Дашка была безумно рада тому, что тетя Дуся стирает на нее не «за просто так». У нее уже тогда выработалось стойкое чувство долга, в отличие от ее родителей, которые понятия об этом не имели.

Дашин отец Леха Светлов безумно любил ее мать – неудавшуюся актрису Танечку. После театрального училища она приехала в этот маленький северный городок, работать в местном театре. Уже через неделю познакомилась на танцах с парнем, обычным работягой с завода. Любовь закрутилась такая, что Танечка обо всем на свете забыла.

А зря. Режиссер театра – похотливый кобель Роман Кабилло, не пропустивший за свою «творческую жизнь» ни одной юбки, сначала дал ей возможность почувствовать себя в профессии. У нее были роли, в том числе и главные. А когда жертва «заглотила крючок», Роман Кириллович сделал ей предложение, от которого она никак не должна была отказаться – путь на сцену должен лежать через постель режиссера.

Танечка отказалась. И не в том дело, что Кабилло был похож на хорька, и от него всегда чем-то мерзко воняло. Просто, у Танечки была любовь, Алеша Светлов. И заявление в ЗАГС они уже отнесли.

Подружки-актрисульки ей нашептывали, мол, плюнь, никто ничего не узнает, а не переспишь с Кабилло – пропадешь, как актриса.

Танечка была гордой и неподкупной. Режиссеру она прямо принародно сказала, что спать с ним не будет. И вывалила на него принародно же кучу причин отказа. В куче этой кроме жениха Алеши Светлова, была ее неприязнь к похотливой морде Кабилло, его вонючести, нечистоплотности.

– И вообще, – закончила свою пламенную речь Танечка. – будешь приставать – пожалуюсь.

Она тогда и не предполагала, что жаловаться на режиссера ей некуда. У похотливого, похожего на хорька, Кабилло, в их занюханном городке все «было схвачено».

А вот Танечка подписала смертный приговор актрисе, которая была в ней. Кабилло тогда лишь плотоядно усмехнулся, что не предвещало ничего хорошего, а уже через неделю на Танечку обрушилась первая неприятность: ее заменили сразу в двух спектаклях.

Режиссер расправился со своей жертвой очень быстро. Уже через год Танечке ничего не оставалось, как покинуть театр. Никто не гнал, но оставаться смысла не имело. И она ушла. Ушла с гордо поднятой головой. А дома разрыдалась и выпила первый раз в жизни.

Потом Танечка Светлова немного успокоилась, поскольку была беременна и все равно рано или поздно ей пришлось бы уйти с работы. Ее не покидала мысль, что все это, как и беременность – временно.

Потом родилась Даша, Таня увлеклась живой куклой, забыла о своей актерской карьере. Но, как выяснилось, только на время.

Дашеньке исполнилось два годика. Ее взяли в ясли-сад, а Танечка снова пошла в театр. Ей казалось, что все забылось, что режиссер прекрасно понимает, что такую одаренную актрису, как Таня, на улицу нельзя выгонять. Но не тут-то было. Роман Кабилло встретил ее не ласково. Более того, сказал такие слова, от которых у Танечки поплыло все перед глазами.

– Ну, что, кошка драная?! Снова на поклон к хорьку похотливому пришла? А я не забыл, как ты тут зубки свои скалила! Не-е-е-ет! «Хорек» хоть и не волк, но сожрать тебя сумеет. Тебя в захудалый дом культуры в этом городе не возьмут!

Сказал, как отрезал. Хуже. Как выстрелил в упор.

И ведь так и оказалось. Сколько Танечка не обивала порог управления по культуре – ее словно не слышали. О славе молодой актрисы тут никто не знал, а слезы ее не могли пронять чиновников.

Дома ее утешал любимый муж Алеша, и ласково льнула к ногам маленькая Дашка. Но в душе у Танечки что-то словно сломалось: она не слышала ни увещеваний Алеши, ни жалобных поскуливаний дочки. Она пила. Горько и страшно. Просто вливала в себя содержимое принесенной домой бутылки.

Алеша тогда хорошо зарабатывал на своем заводе, денег Светловым хватало, и Танечка могла покупать спиртное ежедневно. Что она и делала.

