…Столяров понял, что он дремлет на своей продавленной постели, с матрацем, сбившимся в комья, и дрема его – то самое состояние, что бывает между чем-то и чем-то, когда он как бы стоит в дверях, еще не выйдя и не войдя, и знает, что находится за ним и что – перед ним, и затекшая рука его лежит на тяжелой дверной ручке, готовая либо закрыть дверь перед собой, либо распахнуть ее окончательно.

– Чувствуете, как в вас прибавилось живого? – Сиромаха посмотрел на него из того видения пристальней. – Разве сами вы его прибавили? И что такое «сами»? Не отделяйте себя ни от чего, тем более от Него; это не вы отделяете, а то неживое, что еще есть в вас и что противится стать живым, – противится ввиду изначальной мертвой своей сущности.

– Почему же противится?

– Как это почему! Мертво лежащее всегда противится движению. Инерция! Помогите же Ему сдвинуть это мертво лежащее!

– Но ведь я – это Он, то есть меня, привычного, нет. Ведь так?

– Здесь-то и необходим ваш неосознанный, я бы сказал, чувственный выбор. Потому что Ему нужен помощник.

Он одинок, Он всегда одинок, и сколько бы ни было нас, Его одиночество всегда больше всех нас, и Он всегда нуждается в нашей помощи, потому что никого, кроме нас, у Него нет. Никого нет, а Жизнь строить надо. И чем больше нас будет, тем больше Он будет строить и… и тем больше нуждаться в нас. Это вечный, бесконечный труд Его, цель которого – сделать все живым. Осмысленно живым!

– Но разве жизни больше нет нигде?

– Даже не задавайте себе этот вопрос! Нет никакого «нигде» и быть не может! Вы на минуту забыли: всё в вас и только в вас, и всё – вы. Вы и все мы.

– Вот уж… – прошептал Столяров. – Вот уж… Этого ни знать невозможно, ни понять – только почувствовать; и даже не почувствовать – это опять не то слово… Ощутить? Нет-нет, опять не то. Пожалуй – стать. Этим, да, можно только стать, а потом только помнить об этом и с этим жить. Но ведь это может забыться, как все забывается, как притупляются ощущения. Что ж, неживое опять берет верх?

– Конечно! Да! – Сиромаха встрепенулся. – И у меня всегда была та же мысль, только я ни разу не довел ее до конца, а теперь вдруг она и определилась.

– Я все-таки инженер, – словно вернувшись, хмуро заметил Столяров. – Это называется энтропия. Всего-навсего.

– Какое глупое слово! – рассмеялся Сиромаха. – Как несовершенен человек: ни к какому явлению слова толкового подобрать не может – всякое куда-то в сторону уводит, и непременно к смешному. Никак невозможно на чем-то серьезном сосредоточиться. Ну что такое эта ваша энтропия? Дожди какие-то, духота… Тропики…

– Пожалуй… – И вот здесь Столяров впервые почувствовал раздражение. И вызывал это раздражение Сиромаха – своей самоуверенностью, всезнайством, покровительственным тоном, смехом… «Зачем же он… словно изучает меня? – подумал Столяров. – И Бог-то, если по его, выходит какой-то ненастоящий. Разве Бог таким может быть?» И обидным было то, что он, несмотря на раздражение, все же невольно соглашался с Сиромахой и даже отгонял свое раздражение.

Хотя, с другой стороны, было верно, что в то же время Бог является ограниченным предметом или существом, а во Вселенной границ быть не может, потому что она – Всё. Во Вселенной нет размеров, и «большое» пребывает в «малом» так же, как и «малое» пребывает в «большом». Тем более что Вселенная это и есть Бог. А иначе Вселенную понять невозможно, да она иначе, похоже, и существовать не сможет. И не существует иначе. Следовательно, верно и то, что время – это частный случай вечности, а случай – это уже и означает случайное состояние. Все дело, следовательно, в том, является ли эта случайность с появлением времени в вечности ошибкой, или же она изначально предусмотрена Предвечным как ступень роста мира в самом себе. Об ошибке, конечно, и думать нельзя. Ошибки и быть не может у Бога – по крайней мере, не нам, «сплющенным» до четырех измерений, об этом судить. Выходит, время необходимо для познания вечности; время – это дверь в вечность, через которую Бог проводит нас к Себе!

