Мне хочется запретить ей есть. Вообще запретить, но я понимаю, что это будет слишком. Поэтому на время ее завтраков ухожу на пробежку. Возвращаюсь уже в пустую квартиру. Из-за этого приходится опаздывать на работу. Я терпеть не могу в людях необязательность и непунктуальность. Теперь и сам стал таким. Можно, конечно, уходить из дома до ее появления из комнаты. Стоит это обдумать.

Сегодня она проспала. Ненавистного завтрака с диким хрустом не будет. Влетает на кухню, хватает из холодильника яблоко и на ходу засовывает его в сумку на длинном ремне. В этой сумке тоже нет ничего женственного, как и во всей девчонке. Она похожа на одно сплошное недоразумение.

Можно спокойно выпить кофе.

– Завтра я улетаю в Питер, – сообщаю ей как-то вечером. Она только пришла, хотя уже давно должна быть дома. Уверен, что уроки в школе не длятся до восьми вечера.

Заноза останавливается и смотрит на меня. В ее глазах надежда, которую я тут же уничтожаю.

– Всего на два дня. Правила остаются в силе.

Опускает глаза и молча уходит к себе в комнату. Сегодня она не ужинает. Может, поела где-то в кафе. Мне все равно. Я только надеюсь, что не беляшами.

За окном давно темно. Моя сумка собрана. Вылет в два. Еще успею утром заскочить в офис. По дороге в спальню просматриваю в айфоне почту. Отвлекает звук. Не могу понять, что это. Какой-то то ли писк, то ли свист. Замираю, прислушиваясь. Дверь в комнату девчонки закрыта неплотно. Звук явно оттуда. Мне очень хочется верить, что она не притащила в квартиру какое-нибудь бездомное животное. Вышвырну обоих. Я подхожу ближе. Нет, это не котенок и не щенок. Моя заноза плачет. Удивительно. Меня это почему-то задевает. Нет, я не чувствую угрызений совести или жалости. Мне не хочется войти и утешить ее. Я вообще никогда и никого не утешал. Напротив, считал, что слезы – это для слабаков. И если ты плачешь, значит, ты слабый, ни на что не способный и жалеть тебя не за чем. Но почему-то сейчас я так не думаю про девчонку.

Я не чувствую сострадания, но и не могу сказать, что мне все равно. Не понимаю. Она всхлипывает. Делаю шаг назад. Мне некомфортно. Внутри меня что-то не так. Не нравится, неприятно, поэтому ухожу к себе и закрываю дверь, чтобы не слышать.

Утром на ее лице никаких следов от слез. Начинаю думать, что мне показалось, и злюсь. На нее. За этот обман. Она опять не завтракает, но забирает из холодильника какой-то сверток. Может, бутерброды на перекус. Не знаю. Мне нет до этого никакого дела. У меня сегодня еще куча дел, которые нужно успеть сделать до вылета, поэтому тут же выбрасываю занозу из головы.

– Ну, что, нашел общий язык с племянницей? – спрашивает Успенский, зайдя ко мне с утра.

– У нас нейтралитет.

– М? – удивляется он.

– Она не трогает меня. Я не трогаю ее. Все четко и предельно понятно, – торопливо подписываю документы.

– А как ей школа?

– Без понятия. У нее нет другого выхода, как ходить в нее.

– Ты даже не интересуешься?

– Мне неинтересно.

– Климов, ты в своем уме?

– Что? – поднимаю на него глаза. – Я и не подписывался интересоваться ее делами. Достаточно того, что я оплачиваю все ее нужды. Все, на этом мои обязанности заканчиваются. Тем более, что она уже достаточно взрослая.

– Не перестаю поражаться твоей… натуре, Климов. Девочка одна в новом городе, в новой школе. И тебе нет никакого дела до того, каково ей?

Вспоминаю ее вечерний плач. Нет, мне показалось. Такие, как она не плачут.

– Все у нее нормально.

– Откуда такая уверенность? – не успокаивается он.

– Ну, она же еще не сбежала, – ухмыляюсь.

Успенский молча вздыхает. Я передаю ему дела и отправляюсь в аэропорт. Два дня свободы и одиночества. Надо почаще куда-нибудь выбираться.

В Питере льет дождь и промозглый ветер. Пробка. В такси приторный запах ванили. Хочется открыть настежь все окна. Водитель часто отвечает на телефон и громко смеется. На виски начинает давить. Скорее бы оказаться в номере отеля и смыть себя запах самолета и этого таксиста.

В гостинице на ресепшне какая-то суматоха. Дама в длинном плаще спорит с администратором. Той хочется послать ее – это явно читается в глазах молодой девушки. Но она обязана быть вежливой со всеми клиентами. Поэтому хочется сделать это вместо нее.

– Я Вам уже говорила, что этот номер занят. Мы можем предложить Вам другой.

