Ирина Михайловна была женщиной добродушной и смешливой. Жили они с мужем в собственном доме с садом на окраине Ставрополя. Дом был трехэтажный. То есть на третьем этаже только чердак, но под треугольной черепичной крышей и с круглым окошком. За домом располагался фруктовый сад, а от ворот, выходящих на тротуар, к входной двери вела дорожка, мощенная плоскими камнями. По обе стороны дорожки от калитки до самых дверей тянулись две ухоженные клумбы. Хозяйка очень заботилась, чтобы с весны и до глубокой осени на клумбах цвели цветы. Сама Ирина Михайловна до пенсии работала фельдшерицей. Ее очень уважали и в поликлинике, и соседи. Однако на зарплату свою она только и могла бы покупать цветочные семена для клумб, овощи для борща да пряжу для свитеров, которые вязала на дни рождения мужа, дочерей, зятьев и внуков. Остальное зарабатывал муж. У него была редкая и очень ценная специальность. Он работал кварцедувом в какой-то совершенно секретной, как бы даже не существующей организации и получал несообразно большую зарплату. Как доктор наук. И то сказать, докторов наук в его институте было несколько, а хороший кварцедув на весь Ставропольский край – один. Поэтому у них был ухоженный трехэтажный дом с садом и отдельно стоящей мастерской Виктора Степановича, которую язык не поворачивался назвать сараем.
Оба они уже были на пенсии и, пока здоровье позволяло, жили приятной, несуетной провинциальной жизнью. Обе дочери имели отдельные квартиры, но внуки любили просторный бабушкин дом и частенько ночевали у нее, в особенности перед экзаменами. Готовиться к летней сессии в тишине, валяясь в гамаке в саду и балуясь первой клубникой, было куда приятней, чем переживать эту суетливую пору под строгим родительским надзором.
Первое чудо Ирины Михайловны как раз и было связано с экзаменом, который сдавала в медицинском институте любимая внучка Алина, девочка серьезная и основательная, отличница по характеру и поведению. Алина пожаловалась, что ужасно, как никогда прежде, боится экзамена по фармакологии. Уверена, что не сдаст на пятерку, а может быть, и вообще не сдаст с первого раза. Доцент Хохлов, по ее словам, был плохим лектором, говорил невнятно и туманно. А экзамены принимал с невиданной свирепостью. Старшекурсники рассказывали, что приходили на экзамен по множеству раз и уносили в конце концов в зачетках отметки, никак не соответствующие их знаниям. И никогда никаких пятерок.
Алина зубрила, тосковала и временами говорила: «Эх, если бы не Хохлов, а Владимир Николаевич! У него бы каждый получил, что ему положено».
На утро перед экзаменом Ирина Михайловна сказала Алине:
– Иди спокойно. Хохлов не придет. Будет тебе твой Владимир Николаевич.
– А что, – хихикнула Алина, – умрет, что ли?
– Еще чего не хватало, – возмутилась бабушка. – Не умрет, конечно. И не заболеет. А просто у него трубу прорвет. Пока будет искать вентиль, звать сантехника, протирать насухо паркет, чтобы не покоробился, выносить на просушку ковры, Суздальцев уже примет экзамен у всей группы.
– А ты откуда знаешь, что фамилия завкафедрой Суздальцев? – удивилась Алина.
– Догадалась, – ответила бабушка.
Алина засмеялась, несмотря на тяжесть в сердце, чмокнула бабку и побежала на автобус. Из института она позвонила по автомату и торжественно сказала: «Пятерка! Представляешь? Хохлов не пришел. Суздальцев принимал экзамены. Мне задал два дополнительных вопроса, поставил пятерку и еще похвалил».
Ирина Михайловна улыбнулась телефону. Она знала, что сделала это сама, но совершенно не представляла как. Чудо далось ей без всякого труда. Оно выпорхнуло, оставив ощущение радости, уверенности в себе и возбуждения – не того зрелого, какое пришло в замужестве, а легкого, неопределенного любовного возбуждения, которое она испытала, когда Витя настойчиво целовал ее в первый раз, прижимая спиной к дереву. Так, что она не сразу и почувствовала, как на шею со ствола заползло несколько муравьев. Вот эта самая щекотка на шее и была четвертым признаком, сопровождавшим ее первое чудо. Дальше чудеса стали приходить каждые несколько дней. Легкий зуд на шее, покалывание радости, предчувствие скорого момента счастья – и что-то источалось из нее, оставляя уверенность в себе и полное удовлетворение. Иногда она поджидала этот момент, чтобы сделать то, чего ей хотелось самой – оживить любимую акацию, захиревшую от старости, или вернуть воду в давно пересохший колодец в углу сада. Иногда чудеса сами выбирали сюжет, и она с готовностью соглашалась. Однажды у ее соседки за ремонт крыши запросили вдвое против того, на что она рассчитывала. Ирина Михайловна предложила одолжить деньги, но соседка отказалась. Отдавать такую сумму было не из чего. В тот же вечер бригадир кровельщиков снова пришел и назначил нормальную цену. Причем вел себя так, будто предыдущего разговора вовсе не было.