Таблица умножения!

– Для Бога нет ни живых, ни мертвых, – сказал тогда Сиромаха. Банальная, в общем-то, мысль. – Всё в Его власти, потому что Он и есть это Всё. Иначе и быть не может для Того, Кто создал Всё из ничего. Поэтому стоит ли удивляться, что современные ученые открыли (для себя, разумеется) «обратный ход» времени!

– То есть как это?

– Да очень просто! Вы разве не читали? Нет? Ну так слушайте. Сквозь камеру, заполненную, кажется, гелием, пропускали лазерный луч. При этом сверхточными хронометрами фиксировали время входа этого луча в камеру и время его выхода. И?..

– И что?

– А оказалось, что он, луч этот, вышел прежде, чем вошел! Такой вот фокус. Вот и получается, что вы, входя в свой подъезд, можете встретить выходящего из него соседа. А поднявшись на свой этаж – увидеть этого же соседа запирающим собственную дверь, перед тем как идти из дому. Ни больше ни меньше. – Сиромаха смотрел ровным и простым взглядом, будто бы сидел в очереди к терапевту и думал о пустяках.

– То есть получается, что смерти нет?

– Да ведь я вам об этом и толкую!

– И человек может запросто узнать день…

– Да-да, не стесняйтесь, день своей смерти, которой… которой нет! Совершенно верно и, полагаю, совершенно нормально. Надо просто привыкнуть к этому и больше никогда уже не удивляться.

– Вы полагаете, к этому можно привыкнуть?

– Ха-ха-ха! Почему же нельзя, если смерти нет?!

– Но… Наверняка ведь этого знать невозможно – чтобы убедиться и тем более свыкнуться с этим… Конечно, смерти, может, и нет, а… а вдруг есть? Вдруг никогда оттуда не вернешься?

– Конечно, не вернешься! И это хорошо, что не вернешься, потому что небытие, где ты рано или поздно окажешься, как раз и говорит нам о том, что смерти нет и быть не может. Небытие – это подарок Бога человеку, ценности которого он пока еще не понимает. Человек пугается небытия, как младенец своих ручек. Потому что не понимает, что бессмертие человека находится только здесь, в его жизни. Жив – значит, бессмертен. Все просто.

– Но вообразите, скажем, такую ситуацию, – сказал Столяров. – Я про время вспять. Вы, скажем, собираетесь завтра на пикник, и тут приходит некто, уже случайно как бы побывавший там, и сообщает, что в будущее воскресенье видел выловленное из реки ваше тело. Каково, а?

– Что ж, бывает и такое… – Сиромаха на мгновенье задумался. – Ну… Может, в таком случае стоит и что-нибудь предпринять, чтобы избежать… Даже наверняка стоит.

– А зачем избежать, если смерти нет?

– Смерти нет, а жизнь есть, и жизнь должна бороться за жизнь, потому что так хочет Бог. Потому, наверное, и неприятно все это: «тело»… «выловили»… Это не совсем то, чего хотелось бы… Да и я о другом.

– И я тоже, – согласился Столяров. – Дело ведь не в том, чего хотелось бы, а чего не хотелось бы, – дело в том, что порядок будет нарушен, если всякий станет вмешиваться в ход событий по своему усмотрению. Например, чтобы вам послезавтра утонуть, необходимо, чтобы сошлось множество обстоятельств, причем не только каких-то важнейших, но и самых что ни на есть пустяковых. Необходимо, скажем, чтобы пароход не опоздал, чтоб пообедали вы в определенный час и сразу после обеда отправились бы охладиться в воду, а там – чтоб и сердце остановилось…

– Да будет вам! – засмеялся Сиромаха.

