– Есть вещи, которые притягивают горе, – начала она осторожно. – Старые беды, которые никогда не засыпают до конца. Они чувствуют чужую боль и… питаются ею.

– Мама, – Елена покачала головой, – это предрассудки.

– Может быть, – согласилась Анна Петровна. – Но тогда объясни мне, почему исчезают только вещи, связанные с утратой? Почему воры не берут деньги или драгоценности, а выбирают именно то, что причинит больше всего боли?

Марк поднялся с пола и подошёл к окну. За стеклом виднелись серые силуэты заброшенных заводских корпусов, торчащих на горизонте, как скелеты доисторических чудовищ.

– Скажите прямо, – спросил он, не оборачиваясь. – Что вы знаете?

– Я знаю, что некоторые поиски ведут в места, откуда люди не возвращаются, – ответила старушка. – Я знаю, что завод там, за рекой, хранит в себе больше тайн, чем могут понести его ржавые стены. И я знаю, что тот, кто начнёт копать слишком глубоко, рискует обнаружить, что копает он собственную могилу.

– Хватит этих загадок! – вспылил Марк, оборачиваясь к ней. – Если вы что-то знаете, говорите прямо!

Елена встала и положила руку ему на плечо. На этот раз он не отстранился, слишком был поглощён гневом и отчаянием.

– Марк, успокойтесь, – сказала она мягко. – Мама пережила здесь многое. Иногда реальность и легенды смешиваются у неё в памяти.

– Это не легенды, Леночка, – печально возразила Анна Петровна. – Это история. И история имеет привычку повторяться.

Она поднялась и направилась к двери, но на пороге остановилась.

– Марк Алексеевич, если решите искать свои часы, будьте осторожны. И помните, что некоторые потери нельзя возместить, но можно научиться жить с ними. Иногда это единственный способ выжить.

Оставшись наедине с Еленой, Марк почувствовал, как стены комнаты будто сдвигаются ближе. Её присутствие одновременно успокаивало и пугало, он слишком долго жил в одиночестве, чтобы легко впустить кого-то в свою измученною виной жизнь.

– Расскажите мне о часах, – попросила она, садясь на край кровати. – О том, кто их носил.

– Зачем? – резко спросил Марк.

– Потому, что иногда поговорить боль вслух помогает её унять.

Марк долго молчал, борясь с желанием выгнать её из комнаты и страхом остаться наедине со своими мыслями. Наконец он сел в кресло у окна и заговорил:

– Алексей был моим напарником. Три года назад мы расследовали дело о коррупции в городской администрации. Это была опасная история, много влиятельных людей могли потерять всё. Мы получили наводку на встречу, где должны были передать крупную взятку.

Он замолчал, глядя в окно на серые крыши домов.

– Я настоял на том, чтобы мы пошли без подкрепления. Хотел взять их с поличным, получить все доказательства сразу. Алексей говорил, что это слишком рискованно, но я не послушал. Я был уверен в себе, думал, что мы справимся.

Елена слушала молча, не перебивая.

– Нас ждали, – продолжил Марк. – Кто-то предупредил. Киллер стрелял в меня, но Алексей закрыл меня собой. Умер на месте. А я остался жив, чтобы каждый день вспоминать, что это должен был быть я.

– Вы не могли знать, – тихо сказала Елена.

– Мог! – резко возразил он. – Все признаки были налицо. Но я был слишком самоуверен, слишком упрям. И теперь хороший человек мёртв из-за моей ошибки.

– И поэтому вы приехали сюда? Чтобы наказать себя изоляцией?

Марк посмотрел на неё с удивлением. Её вопрос попал точно в цель.

– Что вы понимаете в этом? – спросил он.

– Больше, чем вам кажется, – ответила Елена. – Я тоже… И я тоже потеряла пациента из-за своей самонадеянности. Мальчик, семь лет. Думала, что диагноз ясен, не стала делать дополнительные анализы. А у него была редкая форма аллергии. Он умер от анафилактического шока прямо у меня на глазах.

Теперь молчал Марк. В её голосе звучала та же боль, что терзала его самого.

– И что вы сделали? – спросил он.

– То же, что и вы. Сбежала. Приехала сюда ухаживать за мамой и думать о том, как жить дальше с этим грузом, – она помолчала. – Но знаете, что я поняла? Бегство не лечит. Оно только откладывает исцеление.

