Материнская любовь
Из журнала «Кормчий»

 
Кто вас, детки, крепко любит,
Кто вас нежно так голубит,
Не смыкая ночи глаз,
Всё заботится о вас?
Мама дорогая!
Колыбель кто вам качает,
Кто вас песней забавляет
Или сказку говорит?
Кто игрушки вам дарит?
Мама золотая!
Если, детки, вы ленивы,
Непослушны, шаловливы,
Как бывает иногда,
Кто же слезы льет тогда?
Всё она, родная!
 

Сиротка Груня
П.А. Мельников-Печерский

В большом городе была ярмарка. Как раз в это время случилась страшная повальная (заразная) болезнь. Много народу перемерло.

И жил в это время в городе небогатый приезжий торговец с женой и дочкой-семилеткой по имени Груня. Отец и мать заболели; больных тотчас же свезли в больницу, чтобы от них другие не заразились, а Груню так и забыли. Осталась Груня одна. Плачет, бедная, отца с матерью зовет. Плакала-плакала, да и задумала искать отца с матерью.

Бродила Груня целый день по улицам, наголодалась, притомилась, голубушка, наконец спросами да расспросами добралась до больницы. В больницу ее не пускают, прочь гонят, а она не уходит, плачет да кричит: «К маме пустите! Христа ради, миленькие, пустите!»

Ехал мимо купец Чапурин. Видит он: убивается девочка, остановился, расспросил. Жалко ему стало девочку, зашел в больницу, расспросил о родителях Груни; а они уже померли. Еще жальче стало купцу, и решил он взять сиротку к себе, заменить ей отца родного. Как порешил – так и сделал. Привез Груню в свою семью и говорит жене и двум дочерям: «Жена, вот тебе третья дочка, а вам, дочки, сестрица».

И стала жить Груня в чужой семье как в своей. Чапурины держали ее как родную дочь: так же кормили, одевали, так же ласкали, учили, такое же приданое готовили, а дочери их Груню сестрицей звали и крепко полюбили.

И Груня выросла девочка-золото: умная, ласковая, а главное – добрая-предобрая. Помнила она свое сиротство и крепко привязалась к бедным да сиротам. «Хорошо, что Бог мне других отца с матерью послал, – думала она, – не всем сиротам так-то бывает. Как же этим-то жить? Сколько нужды да горя изведают, бедные!»

Чапурины выдали Груню замуж за хорошего и любимого ею человека, наградили ее наравне со своими дочерями. А Груня до конца жизни своей всё о бедных да сиротах печалилась да заботилась, и много сирот называли ее своей матерью богоданной.

«Ведь это моя маленькая сестренка!»
Из журнала «Задушевное слово»

Кончились уроки; все бегут поиграть, а Митя – домой. Придет – и сейчас к своей маленькой сестренке. Вымоет ей ручки, причешет ее, усадит, занимает, гуляет с ней. Встанет поутру – сейчас к ней: поднимет, умоет, оденет, расскажет ей что-нибудь, накормит и бежит в школу. Кончит заниматься, приготовит уроки – и опять к ней: он ее и уложит, он и убаюкает.

Всё свободное время она с ним. Соседи даже удивляются: что за мальчик – точно нянька: всё с сестрой да с сестрой! Раз приходит он из школы, а она упала, запачкалась, расплакалась. Он утешил ее, умыл, развеселил, успокоил. Девочка часто капризничает, упрямится нарочно, старается рассердить брата, а он всё с ней, всегда ласков, всегда добр.

Платье у него простое и бедное, зато сердце золотое. Все его любят и ценят.

– Митя, да что же ты не пойдешь поиграть с товарищами? Разве тебе не скучно постоянно возиться с этой девочкой? – говорят ему.

Митя радостно улыбнулся и нежно поцеловал ребенка.

– Да ведь это моя маленькая сестренка! – сказал он, прижимая ее к себе и крепко целуя.

Детям
Из журнала «Кормчий»

 
Сколько в ваших глазках
И тепла, и света!
Сколько в ваших ласках
Чистого привета!..
Дети, вам желаю
Вырасти большими,
Но душой остаться
Навсегда такими.
 

