– Ах да, забыла рассказать. Ева усмехнулась, но в глазах не было веселья. – В её дневнике… много интересного. Фамилий нет. Зато есть ссылка на сайт, где она себя продавала. И весьма успешно.

– Зачем? – мужчины переглянулись. – Мать вроде не ограничивала её в средствах.

– Видимо, из любви к искусству. – голос Евы прозвучал ледяно.

Тишина снова сгустилась.

– Так вот… Эльза – проститутка. Только элитная. Она медленно провела пальцем по краю кружки. – Мальков – садист и педофил. Бил жену. Насиловал дочек…

Пауза.

– Вот и напрашивается вопрос…

Она подняла глаза. В них отражался тусклый свет лампы – два желтых пятна, как у ночного хищника.

– …какой секрет у невесты?

**

Два дня спустя

Она стояла на пороге, вцепившись пальцами в косяк, будто боялась, что земля уйдет из-под ног. Дверь амбара была распахнута настежь, и внутри – как на блюде: пусто, тихо, неестественно чисто.

«Как же так?» – мелькнуло в голове.

Район всегда считался тихим, почти идиллическим: сталинки с резными балконами, дворы, где еще вчера дети гоняли мяч дотемна. Сам амбар давно перестал быть складом – его переделали под студию: днем здесь учили детей лепить из глины и тянуться в позе лотоса, по вечерам собирались компании с гитарами и настолками. Место было живым.

А теперь…

Вокруг сновали полицейские, кто-то рыдал в кустах – не выдержал вида.

В центре, на грубо сколоченном деревянном кресле, сидела женщина. Рыжие волосы, будто медная корона, ниспадали на плечи. Голова склонилась к полу, словно она разглядывала узоры на досках. У ее ног – обезглавленное тело мужчины: рельефный пресс, накачанные плечи – явно спортсмен.

«Где-то я это уже видел…»

Голова лежала на подносе среди чашек для кистей – аккуратно, почти торжественно.

– Саломея с головой Иоанна Предтечи. Рубенс, – бросила Ева, не отрывая взгляда от «композиции».

Миша моргнул:

– Ну, мы пока не знаем, какой у них грех…

– Женщину опознали. Голову – нет, – буркнул Василий, протирая платком шею.

Ева резко развернулась:

– Я в отдел. Докладывайте, как закончите.

***

В машине она сжала руль так, что костяшки побелели.

«Почему я не заметила раньше?»

На предыдущих убийствах бросалась в глаза театральность, но до картин не додумалась. А ведь она знала искусство – окончила худшколу, пропадала в Эрмитаже…

Дома схватила альбомы, рванула обратно.

Василий застал ее за столом, заваленным фотографиями и репродукциями.

– Валяй, – хрипло сказал он, принимая кофе.

– Все убийства – постановки. Мотив – наказание за грехи.

Она ткнула пальцем в распечатку:

– Эльза Серова— «Репетиция» Дега. В XIX веке балерин считали проститутками. Французская опера их покупала.

– Мальков – «Оскопление Урана» Вазари. Кронос прервал род отца. И возможно, «Бичевание Христа» Пьеро делла Франческо.

Василий присвистнул:

– А невеста?

– Пока не нашла. Но будет, догадываюсь какая картина.

**

– Она – дочь олигарха. Истеричка, оскорбляла прислугу. Он – семинарист. Сирота, спортсмен, – зачитал Василий.

– Анжелика Волкова и Макар Стрельцов. Как они пересеклись?

– Никак. Парень тут не бывал – качался в зале через улицу.

Ева закрыла глаза:

– Значит, маньяк свел их.

– Эстет-психопат с альбомом по искусству, – хмыкнул Василий.

– Осталось понять, кто он…

Ева развернула перед собой фотографии с мест преступлений, сравнивая их с репродукциями. В голове крутилась одна мысль:

«Он не просто убивает. Он ставит спектакль. И мы – его зрители.»

Василий склонился над столом, вглядываясь в изображения.

– Значит, наш маньяк не только разбирается в искусстве, но и подбирает жертв под сюжеты картин?

