«Утро по склону рассыпало блики…»

 
Утро по склону рассыпало блики,
Золото льётся в долину, дробясь,
Мне бы хватило и малой толики
Налюбоваться, надуматься всласть,
Да разгулялась по горным отрогам
Осень в понёве своей охряной
И говорит поэтическим слогом,
Радуя сердце. Играет со мной
Ветер, щекочет меня паутиной,
Нежно, с прохладцей, касаясь лица,
И аромат разливается винный,
Смешанный с горькой волной чабреца.
Тихо вокруг, отдалённые звуки
Эхом доносятся, по-над рекой, —
Крылья пластая, «мяучат» канюки,
С ночи ещё продолжая разбой.
Падают с веток высоких орехи,
Шорох листвы, словно шёпот времён…
Годы мои – ненадёжные вехи,
Дух мой в осенней поре растворён.
Планов не строю, на жизнь не надеюсь,
Бога без дела смешить не хочу,
Только несу невозможную ересь
И над долиной по воздуху мчу.
 

Полночь

 
Полночь смотрит исподлобья
На речной притихший плёс.
На небесные угодья
Набросали звёзды рос.
Слёзна дрожь волшебных крапин,
И в безлунной пустоте
Чертит множество царапин
Свет болидов, оголтел.
Вой шакалий детским плачем
Разрывает тихий сон,
Чёрной тенью обозначен
Лес, недвижно-отрешён.
Время дремлет вдоль дороги
В пыльных зарослях кустов,
Позабыв свои тревоги
Меж кладбищенских крестов.
 

«Живу не жадно и пою неслышно…»

 
Живу не жадно и пою неслышно,
Хожу-ступаю я, едва касаясь,
А розы у меня – в сиянье пышном,
И на малине есть цветы и завязь.
 
 
Ноябрь подходит, и зима всё ближе,
Покрыта Шипка первыми снегами.
Я эту гору из окошка вижу,
Когда не застит даль туман клубами.
 
 
Там прадед мой, Василий Тимофеев,
Когда-то дрался с турками успешно,
И подвиги его тем горячее,
Что генерал не конный был, а пеший.
 
 
Во всяком храме на земле болгарской
Героев русских поминают свято,
За схватки с дикой силой янычарской
Здесь чтят и помнят каждого солдата.
 
 
Царю поют хвалы без словопрений,
Держа над головами паствы чаши…
В России же героев проклял Ленин
И вытер ноги прошлой славой нашей.
 
 
И вот теперь вопят потомки рвани,
Что гадила в усадьбах и поместьях,
Мол, мы теперь приимцы прошлой дани,
Что взяли с «буржуинов» с жизнью вместе.
 
 
Коллекции у многих из трофеев,
Жаль чучела набить не догадались.
Вы, генерал, прапрадед Тимофеев,
С такою швалью попросту не знались.
 
 
А мне как быть, как плакать и томиться,
Что земли наши нелюдям достались?
Двуглавая ощипанная птица
Пришпилена, охотникам на зависть.
 
 
Она короны царские не носит,
Надев горшок на головы давненько…
А у меня тут ветер листья косит,
И смотрит Шипка вниз, на деревеньку.
 
 
Пускай воздастся всем по мере яда,
Пролитого на головы героев!
Их ждут позор и бесконечность ада,
И там, в аду, «крещенье» огневое.
 

Кесарю

 
Легко и красиво живётся кому-то
Без мыслей, без Бога, без близких друзей?
Их свешены губы, их щёки раздуты,
И пышет огнями у них из ноздрей.
 
 
Они вам расскажут о «правде и чести»,
Они вам покажут, где Кузькина мать.
Они разнесут о вас грязные вести,
Вас вымазав в дёгте. У них не отнять
 
 
Способностей дедовых к стрельбам в затылок,
Ведь гены раздавишь меж пальцев едва ль.
Зато собирается куча бутылок
На кухнях у них и вокзальная шваль.
 
 
Наказаны дети и внуки партийцев,
Что в прорезь прицелов смотрели вприщур:
Их души мертвы, отвратительны лица,
Их сумрачны судьбы и в доме сумбур.
 
