплескалась вода, в темноте и тумане я ничего не видел, но знал, что это Алоизберг – озеро, в котором мы с Ниной купались.

С каждым годом детей на озере становилось все меньше. Баба Маша говорила, что все уезжают из деревни. Так оно и было: сперва три заколоченных дома, потом еще пять – жители Кубочников бежали в города, бросая свои жилища. Сейчас я шёл по тёмной улице, а далеко впереди маяком светилось мне окно бабушкиного дома.

«Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие уши?» – вспомнилось мне. «Чтобы лучше слышать тебя, дитя моё», – подсказало сознание голосом бабы Маши. Волк не может прикинуться бабушкой, волк не может прикинуться мамой-козой, волк не может залезть в дом к поросёнку через дымоход. Но оборотень может. Все эти сказки были об оборотнях, и заканчивались они плохо. Сказки были предупреждением для детей, чтобы те знали, чего опасаться, а хорошую концовку им придумали гораздо позже.

Где-то вдалеке тоскливо завыла собака – и меня пробрал озноб. Интересно, волчье лыко отгоняет волков?

– Успокойся, – сказал я себе вслух. – Оборотней не бывает, нечего себя накручивать. Ты трусишь, совсем как Нина.

Но что тогда произошло с дядей Лёшей? Возможно, допился до «белочки» – с кем не бывает?

Я подошел к ветхому дому, он казался гораздо меньше, чем в моём детстве. Открыл дверь своим ключом, шагнул за порог. В кухне с большим деревянным столом горел свет, на столе стояли грязные тарелки, стояли явно очень давно. В нос мне ударил запах плесени, гниения и пота. Бедная баба Маша, как тяжело ей было одной справляться со всем, ведь ей уже почти сотня лет.

– Андрей? Андрюша, это ты? – донёсся хриплый старческий голос из спальни, где раньше спали мы с Ниной.

– Да! – мое «да» было сиплым и неуверенным.

– Иди ко мне, внучек.

Баба Маша лежала на кровати под одеялом. В свете прикроватной лампы её лицо казалось болезненно-жёлтым, высохшим, а черты – заострившимися. Сухенькие руки, лежавшие поверх одеяла, были скрюченными от артрита и напоминали птичьи лапки. Баба Маша открыла глаза – они лихорадочно блестели, как от высокой температуры, казалось, что они стеклянные. Жёлтый свет лампы отражался в них, делая весь её вид еще более нездоровым.

– Подойди, – тихо сказала она, протянув ко мне руку.

Я приблизился, взял ее за руку, сел на кровать, вглядываясь в забытые черты. И почему-то выдал:

– Бабушка, бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?

Жёлтые, звериные глаза уставились мне в лицо, рот ощерился в хищной улыбке, когтистая рука в моей ладони покрылась густой серой шерстью. Острые жёлтые клыки клацнули перед самым моим лицом. Прежде, чем они сомкнулись у меня на горле, я услышал хриплое: «Чтобы тебя съесть, Андрюша».