Бывало, что чудеса не появлялись неделю или больше. Особенно если Ирина Михайловна болела или была занята неприятными неотложными делами. Тогда она скучала по ним и ждала ежеминутно.
Виктор Степанович, человек рациональный и неторопливый, часами занимался своими проектами в мастерской и никаких странностей в жене не замечал. Впрочем, она, в жизни ничего от него не скрывавшая, с ним об этом говорить и не думала. А рассказать кому-нибудь хотелось невыносимо. Она попробовала рассказать дочерям – старшая почему-то рассердилась, не дослушала и потом несколько дней даже по телефону отвечала матери коротко и сухо. Младшая просто отмахнулась, будто и не слышала.
Однажды, во время традиционного воскресного обеда, когда дети и внуки собрались за столом, шаловливое чудо выпорхнуло на волю – и алые георгины, пышно цветущие по обе стороны от дорожки к дому, стали ярко-сиреневыми. После вкусного и веселого застолья все шли по двору к воротам, и младшая дочь сказала старшей:
– Мне казалось, что в этом году мама высадила красные цветы. А теперь вижу, что сиреневые.
– Сиреневые, конечно, – ответила старшая. – И как чудесно цветут! У мамы золотые руки!
А Валерик, сын старшей дочери, студент Московской консерватории, обнял Ирину Михайловну и спросил ласково:
– Признавайся, бабуля, колдуешь над своими цветами? Пока никто не видит?
– Не без этого, конечно, – улыбаясь, согласилась хозяйка.
Теперь Валерик по многу часов в день играл на пианино в гостиной на втором этаже. Этот старый «Циммерман», который каждый год заботливо настраивали, был его первым инструментом. Он занимался на нем в музыкальной школе, потом в музыкальном училище, а теперь готовился к открытому выпускному концерту, который и должен был решить судьбу его распределения: останется ли он в Москве, в филармонии, станет ли концертмейстером в театре или поедет учителем музыки в безнадежную глушь. Бабушка слушала музыку, возясь на кухне, протирая пыль в спальне или за вязанием в своей маленькой рабочей комнате. Он играл хорошо. Даже очень хорошо. Но этого было мало. Час за часом она концентрировалась, представляла, как Витя в первый раз касается ее, как приникает к ней, и она начинает чувствовать кроме волнения души и волнение тела… В один момент чудо послушно явилось: она почувствовала на шее муравьиное щекотание, и игра Валерика резко оборвалась. Когда он заиграл снова, это было не «хорошо» и не «очень хорошо», а гениально.
Вечером Ирина Михайловна позвонила Алине. Они поговорили об Алининых делах – она теперь заканчивала аспирантуру и писала диссертацию по физиологии.
– А скажи, – спросила Ирина Михайловна, – как по-вашему, когда человек умирает, душа его просто исчезает?
– Исчезает, конечно, – ответила Алина. – Если ты под душой подразумеваешь совокупность психических процессов.
– Так имей в виду. Если и исчезает, то не сразу. А сначала она остается там, где привыкла. Где ей было хорошо. Приходи к нам завтра утром, я тебя смогу убедить.
Назавтра Алина еще до работы открыла калитку и вошла в любимый двор. Этому невозможно было поверить – цвело все! Сирень, фиалки, ландыши, розы, хризантемы, бархатцы и петуньи, миндальные деревья, яблони, сливы, персики и старая акация. Дед пил чай на кухне и читал журнал «Знание-сила».
– А бабушка где? – замирая спросила Алина.
– Еще не вставала, – ответил Виктор Степанович. – Что-то она поздно сегодня. Ну, пусть отдохнет…
Анна Семеновна понимала, что она очень счастливый человек. Она была хорошей женой и матерью, вырастила двоих детей, которые теперь имели свои семьи и поддерживали с матерью теплые неформальные отношения. Муж ее умер от тяжелой болезни, и тоска по нему уже почти угомонилась, она привыкла жить одна. Всю жизнь она работала врачом, пациенты любили ее, и частенько она встречала незнакомых людей, которые уверяли, что она вылечила их и ей они обязаны своей жизнью и здоровьем.