– Да, – Ева провела пальцем по распечатке. – Он не случайный убийца. Он методичен. Каждая деталь – часть его… перформанса.

– Но зачем?

– Чтобы его заметили.

В кабинете повисло молчание.

Фото Макара Стрельцова лежало отдельно. Молодой, с ясным взглядом, коротко стриженный. Ни намёка на грех.

– Почему именно он? – пробормотал Василий.

Ева перевернула листок с биографией.

– Сирота. Воспитывался в приюте. Семинария. Спорт. Ни связей, ни врагов.

– Может, дело не в нём?

– Тогда в чём?

Василий почесал затылок.

– В ней. Анжелика Волкова – дочь местного олигарха. Скандальная, высокомерная…

– Но какая связь с Иоанном Предтечей?

– Может, он видел в ней Саломею?

Ева задумалась.

– Возможно… Но тогда почему его голова?

Вдруг её взгляд упал на фото подноса.

– Стоп.

Она придвинула снимок ближе.

– Что?

– Здесь что-то написано.

На краю подноса, едва заметно, было выцарапано:

«Истина в крови».

– Чёрт…

Василий выругался.

– Это же фраза из…

– Караваджо, – закончила Ева. – «Уверение Фомы».

Она резко встала.

– Он оставляет подсказки.

– Или насмехается.

– Нет. Он ждёт, что мы поймём.

Ева схватила альбом, листая страницы.

– Если он воспроизводит известные сюжеты, то следующее убийство будет…

Она остановилась на репродукции.

«Юдифь и Олоферн».

– Обезглавливание.

– Опять?

– Нет. Там женщина убивает мужчину.

Василий побледнел.

– То есть теперь он ищет пару: жестокую женщину и…

– Сильного мужчину. Возможно, военного.

Ева схватила телефон.

– Надо проверить всех, кто связан с Анжеликой Волковой. Бывших, друзей, коллег…

– И где он может ударить в следующий раз?

– Где есть театральность.

**

За окном сгущались сумерки.

«Он где-то рядом. Чувствует себя художником. А мы – всего лишь зрители в его кровавой галерее.»

Ева сжала кулаки.

– Мы найдём его.

– А если он уже выбрал новых жертв?

– Тогда… мы опоздали.

Ева перебирала старые записи в архиве отдела, листая пожелтевшие дела.

«Если он воспроизводит картины – значит, знает их до мелочей. Не самоучка. Профессионал. Или… бывший профессионал»

Василий ворвался в кабинет, размахивая листком.

– Нашёл! Анжелика Волкова два года назад фигурировала в скандале – подала в суд на преподавателя художественной школы.

Ева резко подняла голову.

– Какой школы?

– «Палитра». Той самой, что в центре.

Холодный укол пронзил спину.

– Моей школы.

– Твоей?!

– Я училась там. Двадцать лет назад.

Василий присвистнул.

– Совпадение?

– В нашем деле совпадений не бывает.

**

Преподаватель, которого обвиняла Анжелика, – Арсений Грошев.

– Обвинение сняли за недостатком улик, – пояснила секретарша школы, нервно теребя цепочку. – Но репутация… сами понимаете.

– В чём его обвиняли?

– В домогательствах.

Ева переглянулась с Василием.

– Где он сейчас?

– Уволился. Говорят, запил.

Адрес нашли быстро – полуразвалившаяся мастерская на окраине.

Дверь была не заперта.

Внутри – запах краски, плесени и чего-то кислого. На мольберте – незаконченная копия «Юдифи» Караваджо.

«Он готовится…»

– Грошев! – крикнул Василий.

Тишина.

Ева подошла к столу. Среди тюбиков и кистей – фотографии.

Анжелика Волкова. Макар Стрельцов. Эльза Серова, Мальков…

И… её фото.

Школьное. С подписью: «Ева. Лучшая работа».

– Что за чертовщина… – прошептал Василий.

В этот момент за спиной скрипнула половица.

– Вы опоздали.

Голос был тихий, почти вежливый.

Они обернулись.

В дверях стоял Арсений Грошев.