Ее путешествие в «никуда» происходило так стремительно, что уже через полгода ее не узнавали соседи. Но самое страшное было в том, что абсолютно не пьющий до этого Алексей тоже стал пить.

Сначала он делал это для того, чтобы Танечке меньше досталось. Потом из солидарности. Потом – наперегонки.

Денег стало не хватать, так как на своем заводе Алеша из передовиков скатился в отстающие. С утра, после пьянки, он устало шлепал в свой цех, хмуро косясь на стенд «Они позорят наш завод». Его фотография, и злая карикатура рядом, не сходили с этой «доски почета».

Таня пыталась поработать уборщицей в садике, но оттуда ее вскоре попросили, так как она умудрилась напиться среди бела дня, и чудом не придавила ребенка, распластавшись в коридоре на сыром полу.

Ее вторая работа – на рынке, пришлась ей больше по душе. С утра она бойко работала, а потом поддавала вместе с хозяевами – азербайджанцами. Но и оттуда ей вскоре пришлось уйти, так как горячие парни хотели от Тани «любви», а она по-прежнему верность Алеше хранила.

Наверное, тогда в ней еще много хорошего оставалось, коль не могла изменить мужу даже по пьянке. Но водка медленно, но верно выжигала все человеческое в Светловых. И скоро у Тани не осталось, как говорила бабушка Наталья, мать Алеши, «ни стыда, ни совести».

Алеша еще краснел и пытался защищать Таню от нападок матери, но потом махнул рукой, а скоро и сам допился до края. Нянчиться с ним на заводе устали, и показали, где – бог, а где – порог.

Так Дашка осталась сиротой при живых родителях. Можно было бы уехать к бабушке, но в поселке у нее ничего, кроме железнодорожной станции не было. А учиться как?

У бабушки была корова, и раз в неделю она выбиралась в город, привозила продукты и немного денег. Для Даши. Дома оставлять ни продукты, ни деньги было нельзя, и бабушка отдавала все это соседке тете Дусе, которая Дашке стала самой родной. После подружки Людки, конечно.

Даша ждала и не могла дождаться, когда закончится учеба, чтобы можно было пойти на работу и как-то начать нормально жить. Ей жалко было мать и отца. Она не могла без слез смотреть на фотографии, на которых они, такие молодые и красивые, держат за ручки ее, Дашу. Она много раз пыталась достучаться до них, но все было напрасно.

Порой у отца были проблески сознания, и он плакал, обнимая дочь. И ей тоже было солено от слез, которые катились по щекам прямо в рот. И в такие моменты ей казалось, что эти ее детские слезы разжалобят мать и отца. И завтра они проснутся трезвыми, и скажут: все! И начнется у них новая, хорошая жизнь.

Но с утра родители просыпались с больными головами, с синими лицами, и начинали спешно собираться на поиски денег. Они давно забыли о постоянной работе. Искали такую: отработал – получил.

Самое странное, что приметила Даша, когда стала постарше: они и в таком виде очень любили друг друга. Правда, водка свое дело сделала: это была любовь не людей, и даже не животных, а каких-то сущностей. Странная, выжигающая все до дна, всепоглощающая. О том, что в их пропитых организмах живет именно большая любовь, Даша видела по их глазам. Правда, проблеск любви быстро затягивало пьяным туманом, но то, что удавалось ей разглядеть, называлось именно так – любовь.

Даша заканчивала десятый, когда умерла бабушка Наташа. От нее остался в деревне большой дом, корова, огород, несколько стогов сена, дрова да баня. На Дашу навалились проблемы со всех сторон: экзамены, похороны, продажа деревенского бабушкиного хозяйства.

Пока бабуля была жива, Даша думала только о том, как получит аттестат, и на все лето уедет к ней. За лето они решат, что ей делать дальше, как жить. Бабушка обещала через соседей устроить ее на учебу или работу в другом городе.