 
Не сладко потомкам шпаны бесноваться,
От желчи во рту хинной горечи вкус.
От Бога им некуда будет деваться,
Когда на тот свет припожалует гнус!
 

«Страна сравнима с кукольным вертепом…»

 
Страна сравнима с кукольным вертепом.
Надеты куклы туловом на пальцы.
Хотя и не владеют куклы степом,
Вполне способны драться и плеваться.
 
 
Их анилином расписали знатно,
Для зрителей они вполне приличны,
Но пахнут пылью и едят отвратно,
Хоть врут зевакам, что живут отлично.
 
 
Старьевщики, и те воротят ноздри,
Когда им предлагают их обноски,
Суфлёра нанимать в театр поздно,
Ведь головы марионеток плоски.
 
 
Они лишь открывают рты наружу,
А говорят за них совсем другие.
Их кругозор вертепом напрочь сужен,
Сердца, как кулачки, у них пустые.
 
 
Они себя баюкают надеждой,
Мол, отыграем в комиксах и – в дамки.
Но все кончают в мусорке невежды, —
Излюбленный финал постыдной драмки.
 

«Когда кончается халява…»

 
Когда кончается халява,
И подступает злой писец,
Плебс начинает мыслить здраво,
Мол, просто сука царь-отец.
 

«Хлобысь, и зазвенело у врагов…»

 
Хлобысь, и зазвенело у врагов
От слов царя в ушах, мозгу и жопе.
Царь был расхлябан, но вполне суров,
За двадцать лет он совесть напрочь пропил.
 
 
Враги поджали губы и пошли
Писать свои нехитрые протесты.
Задвигали войска они вдали,
Ища себе спокойствия и места.
 
 
А царь прилёг с трудов на боковец,
Поддержанный величием народа,
Которому давно пришёл звездец.
На звездецы всегда у плебса мода.
 
 
Хоть скрепоносно мается народ,
Он ждёт врагов к себе на растерзанье,
Но сам без понуканий тупо мрёт,
Под стёб властей не приходя в сознанье.
 

Многоточие жизни

 
Как мало надо старикам!
Всего-то капельку вниманья.
Досталось много их рукам,
Сердцам и душам, и сознанью.
Они хлебнули через край
Репрессий, голода, обстрелов…
Надеясь, что настанет рай
Для внуков, умирали смело
За Родину, за отчий дом…
Но нет обещанного рая.
Всё так же правит страшный гном,
Герои нищие – страдают.
Наверно, так заведено,
Что за любовь – позор и плаха.
Так повелось давным-давно,
Что власть потворствует без страха
Лишь паразитам и лжецам,
А честных гнёт, ломает, гонит…
И нашим дедам и отцам
Сулит подачки вор в законе.
Живи – не жди, что будешь сыт,
Умри – забудь, что будешь в святцах.
Ты при рождении убит.
Чего герою волноваться.
 

Игра в дурака

 
Колода карт засалена и мята,
Затёрся старый крап и козырь бит.
Но шайка шулеров и так богата,
И хоть пахан-дерьмо, да чисто брит.
 
 
Подмигивают черви, сучат бубны,
И у крестей немалый здесь гешефт.
Вальты выходят в короли подспудно,
И вылезла с панели дама треф.
 
 
Шестёрки сами никуда ни шагу,
Не светит им карьера до тузов.
Для этого всегда нужна отвага,
Не каждый трус на подвиги готов.
 
 
Идёт игра, смеркается, огнями
Сияет дурно пахнущий шалман.
А время ходит, крутит шестернями,
Творя всех умиляющий обман.
 

Про поэтов

 
В сакральной памяти поэта
Должна храниться соль земли.
Увы, поэтов песня спета,
Хороших – в топку замели,
 
 
А тех, что дурь свою итожат,
Собрали кучно под надзор.
Пускай на сайтах рифмы множат,
Быть нынче дурнем – не позор.
 
 
Поэтки – Сциллы и Харибды,
Могучи грудью иль плоски,
Но все любительницы кривды,
Но все страдают от тоски.
 
 
И в этом списке благородном
Болтаюсь в проруби ума,
Как в океане многоводном,
Песчинкой малой – я сама.
 