В одной руке – кисть.

В другой – нож.

— Ева.

Грошев произнес её имя мягко, почти с нежностью, как будто они встретились на выпускном вечере, а не в гниющей мастерской, где пахло краской и смертью.

Он изменился. Когда-то он был высоким, статным, с гордой осанкой художника-академиста. Теперь его плечи ссутулились, пальцы, державшие кисть, были испачканы не только краской, но и чем-то темным, засохшим.

Кровь?

Ева не отвела взгляда.

– Ты всегда была моей лучшей ученицей.

– Прекрати.

Она не шевельнулась, но рука уже лежала на рукояти пистолета.

– Ты же видишь, да? – Грошев сделал шаг вперед, и свет из окна упал на его лицо. Глаза горели лихорадочным блеском. – Они все грешники. Как и те, кто их писал. Дега, Рубенс, Караваджо… Они воспевали разврат, продажность, ложь. А теперь… теперь я исправляю их ошибки.

Василий медленно сдвинулся в сторону, перекрывая ему путь к двери.

– Вырезать людям внутренности – это, по-твоему, исправление?

Грошев улыбнулся.

– Это искусство.

Фотография Евы на столе была не случайна.

«Лучшая работа» – так он подписал ее школьный снимок.

– Ты единственная, кто понимал. – Грошев повернулся к мольберту, проводя кистью по холсту. – Ты чувствовала линии, свет, правду… А потом бросила.

Ева сжала зубы.

– Я ушла, потому что ты начал сходить с ума.

– Нет! – Он резко обернулся, и в его глазах вспыхнула ярость. – Ты испугалась! Испугалась, что твои картины станут настоящими!

Василий бросил взгляд на Еву.

– О чем он?

Но она уже понимала.

– Ты использовал мои эскизы.

Грошев рассмеялся.

– Конечно. Твой набросок Саломеи… помнишь? Ты нарисовала ее слишком живой. И я сделал ее совершенной.

Еву стошнило.

Он убивал по ее рисункам.

**

Грошев медленно приближался, его губы кривились в безумной улыбке. Кисть в одной руке была перепачкана красками, нож в другой влажно поблёскивал в тусклом свете.

– Ты всегда была особенной, Ева. Твоё видение… оно было таким чистым, таким настоящим.

Василий вскинул пистолет, но Ева остановила его движением руки.

– Не здесь. Не сейчас, – прошептала она. – Он хочет представления.

Грошев рассмеялся, звук эхом отразился от стен мастерской.

– Да, девочка моя. Искусство требует жертв. И сегодня ты станешь частью моей последней картины.

Он сделал резкий выпад, но Ева была быстрее. Пистолет в её руке дважды кашлянул, и Грошев повалился на пол, его тело окрасило холст, над которым он работал.

Ева подошла ближе, глядя на незаконченную картину. «Юдифь и Олоферн». Теперь она поняла всё.

– Искусство не в крови, – прошептала она, стирая последние мазки с холста. – Оно в правде.

В этот момент мастерская начала наполняться людьми – следственная группа, эксперты, медики. Но Ева не смотрела на них. Её взгляд был прикован к холсту, который навсегда останется незавершённым.

Позже, сидя в кабинете и глядя на фотографии с места преступления, Ева поняла, что они победили. Но победа эта была горькой. Потому что искусство, которое Грошев пытался создать, было построено на крови и страданиях.

А настоящее искусство живёт в сердцах тех, кто способен видеть красоту без боли.

Ева закрыла папку с делом. На последней странице была приписка: «Художник мёртв. Галерея закрыта навсегда».

Но она знала, что где-то там, в темноте, ещё много таких же безумцев, готовых превратить искусство в орудие убийства. И её работа только начинается.

В окно кабинета пробивался серый свет осеннего дня. Ева посмотрела на него и подумала о том, сколько ещё жертв могло быть спасено, если бы они нашли Грошева раньше.

Но прошлое не изменить. Можно только двигаться вперёд, защищая живых от мёртвых идей.

И в этом была своя правда. Правда, написанная не кровью, а жизнью.