– Набедовалась девка, хватит! – говорила бабка Наталья. – Батьку с маткой все едино – не спасти от зеленого змия, поэтому нечего тебе с ними жить! Устроим в другом городу, и точка! Я хоть помру спокойно…

Но померла она не так спокойно, как мечталось. Дашка осталась совсем не пристроенная в жизни. За одно бабушка могла быть спокойна – ни капли в рот Дашка не брала, ни кобелей до себя не допускала. Тут уж материнская кровь. Как не ругала бабушка Наталья невестку, но отдавала ей должное: сына ее, Леху, артистка Танька любила по-настоящему, не шлялась с кем попало. Да и пить стала по причине верности своей. Такая вот история.

«Хотя, – порой думала бабка Наталья, – лучше б ты, девка, дала тогда разок этому кобелю грязнозадому, Ромке-режиссеру. Голова б не отвалилась от этого, да и, глядишь, не запили бы вдвоем…»

Экзамены Даша сдала хорошо, хоть горе захлестнуло ее с головой. Родители, услышав о том, что бабушка Наташа ушла в мир иной, запили по-черному. На похороны поехать не смогли, да Даша этому только рада была. То, что бабуля так рано отправилась в «могилевскую губернию», во многом были виноваты отец с матерью. Из-за них она сердечными болями не первый год маялась.

Зато через пару недель, слегка трезвые, они явились в деревню, «за наследством». ногом были виноваты сын с невесткой. «таша ло ее с головой.. а ее, леху, де.

е лето уедет к ней. именно любовь. вь, Даша видела Даша уже там жила. На выпускной бал она в городе не осталась. Смешить людей в стареньком платье? Нет уж! Аттестат получила, нехитрые свои пожитки собрала, с Людкой и тетей Дусей попрощалась – и уехала в Мурино.

Хотела в бабушкином доме поселиться, да побоялась. Все казалось ей, что бабушка не на погосте упокоилась, а невидимой тенью по дому бродит. И хоть не было у нее роднее человека, стала она шарахаться от бабушкиного дома.

Соседи по деревне, те самые, которые обещали бабушке Дашу в большой город отправить, приняли ее как родную. Все хозяйство, что от бабули осталось, они готовы были купить. На том и порешили.

Когда Дарьины родители в деревню заявились, там уж все было сделано. Никакого наследства им не полагалось. И хоть Дарье не было еще восемнадцати лет, и полгода положенных не прошло со дня смерти бабушки, глава сельсовета Степан Мартыныч все оформил так, как надо.

Родители даже на кладбище не пошли. Выпили в бывшем бабулином огородике привезенную с собой бутылку водки, оборвали весь лук с грядки, и уехали, не попрощавшись.

А Даша еще через недельку появилась в городе. В сумочке у нее лежали документы, среди которых новенькая сберегательная книжка с немалой суммой денег, и билет на поезд до города на Неве.

Она в этот день походила по магазинам, купила себе новую обувь и одежду и пришла к подруге Людмиле.

– Уезжаешь?

– Уезжаю…

– Напишешь?

– Конечно…

– Пашке что-нибудь передать?

– Передай, что он хороший…

Весь десятый класс за Дашей ухаживал Паша Рябинин, одноклассник. Может быть, она бы ответила на его любовь, но от слова этого шарахалась, как от чумы. Из-за «любви» мать в свое время села на стакан, забыв о муже и ребенке. Да и физические проявления этой самой «любви», которой Даша насмотрелась в детстве, не привлекали ее, а отталкивали.

Поэтому, ухаживания Паши Дарья аккуратно отвергала. Он не понимал, почему. И однажды она ему сказала:

– Я никогда!… Ты понимаешь? Никогда не смогу ответить тебе «любовью»!!!

Пашка даже предлагал Даше уйти из дома, и жить у них. И даже с мамой своей, учительницей русского языка и литературы из их школы, Марией Антоновной, договорился.

А Даша расплакалась, и еще больше замкнулась.