Много лет после наступления пенсионного возраста она продолжала работать в больнице, и начальство охотно продлевало и продлевало разрешение на работу. Наконец, в возрасте семидесяти шести она решила оставить работу и полностью предаться своей тайной страсти.
Дело в том, что пару лет назад Анна Семеновна начала писать книги. У нее уже был готов один роман о жизни двух богатых купеческих семей, на которые обрушился Гранадский эдикт, изгоняющий из Испании всех евреев, отказавшихся креститься. Роман она писала вечерами. Он заменил ей все развлечения, встречи с друзьями и поездки за границу. Она даже отложила ремонт, который грозил своими хлопотами, шумом и неудобствами отвлечь от событий, происходящих с героями. Даже вечерние телефонные разговоры с детьми были теперь не очень приятны. Она иногда останавливалась на полуслове и бежала к компьютеру, записывая удачную фразу или только что придуманный эпизод. Трубка терпеливо молчала. Дети уже привыкли к ее странностям. Записав, она продолжала разговор. Но расспросы о внуках и о работе были довольно принужденными – мысли Анны Семеновны крутились возле ее героев, и ей хотелось поскорее положить трубку. Готовый роман она послала в издательство и через неделю получила ответ. Роман понравился, и издательство приняло его к печати.
Анна Семеновна ушла с работы и погрузилась в свою новую жизнь. Она писала вторую книгу, ожидала выхода первого романа. Потом читала на него отзывы в интернете и литературных журналах. Роман разошелся тиражом в двадцать тысяч экземпляров, что для нынешних дней было серьезным коммерческим успехом. Интернет принес ей массу поклонников, которые стали ее сетевыми друзьями. Почти все отзывы были благоприятными, а некоторые – восторженными.
Здоровье Анны Семеновны было для ее возраста очень хорошим. Ее не беспокоило сердце, давление оставалось нормальным, суставы не болели. Только память ослабла, так что она иногда забывала про визиты к стоматологу. Или не забирала вовремя вещи из химчистки. А пароли вообще не запоминала – записала их все на розовую бумажку и сунула в маленькую яшмовую вазочку на письменном столе. Но мучали головные боли, и они сильно мешали работать. Старший сын Анны Семеновны Давид к этому времени уже заведовал неврологическим отделением в областной больнице. Он настоял, чтобы мать прошла разные исследования. Сам водил ее на МРТ и консультировался со своим другом, тоже видным врачом. Отчего-то их эти головные боли сильно беспокоили. Она начала принимать лекарство, прописанное этим другом.
Недели через три голова стала ясной и безболезненной. Ей захотелось выйти на улицу, побродить в парке, полюбоваться на лебедей. Нагулявшись, она села на скамеечку и решила прояснить, что за лекарство принимает от мигрени. Название было ей незнакомо, а полюбопытствовать раньше и в голову не приходило. Она написала название лекарства в строке поисковика и углубилась в его описание. Это было сильное психотропное средство. Анна Семеновна удивилась. Еще не понимая, почему она это делает, она запросила в Гугле название своего романа и не нашла ни самого текста, ни отзывов. Похолодев, Анна Семеновна набрала свою фамилию, и Гугл немедленно выдал список статей по лечению рака гортани, которые она написала в соавторстве с коллегами много лет назад. Были какие-то конференции, в которых она принимала участие, она фигурировала среди сотрудников своей больницы, кто-то писал ей в Фейсбуке благодарности за высокий профессионализм и чуткое отношение, она имела аккаунт в Одноклассниках… И больше ничего. Никаких романов. Никаких критических разборов. Никаких читательских восторгов.
Анна Семеновна стала медленно осознавать случившееся. Так вот почему дети никогда не читали ее книгу. А дочь ненавидела даже упоминания о ней. Вот оно что… Оттого и тираж такой огромный… какое хорошее лекарство…
Анна Семеновна вынула из сумочки книжечку рецептов. Выписала четыре на свое имя. Прошлась по ближайшим аптекам. Потом заглянула в кондитерскую. Заказала любимое пирожное. Съела его с удовольствием. Выпила чашечку отличного кофе и вернулась домой. Она была спокойна.
Когда назавтра сын заехал к ней после работы, он обнаружил, что мама лежит в постели в ночной рубашке. Она умерла во сне часов восемь назад. На тумбочке остались пульт от телевизора, пустой стакан и четыре коробочки из-под снотворного.
Давид набрал номер своего друга психиатра, и тот ужасно огорчился. «Суицидальных наклонностей мы совершенно не заметили, – сказал он. – Эх, надо было госпитализировать и обследовать как следует! А ты со своими нежностями… вот и результат!»
О проекте
О подписке