Чудная травка
Паульсон

Раз по дороге в город шли девушки-служанки – Анна и Марья. Каждая несла на голове корзину с плодами. Анна всё вздыхала да охала, а Марья всё шутила и смеялась. Наконец Анна и говорит Марье: «Как ты можешь смеяться? Неужели тебе легко? А ведь твоя корзина даже тяжелее моей, и силы-то у тебя немного».

«Это верно, – отвечала Марья, – но у меня в корзине находится чудесная травка; если ее положить в корзину, ноши и чувствовать не будешь».

«Какая эта травка? – воскликнула удивленная Анна. – Одолжи мне эту травку».

Марья засмеялась и сказала: «Дать тебе ее я не могу, а если хочешь, то скажу, как она называется; травка эта – терпение».

Жаление
(рассказ старухи)
Из «Сборника» Тихомирова

Было мне годов восемь. Жили мы в Смоленской губернии. Батюшка мой оброк барину платил – крепостным был. Француз в ту пору пришел на Русскую землю. Москва горела, а людей много было побито. Тягота по миру пошла. Нас, ребят несмышленых, всё французом пугали; и представлялся нам француз страшным, черным, а изо рта огонь пышет. Боялись… Совсем глупые были и ничего не знали.

Вот кончилась война, и французов домой погнали; сказывали, что мимо нашей деревни пленных поведут. Любопытно было всем посмотреть на француза. Пришел раз отец в избу и говорит матушке: «Француз недалече». У меня сердце так и упало, а поглядеть хочется.

Побежала я на двор да в подворотню и гляжу; а на дворе-то холодно было, дрожу и жду. Сморю, идет много народу, и видно, что не наши; тело-то в лоскутья какие-то завернуто, у одних башмаки есть, а другие и совсем босые; в лице-то кровинки нет, худые все, белые-белые. Идут, шатаются да всё стонут: «Глиба, глиба» – хлеба просили. А сзади солдаты с ружьями. Уж так-то мне жалко их стало, так жалко, что и сказать не знаю. Побежала я в избу, схватила ковригу хлеба да на улицу. Подбежала к переднему, и страх пропал, хлеба даю. А он, как увидел меня, по-своему что-то лепетать стал, по голове погладил и так жалостно глядит и плачет. Угнали их. Думала, что отец бранить меня за хлеб станет; нет, ничего не сказал.

И разумею я теперь, что всякий человек – создание Божеское, всякому тягота несладка: француз ли будет он или татарин, всё равно, ко всякому надо жаление (то есть сострадание) это иметь.

Брат и сестра
К.Д. Ушинский

Серёжа и Аннушка остались дома одни, и брат сказал сестре: «Пойдем поищем, не осталось ли в доме чего-нибудь вкусного, и полакомимся».

«Если б ты меня повел в такое место, где нас никто не увидит, то, пожалуй, я пошла бы с тобой», – отвечала Аннушка. «Пойдем в кладовую: там мы найдем что-нибудь хорошенькое, и никто нас не увидит».

«Нет, Серёжа, там может увидеть нас сосед: он колет на дворе дрова».

«Ну так пойдем в кухню, – уговаривал Серёжа сестру, – там стоит целый горшок меду, и мы намажем себе по большому ломтю хлеба».

«В кухне увидит нас соседка: она, верно, теперь сидит у окна и прядет».

«Ах, какая ж ты трусиха, Анюта, – сказал маленький лакомка, – пойдем, если так, в погреб кушать яблоки; там уж, наверное, нас никто не увидит».

«Ах, милый Серёжа, неужели ты думаешь, что в погребе уже никто нас не увидит? Разве ты не думаешь о Том, Кто видит чрез стены и от Которого и в темноте нельзя скрыться?»

Серёжа испугался. «Правда твоя, сестрица, – сказал он. – Бог видит нас и там, где человеческий глаз ничего не видит; а потому ни наедине, ни в темноте не должны мы делать ничего такого, чего не смогли бы сделать при других и при свете».