 
Что делать мне, хандрой хвораю,
Плывя над океанским дном,
И, как спасти язык, не знаю,
Не стать бы лишь самой дерьмом!
 
 
Не убояться б лютой казни
Мне за несдержанность словес
И не погрязнуть бы в маразме
С моими рифмами и без.
 

Скрепоносцам и холуям

 
Что напоследок вам сказать,
Давно не плачусь я в жилетки.
Я демократии не мать,
И графоманы мне не детки.
Меня ни слава не влечёт
И ни иные знаки спеси,
Я не преследую расчёт,
Не падка на потуги лести.
Пишу от скуки бытия,
Когда смотреть на гадство тошно,
Была бы незаметной я,
И то не стала б заполошно
Кричать, мол, жду от вас, друзья,
И комплиментов, и вниманья,
Всего в достатке у меня
Бывало. Я пришла в сознанье
Давно, мне было мало лет,
Когда стихи мои хвалили.
Апломба не было и нет,
Поскольку все идём к могиле.
Спасибо бабушке моей, —
Молилась за меня старушка,
Всевышний не продлил ей дней,
Исповедальней мне подушка
С тех пор, да в церкви иерей.
Я злости к жизни не питаю
И не прошу рублей у ней,
И очень многого не знаю,
Но вижу, что идёт к концу
Мрак человечьих фанаберий,
И быть терновому венцу
У судных Божеских преддверий,
Где Он взыскует за грехи,
И где нелепы оправданья,
Где не нужны ничьи стихи,
А лишь поступки и дерзанья.
В державно-бомбовой стране,
Где нищета и безнадёга,
На чьей мы нынче стороне,
Что завтра скажем перед Богом?
Мне заливает сердце стыд
За ваше подлое молчанье,
Позор лишь кровью будет смыт,
Вне выслуг лет и дарованья.
Самонадеянный гибрид,
Чума безлюдного пространства,
Чугунно-медный монолит,
Народ – преемник окаянства,
В ком нет ни совести, ни дум,
Ни чувства самосохраненья,
Ты безнадёжен и угрюм.
Пиши свои стихотворенья!
 

Не к этим

 
Паденье вниз там названо полётом.
Восторжен люд, над пропастью паря,
И перья распушили идиоты,
Крича всем скопом дружное «уря!»
 
 
Вот-вот взойдёт заря над Москвабадом,
Ещё чуть-чуть, «настанет светлый рай»…
Посыпались мечты на землю градом,
Лишь только их быстрее подбирай.
 
 
Мечта к мечте – несметное богатство.
Из девяностых выбрались братки,
Чтоб воровать, а не за мир бодаться.
Под маской власти – хищные зверьки.
 
 
Они изобретают, как под прессом
Им выдавить из люда красный сок.
Шакальи соблюдая интересы,
С награбленным со всех несутся ног
 
 
На Запад, – им пугая жертв разбоя, —
Там дети, жёны, челядь и родня…
Но идиоты чтят их, как героев,
Терпилам не прожить без них и дня.
 
 
Под пентаграммой молятся столетье
Они, раскрыв восторженные рты,
Встречая грудью ветер лихолетья,
Как продолженье ленинской мечты.
 
 
Их жгли, морили, вешали, стреляли,
Пытали, убивали их детей,
Они доносы на друзей писали
И выродились. Просто, без затей.
 
 
«Не верь, не бойся, не проси», – не к этим.
У этих нет ни гордости, ни сил,
Ни чести, так что, в рай напрасно метят.
Народец этот сам страну убил.
 

«Месяц, лодочкой качаясь…»

 
Месяц, лодочкой качаясь,
Тихо плещется в воде.
Звёзд серебряную завязь
Ночь вплела в свою кудель.
 
 
Нежно ткёт она паучьи
Незатейливые сны,
Мирно нижет на обручье
Тени, хладны и влажны.
 
 
Звук роняет сокровенный
Старый сгорбленный орех, —
Плод срывает ветер ленный..
А туман струится вверх,
 
 
На холмы вползая змейно
Меж дремучих валунов,
Берег кутая келейно
В сон, и чуток, и пухов.
 
 
Месяц движется на запад
К перекатам водяным,
И плывёт полынный запах
Вместе с ветром кочевым.