– А что лечит?

– Прощение. Себя и других. И возможность снова помочь кому-то.

Марк отвернулся к окну. Её слова находили отклик в его душе, но он не был готов принять их. Боль была единственной связью с Алексеем, и отпустить её, означало окончательно потерять друга.

– Я не хочу исцеляться, – честно сказал он. – Эта боль… это всё, что у меня осталось от него. Он был мне как брат.

– А часы? – мягко спросила Елена.

– Часы, это доказательство. Что он был реальным. Что наша дружба была реальной. Что его смерть что-то значила.

Елена встала и подошла к нему. На этот раз он не отстранился, когда она положила руку на его плечо.

– Его смерть будет что-то значить, только если вы сделаете что-то стоящее с оставшейся жизнью, – сказала она. – Самобичевание, это не памятник другу. Это медленное самоубийство.

В коридоре послышались шаги, и в дверь постучали. Это была Катя.

– Дядя Марк, – сказала она, заглядывая в комнату. – Там к вам пришли, участковый. Хочет с вами поговорить.

Марк и Елена переглянулись. Визит участкового в первый же день пребывания в городе не предвещал ничего хорошего.

В гостиной их ждал худой, нервозный мужчина лет тридцати пяти в выглаженной полицейской форме. Его глаза были воспалены от недосыпания, а руки слегка дрожали. Он то и дело дёргал плечом, было похоже на нервный тик, который выдавал состояние хронического стресса.

– Игорь Семёнович Красников, участковый, – представился он, протягивая руку. – Вы Сомов?

– Да, – подтвердил Марк. – В чём дело?

Игорь беспокойно оглядел комнату, задерживая взгляд на лицах присутствующих.

– Можно поговорить с вами? – спросил он.

– О чём речь? – согласился Марк. – Что-то случилось?

Участковый снова дёрнул плечом и провёл рукой по лицу.

– У нас тут… ситуация, – начал он неопределённо. – Пропажи. Много пропаж. И все странные. Очень странные… всё странно.

– Какие пропажи? – спросила Елена.

– Сначала мелочи, разные украшения, фотографии, памятные вещи. Потом… – он замолчал, явно борясь с собой.

– Потом что? – настаивал Марк.

– Потом стали пропадать люди, – тихо сказал Игорь. – Исчезают без следа. Никаких улик, никаких свидетелей.

Анна Петровна, сидевшая в углу, издала тихий вздох.

– Кто пропал? – спросил Марк.

– Старик Василий, что жил на окраине. Потом тётя Нюра из соседнего дома. Молодая парочка, приезжие, снимали комнату у Петровых. И… – голос Игоря дрогнул. – И моя жена. Около года назад.

Теперь стало понятно, откуда эта нервозность и воспалённые глаза. Мужчина был на грани срыва.

– Вы проводили расследование? – спросил Марк, включаясь в привычный режим следователя.

– Да, конечно! – вспылил Игорь. – Но что расследовать? Люди просто… исчезают. Никаких признаков борьбы, никаких следов. Будто их стёрли из реальности.

– А что говорят в районе?

– В районе? – горько рассмеялся Игорь. – В районе говорят, что люди просто уезжают. Что времена трудные, работы нет, вот и разбегаются кто куда. А то, что вещи остаются, объясняют тем, что уезжают налегке.

– Но вы не верите в это объяснение.

– Моя Светка не ушла бы, не сказав мне, – твёрдо сказал Игорь. – Мы были женаты больше десяти лет. Она не из тех, кто бросает семью без объяснений.

Марк понял, что перед ним стоит человек, переживающий ту же боль утраты, что и он сам. Разница лишь в том, что Игорь ещё надеется на возвращение жены.

– Почему вы просите о помощи меня? – спросил он.

– Вы бывший следователь, – ответил Игорь. – Я навёл справки. Марк Алексеевич Сомов, старший следователь, специализировался на сложных делах. Ушёл в отставку три года назад после… после гибели напарника.

– Я больше не следователь, – сказал Марк.

– Но навыки остались, – настаивал Игорь. – А мне нужна помощь. Официально я ничего не могу сделать, начальство считает, что люди просто разъехались. Но я знаю, здесь что-то не так. Что-то очень не так.