Гуси
(народная сказка)

Жили старичок со старушкой; у них были дочка да сынок маленький. Собрались старики в город и приказывают дочке: «Мы пойдем, дочка, в город; принесем тебе булочку, купим платочек; а ты будь умна, братца береги, со двора не ходи». Ушли старики; девочка посадила братца на травку под окном, а сама побежала на улицу и заигралась. Налетели гуси, подхватили мальчика и унесли на крыльях.

Прибежала девочка, глядь – братца нет. Кинулась туда-сюда – нету. Кликала девочка, кликала братца – не откликается. Выбежала в чистое поле: вдали метнулась гусиная стая и пропала за темным лесом. «Верно, гуси унесли братца», – подумала девочка и пустилась гусей догонять.

Бежала девочка, бежала, видит – стоит печка. «Печка, печка! Скажи, куда гуси полетели?»

«Съешь моего ржаного пирожка, скажу!»

А девочка говорит: «У моего батюшки и пшеничные не едятся!» – и побежала дальше. Бежит она и видит: стоит яблоня. «Яблоня, яблоня! Куда гуси полетели?»

«Съешь моего лесного яблочка, тогда скажу!» «У моего батюшки и садовые не едятся!» И побежала девочка дальше.

Долго бы пришлось бегать девочке, да попался ей навстречу еж. Хотела девочка ежа толкнуть, да побоялась наколоться и спрашивает: «Ежик, ежик, куда гуси полетели?» Ежик и показал дорогу девочке. Побежала девочка по дороге и видит: стоит избушка на курьих ножках; в избушке сидит братец ее на лавочке у окошка, золотыми яблочками играет. Подкралась девочка к окну, схватила братца и побежала домой; а гуси увидели и полетели за девочкой в погоню.

Бежит девочка с братцем, а гуси совсем их нагоняют. Куда деваться? Подбежала девочка с братцем к молочной речке с кисельными берегами: «Реченька, голубушка, укрой меня!»

«Съешь моего простого киселька с молочком!» Поела девочка киселька с молоком; тогда речка спрятала ее с братцем под крутой бережок, а гуси мимо пролетели.

Выбежала девочка с братцем из-под бережка и побежала дальше, а гуси их увидали и опять пустились в погоню. Что делать девочке? Подбежала она к яблоне и сказала ей: «Яблонька, голубушка, скрой нас!»

«Съешь моего лесного яблочка – тогда спрячу». Нечего девочке делать – съела она лесного яблочка. Яблоня закрыла девочку с братцем ветвями: гуси пролетели мимо.

Вышла девочка с братцем из-под яблони и пустилась бежать домой; а гуси опять их увидали и ну опять за ними! Совсем налетают, крыльями над головой машут. Еле-еле добежала девочка с братцем до печки и сказала ей: «Печка, матушка, спрячь нас!»

«Съешь моего ржаного пирожка, тогда спрячу!» Поскорей съела девочка ржаного пирожка и залезла с братцем в печь: гуси пролетели мимо.

Вылезли девочка и братец из печки и пустились домой во весь дух. Гуси опять их увидали и опять погнались за ними. Вот налетают, крыльями по лицу бьют, того и гляди братца из рук вырвут; да изба-то была уже недалеко. Вбежала девочка с братцем в избу, проворно двери захлопнула и окошки закрыла. Покружились гуси над избой, покричали, да так ни с чем и полетели назад.

Пришли домой старичок и старушка, видят: сынок дома, жив и здоров. Подарили дочке булочку и платочек.

Василиса Премудрая
(народная сказка)

В некотором царстве, в некотором государстве было у царя три сына – все молодые, холостые, удальцы такие, какие только в сказках бывают. Младшего звали Иван-царевич. Говорит им царь таково слово:

– Дети мои милые, возьмите себе по стреле, натяните тугие луки и пустите стрелы в разные стороны: на чей двор стрела упадет, там и сватайтесь.

Пустил стрелу старший брат – упала она в боярский двор, прямо против девичьего терема. Пустил средний брат – полетела стрела к купцу на двор и упала у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая. Пустил младший брат – попала стрела в грязное болото, и подхватила ее лягушка-квакушка.

