Сам Журавушкин был в этом уверен. В невиновности Рары. По дороге к следователю он забросал Ромашова вопросами:

– Вы упомянули о том, что у Анастасии было разрешение на оружие. Что это за оружие?

– Травматический пистолет «Оса».

– Гм-м… Вы говорите, вашу невесту убили именно из него? Но это же травматика! Как говорят, безопасная для жизни человека.

– Стреляли в упор, с расстояния меньше метра.

– Кто вам это сказал? – живо обернулся к своему пассажиру Журавушкин.

Поскольку Ромашов с утра выпил, чтобы успокоить нервы, он приехал в адвокатскую контору на такси. Теперь они воспользовались машиной Журавушкина и тащились по пробкам, чему Аркадий Валентинович был несказанно рад. У него появилось время собраться с мыслями и как следует все разузнать у одного из свидетелей. Самого важного, поскольку все это случилось из-за него.

– Эксперт, который осматривал место происшествия, при мне разговаривал с опером. Сказал, что ситуация очевидная: выстрел в упор, – нехотя пояснил Ромашов. – Я теперь часто снимаюсь в «милицейских» сериалах, да еще и «на основе реальных событий», так что механизм расследования мне понятен.

– Андрей Георгиевич, я понимаю, что вам неприятно об этом говорить. Но возьмите себя в руки. Иначе мы с вами понапрасну тратим время, мое и ваше.

– Хорошо. Я постараюсь.

– Про «Осу» я наслышан, – немного сменил тон Журавушкин. Теперь он говорил чуть мягче и гораздо проще. Как со своим приятелем, не как со свидетелем. – Говорят, это самая опасная травматика из всех существующих. Для «Осы» есть специальная резиновая пуля, имеющая металлическую сердцевину, размер самой пули 15,3 миллиметра. Прилично. Скорость полета при выстреле сто двадцать метров в секунду, мощность выстрела равна восьмидесяти джоулям. У «Макарова» для сравнения двести. Но если стрелять на расстоянии меньше метра… – Аркадий Валентинович замолчал и покосился на своего пассажира.

– Ей разворотило левое легкое, – неохотно сказал Ромашов. – Зрелище было… – он поморщился. – Не для слабонервных. Говорят, стреляли не меньше трех раз. Настя умерла почти сразу… А вы хорошо разбираетесь в оружии.

– Мне уже приходилось вести такие дела. Травматику я знаю, как свои пять пальцев. Правда, на последнем процессе я защищал собаку…

– Собаку?

– Ну да, собаку. Пьяный хулиган выстрелил из травматики в щенка колли. Наверное, парню спьяну показалось, что перед ним кавказская овчарка. Я знаю, что у «Осы» нет предохранителя. Патронов четыре, а вы говорите о трех выстрелах.

– Не я. Эксперт так сказал.

– Но вы слышали, как стреляли?

– Да. Я слышал.

– И сколько было выстрелов?

– Похоже, три. Знаете, я их не считал. После первого же понесся в сад. От волнения мне показалось, что там, в саду, автоматная пальба. После второго выстрела я перестал их считать… Такое ощущение, что вы меня допрашиваете.

– Я должен узнать как можно больше, прежде чем войду в кабинет следователя. Ведь он тоже будет вас допрашивать, и не единожды. Готовьтесь, тренируйтесь на мне. Вы не должны говорить ничего из того, что могло бы повредить Раре. Поэтому отвечайте четко, без малейших колебаний и без пауз. Где хранилось оружие? – быстро спросил Журавушкин.

– Как и положено: в сейфе. Я же говорю, что Настя все сделала по правилам. Ну, если и дала немного денег, то непосредственно в полиции, в отделе, где выдают лицензии. Чтобы ускорить процесс. Но все справки были подлинные. Из наркодиспансера, от психиатра. И сейф. С лицензией, как положено. Специально для хранения оружия, железный, с определенной толщиной стенок, с двумя замками.

– У вас был ключ?

– У нас с Настей все было общее, мы ведь собирались пожениться. Так что, можно сказать, был.

– А у Рары?

Ромашов задумался.