– …Передай, что он очень хороший. И пусть он будет счастлив…

Она переоделась у Людмилы во все новое, выбросила свои заношенные тряпки в ящик у помойки, последний раз посмотрела издалека на окна своего барака. В их комнате рама болталась на одной петле, и противно скрипела. Она скрипела так уже лет десять. По осени отец захлопывал ее намертво, обещая починить… в следующем году, да и забывал. До рамы ли было…

Потом, стоя у вагонного окна, она смотрела, как убегает под горку, скрываясь за сосновым бором, ее город. Ей жаль было расставаться с Людмилой, она чуть не расплакалась на плече у всхлипывавшей и дрожащей толстой тети Дуси. И все. Родителей тоже было жаль, но как-то по-другому. Не объяснить как. Больше было горечи за украденное ими детство. И в какой-то момент промелькнуло даже однажды услышанное от бабушки – «уж лучше б она дала этому режиссеру…».

В тощеньком чемоданчике, с какими дети ездят в пионерский лагерь, у Даши было спрятано все ее немудреное богатство: несколько книжек, полотенце, зубная паста, щетка, старенькое вылинявшее покрывало с дивана, и новенькое белье, на которое потратилась в универмаге. Да, еще коробка из-под зефира, в которой Дашка везла в незнакомый далекий Петербург свои красивые фантики…

Поезд прибыл на Московский вокзал рано утром. Даша, щурясь от яркого солнышка, робко вышла на полупустой перрон, и чуть не задохнулась от красоты. Это потом, прожив в этом городе много лет, она поймет, что такое солнечное утро – большая редкость в этом городе. И ей будет казаться, что тем далеким июльским днем ей сама судьба улыбнулась.

Ее никто не встречал. Так договорились. Но ее ждали. И когда она нашла нужную ей улицу, и нужный дом, и позвонилась в квартиру, ей открыли сразу.

– Ждем-ждем, – раскинув руки, встречал ее хозяин дома. – Ну, проходи-проходи, Дарья Алексеевна.

– А Вы – дядя Боря! – радостно ответила Даша.

– Он самый! И хороший знакомый ваших деревенских друзей. С Семен Игнатьичем, что домик Вашей бабушки купил, мы когда-то в тайге вместе работали… Так, ну, разговоры потом! Тамара! – крикнул дядя Боря в глубину квартиры, и оттуда тут же выплыла тетя Тамара. Именно «выплыла», и не иначе. Была она холеная и гладкая, с красивой прической в этот утренний час. И в шелковом красном халате, с китайскими иероглифами и драконами.

«Вот! – подумала про себя Дарья. – У меня такой же будет!»

– Здравствуйте, барышня! – сказала хозяйка дома красивым басом. – Какая ж вы премиленькая!

Тетя Тамара поцеловала Дашу в обе щеки. Нет, не поцеловала, прижалась носом. И этот жест Даша запомнила. Навсегда. Она никогда с той минуты не целовалась при встрече с друзьями и знакомыми, а просто прижималась к щеке носом. Кокетливо так, нежно и аккуратно.

Вообще, то, как Дашу встретили ленинградцы, совершенно ей не знакомые, отложилось у нее в голове навсегда. Люди, которые совсем не знали ее, были с ней милы и общительны.

Даша отдала им сумку с подарками от деревенских друзей. Они разбирали ее, и восторгались всем, что извлекали на белый свет.

– Ой, медок! Деревенский! Янтарный! – щебетала тетя Тамара. Она, кстати, тут же поправила Дашу, и сказала, что дома у них не принято называть друг друга «тетями-дядями». Она – Томочка, а он – Борюсик.

Ну, против Томочки Даша ничего не имела. А вот называть лысого дядю Борю Борюсиком…

Тамара увидела ее замешательство, и быстро нашлась:

– Если хотите, можете называть его по отчеству – Борисом Ефимовичем. Годится?

– Годится, – улыбнулась Даша. «Борис Ефимович» – это нормально, это не Борюсик.

– А мы Вас будем величать Дашутой! – пропела Томочка. – Борюсик! Покажи Дашуте ее комнату!

Так Даша поселилась в этом чудном доме. Борис Ефимович Климов работал в каком-то научно-исследовательском институте. Томочка была певицей. Где она работала, Даша так и не узнала. А вот как поет – слышала много раз.

У Климовых через день собирались гости. Томочка слыла хлебосольной хозяйкой. К ней с утра приходила из соседнего дома приятельница Виолетта, и они самозабвенно стряпали такие вкусности, что от одних запахов у Дарьи голова кружилась. А названия какие! Она и не слышала, что такие блюда могут быть в природе.