«Будет вам»…

Чем тогда закончился разговор, Столяров не помнил – видимо, потому, что и сейчас, и тогда не задумался основательно о предмете разговора. Он даже не смог бы вспомнить, кто из них что именно говорил – настолько слова их были важными и общими для обоих. Общими, да… Это странно… Ведь когда что-то важно, то какая разница, кто сказал?.. Никакой разницы…

Разница в том, что теперь вот Сиромахи нет.

Да и разница ли это, если и смерти нет?..

Он просто находится в небытии, где ничего не чувствует, ни о чем не думает, ничего не помнит, не видит, не слышит и так далее. Он просто не существует.

Не существует, да…

А смерти нет?

А смерти нет.

Столяров лежал на своем скомканном матрасе, слышал шаги и пустые неразборчивые разговоры на лестничной площадке и не чувствовал себя живым.

Не чувствовал.

Не чувствовал себя живым.

Небытие, теплое, уютное небытие, думал он, – вот что главное; в этом суть всего, в этом суть жизни, потому что это ждет всех нас, и Сиромаха дошел до этой сути, а я?..

И он никак не мог понять этого главного – небытия.

Вспомнились стихи одного французского поэта:

 
О мудрость человечья —
На что она годна?
Не ждите жизни вечной:
Она нам не дана.
Про ад и рай вы бросьте —
Не ждут нас на погосте
Ни Бог, ни сатана!
 

Стишки так себе, едва ли не средневековые и пустяшные, но мысль в целом высказана верная. Именно не ждут. Потому что Бог всегда живет в каждом из нас и не нуждается, чтобы его куда-то приглашали, а сатана – это, как давно известно, лишь биологический процесс богоборчества, процесс дегенерации, который может персонифицировать только ребенок или наивный человек из «верующих».

Но что же такое небытие? И стоит ли вообще жить, если в конце тебя ждет небытие? Ведь небытие лишает жизнь смысла.

Или не лишает?

Или все-таки не лишает?

И Столяров чувствовал, что не лишает.

Но чтобы ответить на этот вопрос, надо было знать, в чем он состоит, этот смысл жизни; в чем, в конце концов, состоит наша жизнь. И тут Столяров испытал радость, потому что он-то знал, в чем состоит и жизнь, и смысл жизни, потому что именно благодаря этому знанию и был пока еще жив. И хотя он никогда этого знания не формулировал, но для себя знал, знал непреложно.

И в чем же?

Ну, во-первых, он знал, что жизнь, несмотря на все ее возможные страсти, страхи и ужасы, прекрасна, и жить хочется всегда. Всегда! Если, разумеется, ты не болен и не хочешь вместе с жизнью прекратить и свои страдания. И в этом и смысл жизни как таковой: если хочешь жить, то в этом, значит, и есть смысл твоей жизни.

Ни больше ни меньше.

Живи и радуйся своей жизни. Так хочет Бог, Который в тебе; Он вошел в тебя с этим смыслом и в то же время принял тебя с ним в Себя.

Живи!

А небытие – какой смысл в нем?

Да тоже очень простой: небытие после жизни, как и говорил Сиромаха, делает человека в этой жизни бессмертным, поскольку «стирает» все, что было при его жизни. Все! Подчистую! И тем самым делает каждое мгновение этой его прошлой жизни бесконечным. Ну и всю жизнь в целом, разумеется, тоже.

То есть все просто, и вот оно, небытие:

 
Оно все время за плечами,
но днем молчит и прячет взгляд,
а бесконечными ночами
бушует, словно листопад.
 
 
И мы, испуганные дети,
в слезах бежим его тоски,
не зная, что на этом свете
лишь с ним близки.
 
 
Лишь с ним близки.
 

Но как же в таком случае быть с мертвым телом Сиромахи, что лежит теперь за стенкой и разлагается; начало уже разлагаться? Выходит, тело человека не имеет отношения к жизни?

Имеет!