– О чем вы думаете, Андрей Георгиевич? – сердито спросил Журавушкин через пару минут. – Запомните: вы не должны молчать, тем более, так долго.

– Получается, у нас с Рарой тоже все было общее. И этот ключ…

– Где он лежал?

– У меня в спальне.

– А Рара часто заходила в вашу спальню? То есть, заходила ли она в вашу спальню после того, как в вашей жизни появилась Настя?

– Да, – признался Ромашов.

– А вы знаете, как это выглядит со стороны?

– Догадываюсь.

– Это была ваша инициатива или ее?

– Общая.

– Где в это время была Настя?

– В салоне красоты, в одном из модных бутиков, с подружками в кафе… Почем я знаю?

– А вам лично ситуация не кажется странной? Ваша невеста тщательно собирает справки на травматику. Она могла купить оружие неофициально. ОООП. Огнестрельное оружие ограниченного поражения, – расшифровал Журавушкин, поймав недоумевающий взгляд своего пассажира. – Извините, я адвокат. Я привык не только говорить, как адвокат, но и думать, как адвокат. Травматику купить довольно просто, и не обязательно официально проходить всю эту волокиту. Это ведь довольно утомительно. Вопрос: зачем она это сделала?

– Я не знаю.

– Была какая-то определенная цель, – уверенно сказал Журавушкин. – Если мы в этом разберемся, мы узнаем истину. Что-то тут не так.

– Мы, кажется, приехали, – Ромашов кивнул на красное кирпичное здание по левую руку. – Следственный комитет.

– Вы здесь уже бывали?

– Просто у меня хорошее зрение. И я умею читать. Там вывеска есть.

Они припарковались и вылезли из машины.

– После того, как вы меня представите, я получу свидание со своей клиенткой, – сказал Аркадий Журавушкин перед тем, как войти в здание Следственного комитета. – Хотите вы ей что-то передать? Так, чтобы это знали только она и вы?

Ромашов слегка замялся, потом сказал:

– Постарайтесь ее успокоить. Скажите, что я сделаю все, чтобы она вскоре вышла на свободу. Пусть немного потерпит.

– Я понял.

После того как Журавушкин вручил следователю ордер и предъявил свое адвокатское удостоверение, официальная часть была завершена. Представление и обмен верительными грамотами. Теперь они могли приступить к работе.

Следователь, коротко подстриженный мужчина с квадратной нижней челюстью, с ног до головы осмотрев Аркадия Журавушкина маленькими глазками, похожими на буравчики, удовлетворенно кивнул и сказал им обоим:

– Садитесь. Вы очень вовремя. Я как раз собирался предъявить вашей клиентке обвинение. Значит, Аркадий Валентинович, вы беретесь за ее защиту, несмотря на всю очевидность ситуации?

– Это решит суд, – сказал Журавушкин. – Сначала я хотел бы поговорить с Раисой Гавриловной. Это возможно?

– Разумеется, – кивнул следователь. – Вы знаете правила. Можете встречаться со своей клиенткой, когда угодно и сколько угодно. Ее сейчас приведут. Что же касается вас… – он посмотрел на Ромашова. – Лицо мне ваше знакомо.

– Я актер.

– А! То-то я смотрю: где-то я вас видел. Ваша фамилия… – следователь полез в бумаги.

– Ромашов, – тихо сказал актер. – Андрей Ромашов.

– Что-то слышал, – буркнул следователь. – Лично я телевизор не смотрю. Одно гуано показывают.

Журавушкин внимательно следил за выражением лица актера. Чувствителен ли укол для самолюбия Ромашова? Он ведь звезда! Умеет ли Андрей Георгиевич держать себя в руках? Не обидчив ли?

Ромашов держался прекрасно. Ресницы-шторы почти закрыли его глаза, Ромашов смотрел в пол. Или в стол. Ни один мускул на его лице не дрогнул, оно было печально и несчастно. И, как вынужден был признать Журавушкин, прекрасно. Если бы он был женщиной, то повесил бы фотографию Ромашова на стене в своей спальне. Интересно, а где ее прячет Галина?

Аркадий Валентинович задумался и невольно вздрогнул, когда услышал новый вопрос следователя. Тот обращался к Ромашову:

– Простите, кем вы приходитесь обвиняемой?