– Я не понимаю, как так может быть! Я вообще первый раз сталкиваюсь с такой некомпетентностью, – возмущается дама. – Я бронировала номер заранее.

Я понимаю, что это надолго. Но Я. ХОЧУ. В СВОЙ. НОМЕР.

– Можно мне ключи? – прошу администратора.

– Почему Вы лезете через мою голову? – разворачивается ко мне разъяренная клиентка.

– Для Вас здесь все равно нет номеров, как я понимаю, – произношу спокойно, глядя ей в глаза.

Подаю администратору документы. Дама аж багровеет от возмущения. Чувствую, как ее начинает разрывать изнутри, и молча отворачиваюсь.

– Хам! – летит в спину.

Да. А еще сволочь.

Наконец, получаю вожделенный ключ и ухожу к лифту. Дама снова начинает осаду на администратора.

Все два дня город утопает в воде. Ни единой надежды на солнце или хотя бы короткий перерыв между дождями. Я кутаюсь в куртку, но сырой ветер все равно пробирается под нее. Горячая ванна расслабляет. Сегодня не хочется ужинать в ресторане, поэтому заказываю в номер. Ловлю себя на мысли о девчонке. Как она там? Нет, меня не интересует она сама. Мне важно знать, что с квартирой. Не уверен, что эта заноза не приведет туда своих друзей. Перед глазами тут же встает картина разгромленной после пьянки гостиной. Дергаю головой, прогоняя наваждение, но ночью спится плохо.

Рейс в Москву утром. Просыпаюсь, когда за окном непроглядная темень. Мне не нравится мое состояние. Не то морозит, не то просто в номере прохладно. Веду плечами. Только заболеть не хватало.

Пока жду вылета, заказываю в ресторане кофе. Есть не хочется. Уже в самолете чувствую, что дышать становится сложнее. Ненавижу болеть. Болезнь – это всегда беспомощность. А я ненавижу быть беспомощным. Тем более теперь, когда рядом со мной живет чудовище, которое только и ждет удобно момента, чтобы нанести мне удар в спину.

Пока еду домой, начинает болеть голова. Это не просто головная боль от усталости. Это признак надвигающейся катастрофы. Прошу таксиста остановиться у аптеки и закупаюсь витаминами, надеясь, что это спасет меня и быстро поставит на ноги.

Девчонки дома нет. Хорошо. Принимаю душ, закидываю в себя таблетки и отправляюсь в офис. К вечеру становится хуже. Закрываюсь в кабинете, не желая никого видеть. Голова похожа на кусок ваты и ничего не соображает. Глаза болят, а нос наотрез отказывается дышать. И я понятия не имею, чем все это лечится.

Домой возвращаюсь рано. Сегодня не ужинал в ресторане. Мне вообще не хочется есть. Девчонка на кухне. Что-то готовит. У меня даже нет сил на злость. Ухожу к себе в комнату. Снова закидываю в рот витамины. Не хочу ложиться в постель. Это будет означать, что я сдался, но Климов еще никогда не сдавался.

Проходя в ванную, встречаюсь в коридоре с девчонкой. Она всматривается в меня. Да, наверное, выгляжу я также, как и чувствую себя, – хреново. Но это не дает тебе никакого шанса, мелкая заноза. Завтра я снова буду в строю.

Ночью просыпаюсь от того, что я весь мокрый. Кожа горит, словно меня засунули в печь. Отбрасываю одеяло. Легче не становится. Хочется распахнуть окно. Но понимаю, что это не выход. У меня температура. А дома ни градусника, ни лекарств. Чудесно, Климов! Ничего, прорвемся. Надо только дожить до утра.

Изредка проваливаюсь в сон, но он не глубокий. Хочется умереть. Пытаюсь понять, сколько сейчас время, но перед глазами все расплывается. Кожа липкая от пота. Мне противно. С трудом добираюсь до душа. Я даже не знаю, дома ли еще девчонка. У меня сейчас такое состояние, что мне все равно, что она может увидеть меня таким.

После душа немного легче, но ненадолго. У меня нет чая – только кофе. Кое-как заказываю доставку лекарств. К головной боли добавляется ангина. Пытаюсь спать, но это скорее смахивает как короткую кому. Где мои таблетки? Проверяю заказ – в обработке. Можно было бы позвонить Успенскому, Макеевой или Регине, но не хочу просить. Я не ненавижу просить о помощи. Лучше умру здесь в одиночестве.

Не знаю, темнеет это в моих глазах или за окном. Доставки из аптеки до сих пор не было. Или я проспал ее? Как долго человек может жить с высокой температурой? Когда организм начнет справляться сам?

Снова проваливаюсь в какое-то небытие. Откуда-то издалека до меня доносится шорох. Не могу открыть глаза. Сухие губы не слушаются. Лба касается что-то прохладное. Боже, как же хорошо! Но это быстро заканчивается. Стон. Неужели, мой? Мне все это снится.

– Выпей.