Говорит Иван-царевич:

– Как мне за себя лягушку взять? Лягушка не ровня мне.

– Бери! – отвечает ему царь. – Знать, судьба твоя такова.

Вот поженились царевичи: старший – на боярышне, средний – на купеческой дочери, а младший, Иван-царевич, – на лягушке-квакушке.

Призывает их царь и приказывает:

– Чтобы жены ваши испекли к завтрему мне по мягкому белому хлебу.

Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

– Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? – спрашивает его лягушка. – Аль услышал от отца своего слово гневное, неприятное?

– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб.

– Не тужи, царевич! Ложись спать-почивать: утро вечера мудренее.

Уложила царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу – обернулась душой-девицей, Василисой Премудрой. Вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:

– Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков я ела-кушала у родимого моего батюшки.

Наутро проснулся Иван-царевич: у квакушки хлеб давно готов – и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские с пригородами и с заставами.

Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трем своим сыновьям:

– Чтобы жены ваши соткали мне за единую ночь по ковру.

Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

– Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жестокое, неприветливое?

– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шелковый ковер.

– Не тужи, царевич, ложись-ка спать-почивать: утро вечера мудренее.

Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу – и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрой. Вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:

– Буйны ветры! Принесите тот самый ковер, на каком я сиживала у родного моего батюшки.

Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич: у квакушки ковер давно готов – и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковер златом-серебром, хитрыми узорами.

Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с женами.

Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

– Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Аль услышал от отца своего слово жестокое, неприветливое?

– Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; а как тебя в людях показать!

– Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду; как услышишь стук да гром, скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет.

Вот старшие братья явились на смотр со своими женами, разодетыми, разубранными; стоят да на Ивана-царевича смеются:

– Что ж ты, брат, без жены пришел, хоть бы в платочке принес.

Вдруг поднялся великий стук да гром – весь дворец затрясся. Гости сильно испугались, повскакали со своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит:

– Не бойтесь! Это моя лягушонка в коробчонке приехала.

Подлетела к царскому крыльцу золоченая коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая – такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.

Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да остатки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жены старших царевичей увидали ее хитрости, давай и себе то же самое делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой – сделалось озеро, махнула правой – и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками – гостей забрызгали, махнули правыми – кость царю чуть в глаз не попала. Царь рассердился и прогнал их с бесчестьем.

Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашел лягушечью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась – нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу:

– Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал! Если бы немножко ты подождал, я бы вечно была твоей. А теперь – прощай. Ищи меня за тридевять земель в тридесятом царстве, три пары железных сапог износи, три железные просвиры изгложи.

Обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Иван-царевич горько заплакал, помолился на все четыре стороны и пошел куда глаза глядят. Шел-шел, и попадается ему навстречу бедный старичок.

– Здравствуй, – говорит, – добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Царевич рассказал ему свое несчастье.

– Эх, Иван-царевич! Зачем ты спалил лягушечью кожу? Не ты ее надел, не тебе и снимать было. Нá вот тебе клубок; куда он покатится, ступай за ним смело.

Иван-царевич поблагодарил старичка и пошел за клубочком.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далёко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается – прикатился клубочек к избушке: стоит избушка на курьих ножках, стоит повертывается. Говорит Иван-царевич:

– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – к лесу задом, ко мне передом.

Избушка сейчас же повернулась к лесу задом, к нему передом. Царевич вошел в избушку, а в ней лежит Баба-яга, костяная нога, из угла в угол, нос в потолок врос. Говорит она сердитым голосом:

– Фу-фу-фу! Доселе русского духу слыхом не слыхивано, видом не видывано, а нынче русский дух воочию появляется.

– Ах ты, старая хрычовка! – говорит Иван-царевич. – Ты бы прежде меня, добра молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и говорила.

Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; тогда царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.

– Ох, дитятко! Как ты долго не бывал! Она с первых годов часто тебя поминала, а теперь перестала. Ступай скорее к моей средней сестре, та больше моего знает.

Иван-царевич собрался в путь-дорогу и пошел вслед за клубочком. Шел-шел – и вот опять перед ним избушка на курьих ножках.

– Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – к лесу задом, ко мне передом.