– Подозреваемой, – поправил Журавушкин.

– Не учите меня протоколу. Лично я уверен, что убила Райская.

– Раевич, – опять поправил следователя Журавушкин. – Надо внимательнее работать с материалами и быть точнее в формулировках.

– Я уже понял, что мы с вами друзьями не станем, – огрызнулся следователь.

– Защита и обвинение друзьями быть не могут. Потому что я тоже вижу: вы настроены против моей клиентки. Но мы можем сотрудничать, чтобы вместе найти истину. И не допустить того, чтобы человек, невиновный в преступлении, отбывал за него срок.

– Я представляю интересы четы Раевичей, – вмешался в перепалку Ромашов. – В частности Ефима Ивановича, мужа Рары. Раисы… – он слегка замялся, – Гавриловны.

– А где сам муж? – насмешливо посмотрел на него следователь.

– Он… не слишком хорошо себя чувствует.

– А вы, значит, хорошо.

– Достаточно хорошо, чтобы позаботиться о защите своей… Своего пресс-секретаря.

– Ах, вот как! Вы, значит, своего сотрудника защищаете! И ценный, должно быть, сотрудник!

– Послушайте, не будем сейчас докапываться, кто с кем в каких отношениях состоял, – вмешался на этот раз Журавушкин. – Не об этом сейчас речь. Мы говорим о том, насколько необходимо оставить мою подзащитную в заключении.

– А я стараюсь быть точнее в формулировках, – насмешливо сказал следователь. – Вы ведь сами указали мне на мой непрофессионализм. Вот я и стараюсь исправиться.

– Я могу ее увидеть? – тихо спросил Ромашов.

– На основании чего? Будь вы ее мужем, я бы еще подумал. Я готов предоставить Раисе Гавриловне свидание с ее законным супругом, в обмен на признание вины. Но вы-то тут, с какого боку?

– Мы долгое время состояли… Господи, сколько можно меня мучить? – Ромашов взялся руками за голову и застонал. Как показалось Журавушкину, немного театрально. – Эта женщина мне дорога, понимаете? – Андрей Георгиевич опустил руки и в упор посмотрел на следователя. – Это все нелепость. Все, что случилось. Какая-то ошибка, ее и моя.

– А вот у меня другие сведения, – следователь полез в папку. – Я выдвигаю обвинение в преднамеренном убийстве… И вот что, господин актер: перестаньте тут кривляться. Эмоции оставьте для дамочек. Я уверен, вы своим бабам… Простите любовницам, счет потеряли. Одной больше, одной меньше, какая разница?

– Какая разница?!

«Она любила его, как любят в последний раз, со всем неистовством страсти…»

– Ты точно не поедешь?

– У меня голова болит. – Рара потянулась и подложила под спину подушку.

Они сидели в гамаке, начался сентябрь, но погода была теплой, осень пока угадывалась лишь по цветам на клумбах: астры и гладиолусы. А еще георгины. Домовитая Рара раздобыла какой-то редкий куст, Ромашов даже не мог подобрать название этому цвету. Приглушенно-оранжевый? Ярко-персиковый? Неагрессивно-желтый? Куст был огромный, и рос прямо перед гамаком, в котором они с Рарой, обнявшись, полулежали. Ромашов не мог отвести глаз от георгинов. Почему-то они его раздражали.

Лето кончилось, начался новый сезон. На телевидении ожидался ряд громких премьер, и как тут без главного секс-символа страны? Ромашов уже отснялся для глянца и массового издания с телепрограммой, выходящего почти миллионным тиражом. Для обложки. Как всегда, он получил массу приглашений: на кинопремьеры, именины, открытия модных бутиков, презентации и просто дружеские вечеринки. Были те, на которые можно и не ходить, но существовала и так называемая обязательная программа.

Поскольку Андрей Ромашов давно мечтал о полном метре, он не мог принебречь приглашением известного режиссера. Необходимо отрекламировать новый фильм. У главного секс-символа, появись он на премьере, обязательно возьмут интервью. Женщины, как только увидят Ромашова, прилипают к экрану, поэтому похвала из уст Андрея Георгиевича имеет особую цену. Его так и именовали, уговаривая появиться:

– Андрей Георгиевич, ну, пожалуйста!