Не могу. Я ничего не могу сделать.

– Это лекарство от температуры.

Кто это? Я не понимаю. Губ касается что-то твердое. Неприятно и больно.

Снова проваливаюсь в никуда.

Просыпаюсь. Темно. Но мне легче. Я еще не здоров, но голова уже не полыхает огнем. В полумраке вижу на тумбочке возле кровати стакан с водой, таблетки и градусник. Откуда?

Девчонка?

Может, Макеева?

Где мой телефон? Включаю ночник. Вот, здесь на тумбочке. Куча звонков и сообщений. Набираю ответ только Успенскому и указания Регине. Надеюсь, через пару дней вернуться в офис, хотя могу работать из дома. На часах два ночи. Хочется спать.

Утром температура возвращается. Глотать невозможно. Но пересиливаю себя, проталкивая в горло таблетку. Вскоре снова вырубает. Когда опять просыпаюсь на тумбочке бокал с чаем, какой-то бутылек и еще одна коробка с таблетками. Это точно не Макеева. Температура ниже тридцати восьми. Но горло…

В ближайшие три дня я пью все, что появляется на моей тумбочке. Не знаю, кто это приносит и когда. Вряд ли девчонка. Ей незачем мне помогать. Горлу легче, но все еще чувствую дискомфорт. Хочется вымыться. Футболка липнет к телу и пахнет потом. Кажется, я не менял ее уже несколько дней.

В гостиной сталкиваюсь со своей занозой. Смотрит оценивающе, но молчит. Неужели, она? Зачем? Не понимаю. В этом нет ни смысла, ни логики. После душа легче, но все еще чувствую слабость. Возвращаясь, застаю в комнате девчонку. Она уже выходит, но на тумбочке бокал.

– Ты? – хрипло спрашиваю я. Молчит. Хочет уйти. – Но почему?

Останавливается на пороге и оглядывается.

– Мама всегда учила меня помогать тем, кому плохо.

Она выходит, оставляя меня в полнейшей прострации. Чувствую себя настоящей сволочью. Нет, раньше я называл себя сволочью. Это было моим девизом по жизни. Но сейчас я ПОЧУВСТВОВАЛ себя настоящей сволочью. И это долго не давало мне покоя, мешало. Как крошки в постели, так это чувство не давало уснуть, расслабиться, отключиться и предаться процессу выздоровления.

Я смотрел, как она приносит мне лекарства, бульоны, чай и не понимал. Я на самом деле НЕ ПОНИМАЛ, почему? Для меня это оставалось загадкой. Она молчала.

Может, хочется выслужиться, заработать очки, чтобы я отменил правила или штрафы? Или увеличил карманные расходы?

У меня не было другого объяснения, потому что ее объяснение казалось мне откровенным бредом. Я бы ни за что не стал помогать человеку, который меня ненавидит и унижает.

Вечером она замирает на пороге моей комнаты. Вижу, что хочет что-то сказать, но не решается. Жду. Вот сейчас начнет просить плюшки для себя. Внутренне ухмыляюсь.

– Я не знаю, что ты любишь, – произносит торопливо. Ей не просто говорить. На меня не смотрит. – В общем я там приготовила… суп… куриный… Если хочешь…

Я хочу есть. Это правда. Чаями и бульонами сыт не будешь. Но не спешу. Я мысленно про себя повторяю ее слова и НЕ ПОНИМАЮ, почему она это делает.

Девчонка молча выходит, прикрывая за собой дверь.

Я не хочу идти, но хочу есть.

Ненавижу есть дома, потому что это всегда запах, грязь и отходы. Но сейчас я не чувствую по этому поводу раздражение.

Она ест на кухне. Останавливаюсь на пороге. Стол накрыт только для нее. Девчонка вздрагивает и смотрит на меня. В ее взгляде мелькает целый калейдоскоп эмоций: от испуга до растерянности.

– Для меня…, – я замолкаю, не зная, что сказать. Ненавижу просить. Меня это унижает.

– Садись, – кивает она на свободный стул. – Я сейчас налью тебе суп.

Мы едим молчим. Мне вкусно. Да, суп действительно вкусный. И я съедаю все. Моя заноза наливает мне чай, с лимоном и медом.

– Это ты давала мне лекарства?

– Да.

– Откуда ты знаешь, как лечить?

Пожимает плечами.

– Что тут сложного? При температуре жаропонижающие. Если три дня температура не падает – антибиотики.

Да, так просто.

– На что ты их покупала?

Молчит, глядя в бокал. Тот самый с желтыми лимонами. Странно, но сейчас он меня не раздражает.

– На карманные деньги, что я давал?

– Ну, да, – удивленное.

Мы молчим. Я не умею говорить «Спасибо». И пока не знаю, что делать с тем, что она сделала для меня. Мне надо это как-то переварить и понять. От таблеток клонит в сон. Не хочу сопротивляться.