Буквально в первый же день, когда вечером к Климовым пришли гости по случаю приезда Даши, Виолетта поставила девушку в тупик своим вопросом. Раздавая кусочки курицы, она спросила у Дарьи, какого мяса она желает – белого или красного?

В принципе, Дарье было все равно – курица – что с головы, что с хвоста – курица! Но надо было как-то ответить. А она не знала, что сказать.

Спасла Дашу Томочка.

– Виолетта, положи Дашуте ножку! Ну, право дело, что ты спрашиваешь? Как будто не знаешь, что дети в курочке любят исключительно ножку! Когда у нас рос Вовочка, Борюсик думал, что курочки вовсе безногими продаются. Так как ног он не видел никогда!!!

Гости посмеялись. На Дашино смущение никто не обратил внимания. А она усвоила еще один урок: в курочке самое вкусное – ножки! И вообще, по-ленинградски правильно не «курица», а «кура», или «курочка».

У Климовых Даша прожила почти месяц. Можно было и дальше жить, Томочка и Борюсик только рады были. Их сын Владимир работал на севере, дома появлялся два раза в год. Все остальное время его комната, в которой временно жила Даша, пустовала. Да и вообще у Климовых площади хватало.

Но Дарья, поотдыхав с недельку, взялась за трудоустройство. При этом она категорически отказалась от прописки в доме Климовых, хоть они и предлагали ей. Борис Ефимович говорил, что с пропиской она сможет устроиться на хорошую работу. «На какую хорошую? – подумала про себя Даша. – У меня образования нет. Нет уж, начну сама и с самого нуля».

Это она и сказала Климовым.

– Хорошо, Борюсик, раз девочка хочет – пусть пробует. Помощь понадобится – мы всегда готовы. – Томочка по своей привычке нежно ткнулась носом в Дашину щечку.

Дарья решила сильно не морочить себе голову поисками работы, и пришла в ближайшую жилконтору по объявлению.

– На работу возьму – дворники во как нужны! – домоуправ Клавдия Ивановна Петренко рубанула себя ребром ладони по шее. – Вот только с пропиской надо чуток подождать, месяца через два лимит будет. А комнату служебную хоть сегодня занимай. Вот адрес – иди и живи.

Она выдвинула ящик стола, выбрала связку ключей, на которой белела бирка с адресом, и пристукнула ею по столу:

– Обустраивайся!

Даша тут же отправилась смотреть свое жилье. Четырнадцатиметровая комнатка в коммуналке оказалась чистенькой и уютной. По сравнению с «апартаментами» Даши, в которых она жила в бараке с родителями, это жилье было просто идеальным. Конечно, комнату не сравнить было с квартирой Климовых, но Даша и не сравнивала. Она была счастлива, почувствовав, что у нее начинается настоящая самостоятельная взрослая жизнь, с этой вот комнатки в питерской коммуналке.

Соседями Даши оказались беззлобный алкаш дядя Петя Синицын – сантехник того же ЖЭКа, в который пришла работать Даша, старенькая, но еще бойкая бабушка Евдокия Дмитриевна, которую дядя Петя звал «Евдохой», и семейная пара – Алла Сергеевна и Юра.

Последних Дашка приняла за маму и сына, и, видя, как Юра ухаживает за Аллочкой, что-то такое выдала на этот счет. Проходивший мимо в кухню с кастрюлькой дядя Петя коротко хохотнул, и толкнул Дашку. Она поняла, что сморозила что-то не то и прикусила язык.

Позже на кухне, когда кроме нее и дяди Пети там никого не было, Даша узнала от соседа, что Юра и Алла Сергеевна – муж и жена. Правда, гражданские. «Это когда без штемпеля в паспорте» – со знанием дела пояснил ей дядя Петя.

– Это ж какая разница в возрасте-то у них? – удивленно спросила Даша.

– Да какая разница! – оборвал ее дядя Петя. – Какая разница, если любовь промеж них.

Потом помолчал, почесал бок под голубой майкой, и повторил, больше для себя, чем для Даши:

– Любовь! Вот!