Рара же категорически отказалась с ним идти, сославшись на головную боль.

– Мы все равно не может появиться вместе, – сказала она. – Кто я тебе?

– Да все и так знают, что ты – моя любовница!

– Знают свои. Но зачем эти фото для прессы: ты и я? Ноль и главная боевая единица отечественного мыла, – пошутила она.

– Да, но она потому и единица, что за ней стоит ноль. И моя боевая мощь умножается на десять. Ты же знаешь, что я без тебя ничто.

– Это ты так думаешь. Андрей, пора уже вырасти, – сердито сказала Рара. – Вот уже пять лет я борюсь с твоей неуверенностью в себе. Я не могу всю жизнь быть тебе нянькой.

– Ему можешь, – он кивнул на дом, где Фима Раевич перечитывал очередной опус Бодлера. Как и предполагал Ромашов, работа над диссертацией затянулась.

– Но вас двоих даже для меня слишком много.

– Ты что, задумала съехать?! – сообразил, наконец, он.

– Я скопила кое-какие деньги, – медленно сказала Рара. – Как только мы сюда переехали, нашу квартиру я сдала. За пять лет набежала приличная сумма. Наш дом все-таки сносят. Мы с Фимой получим отличную двухкомнатную квартиру.

– Где? – насмешливо спросил он. – В Новом Бутово? Или в Кузьминках?

– Какая разница? – пожала она плечами. – Фима всегда был скромен в быту. Мне хватит на ремонт и мебель, если не роскошествовать.

– Ты не уедешь! – вспыхнул он. – У нас с тобой все так хорошо!

– Это у тебя хорошо, – тихо сказала Рара. – Я же чувствую себя неуютно. Если бы я была по-собачьи предана тебе, как Василиса Петровна, все было бы иначе.

Она говорила о домработнице Ромашова, почти что члене семьи. История была трогательная. Как и всякая звезда, Ромашов получал массу писем. У него имелся и собственный сайт и несколько фанклубов, где его поклонницы общались меж собой без привлечения самого кумира.

Василиса Петровна писала везде. Ее мечтой была встреча с любимым актером. Она неоднократно предлагала Ромашову свою помощь.

«Если у Вас есть дети, я буду им нянькой, Вашей жене я стану верной помощницей, буду мыть полы в Вашем доме и драить сантехнику. Все, что Вы скажите. Я работящая, не белоручка, очень люблю детей…»

Когда Ромашов купил этот дом, встал вопрос о помощнице по хозяйству. Желательно с проживанием. Тут-то он и вспомнил о Василисе Петровне. Она жила в другом городе, далеко от Москвы, вместе с замужней дочерью, которой, похоже, была обузой. Дочь нахватала кредитов, а ее бизнес прогорел. Злость она срывала на матери, все время напоминая ей о том, что она нахлебница. Внучка-подросток с бабушкой разговаривала сквозь зубы, называла отсталой и старой занудой. Василиса Петровна, которая только-только вышла на пенсию, тщетно искала подработку. Пенсионеров нанимали неохотно, приходилось мотаться с дочерью по рынкам с тяжелыми сумками, постоянно выслушивая упреки. Как будто это Василиса Петровна была виновата в том, что товар не расходится, а кредиты не отбиваются. Свою квартиру несчастная женщина давно продала, а деньги отдала дочери. Но та об этом словно забыла.

Дом Ромашова показался Василисе Петровне раем, а сам он ангелом, спустившимся с небес. Благодаря Андрею Георгиевичу, она теперь ни в чем не нуждалась и ежемесячно высылала деньги дочери и внучкам. Преданность Василисы Петровны своему кумиру и спасителю была рабской. Ромашов порою даже испытывал неловкость.

Отношения же между двумя женщинами, живущими в его доме, оставались прохладными. Василиса Петровна подсознательно ревновала, чувствуя, как он относится к Раре, и как та относится к нему. По мнению домработницы, Раисе Гавриловне следовало постоянно пребывать в состоянии неземного блаженства, коли ее почтил вниманием Сам Ромашов. А не ломаться и не капризничать, чем она занимается регулярно.