В этот момент в доме раздался тот же шорох, который Марк слышал ночью. Тонкий, настойчивый звук, идущий изнутри стен. Все присутствующие замолчали, прислушиваясь.

– Вы слышите? – прошептала Катя.

Шуршание стало громче, будто что-то крупное перемещалось по скрытым ходам в доме. Звук был направленным, он шёл от стены к стене, огибая комнату по периметру.

– Что это? – спросил Игорь, инстинктивно положив руку на кобуру.

– Старый дом, – неуверенно сказала Елена. – Возможно, проблемы с вентиляцией?

Но её объяснение звучало неубедительно даже для неё самой. Шуршание было слишком ритмичным, слишком целенаправленным, чтобы быть случайным звуком старого здания.

Шорох остановился прямо за спиной Марка. Он обернулся и увидел, что остальные смотрят на стену за его креслом с выражением тревоги.

– Там кто-то есть, – твёрдо сказала Катя. – Я чувствую.

– Что чувствуешь? – спросила Анна Петровна.

– Холод. И… голод. Очень сильный голод.

Игорь выхватил пистолет и направил его на стену.

– Кто там? Выходи!

– Не надо, – быстро сказала Анна Петровна. – Не надо делать резких движений.

– Почему?

– Некоторые вещи лучше не тревожить, – ответила она, не сводя глаз со стены.

Шуршание возобновилось, на этот раз, удаляясь к дальнему концу дома. Звук стал тише, тише, и наконец исчез совсем.

– Это повторяется каждую ночь? – спросил Марк. – И сегодня утром у меня пропали часы.

Игорь опустил оружие, но не убрал его в кобуру.

– Значит, и вы столкнулись с… этим, – сказал он. – Тогда вы понимаете, что я не схожу с ума.

– Расскажите мне всё, – попросил Марк. – С самого начала. Всё, что знаете.

Игорь сел в кресло, провёл рукой по волосам, глубоко и тяжело вздохнул. Мужчина вытащил из папки большую стопку разнопёрой бумаги, вшитой в папку «Дело №…» Марк осторожно взял её в руки и пока участковый рассказывал, пробегал глазами строчки.

«Первая фаза: Жалобы на акустические аномалии в ночное время… Серия краж… Характер нетипичен: изымаются предметы, не имеющие материальной ценности, но обладающие высокой сентиментальной значимостью для владельца. Деньги, техника, не тронуты…

– Всё началось с ерунды, как я тогда подумал, – начал рассказ участковый. – Шум по ночам, жалобы. Ну, подумаешь, соседи ночью топают. Ну, чепуха какая-то. Потом стали пропадать вещи. То фото из альбома исчезнет, то брелок… зажигалка дедова, серебряная ложка… Сначала на воров списали. Только смехотворные воры какие-то. Воруют память, а не ценности. Денег не трогали, совсем, технику не выносили ни разу. Только самое… личное, то, что представляет ценность исключительно для владельца, понимаете?..

«Фаза вторая: Затишье. Прекращение краж. Начались исчезновения… Признаков насильственного похищения нет. Личные вещи, документы, одежда остаются на месте…»

– Потом всё остановилось. Резко. Мы успокоились. А зря, – продолжил Игорь. – Начались исчезновения. Бесследные. Одежда на стуле, чай недопитый на кухне… а человека нет. Как сквозь землю провалился. Пропал старик Михалыч, спал себе… утром обнаружили пустую постель… Одеяло холодное. Вещи все на месте. Подом девочка одна, Лидка… Ни криков, ни следов борьбы. Тишина. Безмолвное исчезновение. Ни каких следов. Совсем.

«Фаза третья, самая сложная для фиксации…»

– Но всё это… это будто была лишь прелюдия, – участковый горько усмехнулся. – Потом пришли кошмары. Наяву. Люди видели свои страхи прямо на улице…

«… Снова затишье… Массовые случаи тактильно-визуальных галлюцинаций… Граждане начинают сталкиваться с образами из глубинных, персональных страхов в состоянии бодрствования…»

– Посёлок сходил с ума. В прямом смысле. Катерине почудилось, что по стенам пауки ползают, а она их с детства боится. А Петрович… Петрович кричал, что из каждого угла на него смотрит покойная жена. Будто кошмары материализовались. А потом… Всё прошло. Будто с посёлка сняли пелену. Мы зализывали раны и жили дальше.