Еще как имеет, потому что оно и несет в себе тебя самого и всю твою жизнь. И Столяров, почувствовав свое тело и свою жизнь, вдруг почувствовал и небытие – именно почувствовал, а не узнал, как раньше, что оно есть. И чувство это было настолько новым и ярким, что он в один момент стал счастлив тем счастьем, о существовании которого раньше и не подозревал. Тепло буквально накрыло его, и он всем своим существом осознал, что не хочет лишаться ни жизни, ни небытия, что они – одно целое, и он в них, а они в нем. И весь этот кокон, вмещавший в себя все – и его нынешнее прозябание, и его ужасное прошлое, и прекрасную землю, и бездонное звездное небо, – был светел и невесом, и он плыл в нем и был тем самым Всем и Всегда, что должно быть доступно и понятно каждому, но что далеко не каждый из живущих в суете понимает.

– Вот и я об этом же, – услышал он вдруг голос Сиромахи. Столяров попытался открыть глаза, чтобы взглянуть на него, и не смог. Он уже спал, глубоко и спокойно. Вернее сказать, то спал, то дремал, а то вообще пропадал куда-то, откуда можно и не вернуться.

Достучались до него только на следующий день.

– Ты где это был, Витальич? – удивленно глядела своим единственным острым глазом «вечная уборщица».

– Да… так, – неопределенно отвечал он, зевая.

– Сиромаха помер. – «Вечная» была рада, что ей случилось первой сообщить соседу эту важную новость: простой человек…

– Смерти нет, – зачем-то сказал Столяров.

– Ну да, нет, только он там лежит. Сегодня похороны. Пойдешь, что ли, проститься?.. Посидел бы у гроба…

– Конечно. Сейчас приду. – Столяров все улыбался и знал, что улыбается и пугает этим «вечную», но не мог согнать улыбку с лица. Да и не хотел.

У гроба сидела вдова, соседки и еще какие-то женщины в трауре. Они о чем-то переговаривались, стараясь говорить шепотом. Впрочем, шепот их время от времени переходил в нормальный голос, и тогда они осекались и опять начинали шептать. И так все время, пока Столяров сидел, «прощаясь» с Сиромахой.

Сиромаха же начал уже распухать, так что узнать его было трудно. Лицо стало одутловатым. «Как бы не треснуло прямо сейчас», – подумал Столяров и представил себе, как оно не сегодня завтра «треснет» в могиле. «Впрочем, все там будем…» «Нет у жизни связи с небытием, – думал он тут же. – Нет связи, вот в чем беда… Или не беда?.. – сомневался он уже минуту спустя. – Или не беда…» – Он уже не знал, как и определиться: беда, не беда…

Какие-то обрывки лениво проползали у него в голове, мешаясь и путая мысли, пока он вдруг не понял: «Да конечно же не беда! То есть так и должно быть – чтобы никакой связи! Потому что какая же здесь может быть связь, когда ее в принципе быть не может! Ведь жизнь – это жизнь, а небытие – это конец жизни, вот и все. Какая же тут связь! Они раздельны и хороши сами по себе, как… как колбаса и пирожное», – такое странное сравнение пришло ему в голову.

«И небытие, – думал он минуту спустя, – это не гроб с трупом, как привыкли считать все, а то, что было всегда, еще до появления человека, и человек – лишь выдох из этого небытия. Но после выдоха следует вдох, – и жизнь продолжается!»

«Жизнь продолжается!»

«Но как же Сиромаха? – Столяров словно запнулся, но тут же вошел в равновесие: – Так Сиромаха же – это теперь я. Я ведь помню его. Так и меня кто-то будет помнить.

А потом – и того, кто будет помнить помнившего меня… И так все и покатится… То есть в принципе-то ничего не изменилось. И ворона в тополе – это я, и…»

И тут в комнату вошел тот самый трехцветный котенок, уже подросший, но все такой же трогательный и забавный в своей наивности и тревоге за свою жизнь. Он опасливо оглядел комнату детскими глазами, подошел к Столярову и боднул его ногу головой. Столяров взял его на руки, приласкал и с улыбкой произнес шепотом:

– Ну здравствуй, Сиромаха…