– Если бы я была Василисой Петровной, то была бы счастлива, – часто шутила Рара.

Но, увы! Они были разными, как небо и земля, и так же по-разному относились к Ромашову. Вот и сейчас Рара об этом напомнила.

– Я не нуждаюсь в собаке, я нуждаюсь в любви! – разозлился он.

– Поезжай на премьеру, и у тебя ее будет, сколько душе угодно, – усмехнулась Рара. – Можешь даже расслабиться и не приехать домой ночевать.

– Я так и сделаю! – он резко встал, так что она буквально упала на подушки.

– Сделай милость, Лёвушка, – насмешливо сказала она, не поднимаясь, а напротив, развалившись в гамаке всем телом и сверкая своими странными глазами. Они словно бы впитывали в себя окружающие Рару краски. Сейчас, к примеру, ее глаза казались темно-зелеными, как и потускневшая за лето листва густо растущих вокруг гамака яблонь. – А то в тусовке уже ходят слухи, что ты гей. Тебе необходимо опровержение. Длинноногое, с большой грудью и скандальной репутацией. Так чтобы подробности появились завтра в Инете. Ты уж постарайся, чтобы они были впечатляющими. Зря я, что ли, тебя учила?

Он выругался и побежал в дом, переодеваться.

Звезд на премьеру пришло на удивление много. За лето все соскучились по пиару, это под конец сезона энтузиазм пропадает, а сейчас все свежие, отдохнувшие, загорелые, почему не продемонстрировать такую прекрасную форму?

– Ты сегодня один? – спросил его режиссер, которого Ромашов втайне терпеть не мог.

Этому-то баловню судьбы не надо было из кожи вон лезть, чтобы пробиться во ВГИК и по его окончании заполучить сумасшедшие деньги на свои проекты. Громкая фамилия, киношная и театральная. Едва ли не у всех знаменитостей, которые снимались в прекрасных советских фильмах, этот совсем молодой еще режиссер сидел на коленях, когда был ребенком. Кого он не знает, и кто не знает его?

«Я просто завидую, – упрекнул себя Ромашов. – Да, я завидую! Мне не хватает его лоска и уверенности в себе. Я по-прежнему боюсь оказаться невостребованным…»

– Да, я один, – сказал он, сдерживая свои чувства и приветливо улыбаясь.

– А где эта твоя… Очень хочу с ней познакомиться!

– Зачем? – подозрительно спросил он.

– Да слухи разные ходят о вашей дружной шведской семье, – рассмеялся режиссер, по-приятельски хлопнув Ромашова по плечу. – Меня к себе не возьмете? Четвертый не третий, он уже не лишний. А до компании.

– Это все ложь, – выдавил Ромашов.

– Тогда ты, выходит, и правда, гей? Надо же…

– Я… – он хотел было начать оправдываться, но режиссер уже отошел к другому гостю. А к Ромашову подскочила корреспондентка с микрофоном:

– Что вы думаете о фильме, который только что посмотрели? – нетерпеливо спросила она. Звезд было так много, что бедная девочка сбилась с ног.

«Рара, как всегда права», – думал он, рассыпаясь в цветистых похвалах откровенно дерьмовому фильму. Увы, гениальность не передается по наследству. Но кому из бездарностей с громкими именами это мешает процветать? Ромашов тоскливо огляделся. Корреспондентка отскочила, словно резиновый мячик, едва Андрей Ромашов закрыл рот. Теперь этот мячик, размахивая микрофоном, прыгал вокруг известного певца. Тот дергал головой, пытаясь уклониться от змеиного жала на тонком черном шнуре, и то и дело отодвигал девицу рукой на безопасное расстояние. Ромашов невольно улыбнулся: сцена вышла комичной.

– Как же я мечтала с вами познакомиться, Андрей!

Он обернулся. Очаровательная звездочка, начинающая певичка, смотрела на него с обожанием.

– Я Лена, – улыбаясь, сказала она. – В миру. А ты, действительно, Андрей Ромашов?

– В миру, – усмехнулся он.

– А по-настоящему?

– По-настоящему? Идем, – он схватил ее за руку и потащил к накрытым для фуршета столам.