«Ночная птица крикнула негромко…»

Ночная птица крикнула негромко,
Со старой груши оборвался плод,
Погасла света тонкая каёмка
И, кажется, – весь мир вот-вот уснёт.
Но он звучит легко, освобождённо,
Из жара дня в прохладу погружён,
И ветерок порхает… окрылённо
В такт ветру кроной машет чёрный клён,
Пищат в мансарде радостные мыши,
Копытом бьёт цыганский сивый конь,
И сумрак белых стен тенями вышит,
И бабочка летит на мой огонь.
Зажжённый хворост манит разговором,
В камине места много для тепла…
И лишь моя душа с немым укором
Пеняет мне, мол, раньше не могла
Забыть про боль, что на сердце ложится
Могильным камнем? Посмотри во тьму!
Ты слышишь, как кричит ночная птица?
Она свободна! Больше никому
Не дай себя в силках запутать снова,
Судьба утрат сердечных не вернёт…
Ей вторю я – мне ничего иного
Не надо, пусть всё будет, как идёт.
Да, эта ночь укромная прекрасна,
В ней есть для дум божественный приют,
И верится, что с жизнью не напрасно
Я состязалась, оказавшись тут.
И верится, что счастье не отпустит,
Что воля разум вынесет из бед…
Но есть в ночи всегда немного грусти,
И не на всё она даёт ответ.

Романс с любовью

Объявлена любовь, – парадный выход сердца
Под перекрёстный блеск мерцающих огней.
Ах, мне бы на неё душою наглядеться
И перестать считать черёд счастливых дней.
Но, разменяв судьбу на горестные всхлипы,
Уже не увидать любви за пеленой
Потоков горьких слёз, что приходилось выпить,
Увы, не мне одной, увы, не мне одной…

Объявлена любовь на сцене совершенства,
Сияет, как огонь, проснувшаяся медь…
Так много обещал короткий миг блаженства,
Что впору в небеса, как птице, улететь.
Негромок голос был из ракушки суфлёра,
Любовь свои слова забыла невзначай
И вот она ушла, сказав немало вздора, —
Она вернулась в рай, она вернулась в рай…

Объявлена любовь в грядущие столетья,
Мечтателям она увидится во сне,
Когда-нибудь и я стряхну с себя веретья
Из памяти своей о невозвратном дне.
Когда-нибудь и я увижу рай небесный
Среди земных щедрот, где чувствам места нет.
И пусть мне от любви под небом станет тесно, —
Её недолог свет, и мой недолог свет…

«Затем, что правду говорила…»

Затем, что правду говорила,
Затем, что землю берегла
И небеса боготворила,
В тюрьме прижиться не смогла.

Как птица падает за тучи
В плену потоков ледяных,
Так я, с земной сорвавшись кручи,
Лишусь и близких, и родных,

В чужом краю навеки кану
Для тех, кому не горек хлеб,
И сердца пламенную рану
Освобожу от душных скреп.

Не надо слов для темы плача,
Невелика земля людей.
И раз не выпало иначе,
То кроме Бога нет судей!

Тоске неведомы поблажки,
И я не стану горевать.
Из родника наполню фляжки
И буду снова понимать,

Как в целом мире безграничном
Частицы малые срослись,
Но их мельчайшие отличья
В моей душе отозвались!

«Разлуки белые глаза…»

Разлуки белые глаза
Скользят по окнам равнодушно,
Их взгляду время не послушно,
Пытаясь вырваться назад.

Но там, откуда я взялась,
Всё тот же омут неприятья.
Моё под ветром смялось платье, —
Он надо мной ярился всласть, —

Однако разум уцелел,
Ему продолжить сказ недолго.
Немного воздуха отволгло,
Да раскрошился света мел,

И пепел выпал по краям
Дороги, не ведущей к храму.
Лишь память носится упрямо
По жёлтым скошенным полям,

Где от стерни лоснится холм,
За ним другой, но до заката
Истлеет и она. Когда-то
Страшилась мыслей чёрных волн

Моя душа, теперь не так, —
Её покоя не нарушить…
А тишина заходит в душу,
Как расстояний вещий знак…

«Там, где в сердце была Россия…»

Там, где в сердце была Россия,
Разрастается пустота.
Не берёт меня ностальгия,
Ум покинула суета.

Словно бабочка, кокон сбросив,
Полетела на свет душа.
Пусть для тела настала осень, —
В чувствах золото, а не ржа.

Ни сомнений во мне, ни фальши,
Не тревожит чужая речь.
Буду жить, как и прежде, дальше,
Будет время, как прежде, течь,

Но на память наложит вето
Этот дивный для глаз простор,
Где ещё не погасло лето
Над горбами лиловых гор.

Прощальные ветра

«Эрзац-мечты властителям в угоду…»

Эрзац-мечты властителям в угоду…
Шельмует век и карты раздаёт.
Богатство духа не дано народу,
Что из-за денег кровь земную пьёт.
Дым без огня… вновь истлевают листья…
Так дотлевают память и судьба.
Не так уж много недоступных истин,
Но вновь кругом идёт-кипит борьба.
То тут, то там ползёт над миром ересь,
Безумна жизнь, что Богом налита
В меха Земли. Меж ойкумен рассеясь,
Не познанной осталась красота.
Стада влекомы жалкою потехой,
Всё – на потребу, время мчится вскачь,
И топит печи алчности со смехом
Грядущей жизнью человек-палач.
Но есть на свете, как вкрапленье истин
В негодный прах, в неузнанный сырец,
Бессребреник и недотёпа истый
В делах практичных – человек-Творец.
Им не сойтись в желаниях навечно,
Хоть кровь одна бежит у них внутри.
Уничтожает первый бессердечно,
Что ни возьмёт, другой – опять творит,
И так до бесконечности. Оскома
Ни одного из них не бьёт в пути.
И нет у них вовек другого дома,
И вместе до конца им не дойти.
Останутся они с последним часом
Наедине в пустынном мире грёз:
Один – накрыв собой все деньги разом,
Другой – имея в сердце море слёз.
А замысел вселенский прост и ясен, —
Подобен Богу только лишь Творец,
Но и его нелёгкий путь напрасен
Там, где властитель истины – сырец.

«Пейзажи Брейгеля на Девичьих прудах…»

Пейзажи Брейгеля на Девичьих прудах,
Как будто время не течёт совсем, и люди
Всё те же. Движутся в заботах и трудах,
И вновь им белый вьюжный ветер лица студит.

И ни веселья нет, ни радости. Молчком
Они, беззвучно мимо, мимо… словно птицы
Большие чёрные спешат, и лишь волчком
За ними снег позёмкой хладною струится.

Зачем, куда и я бреду по тишине
С застывшей мимикой аквариумной рыбки?
И, может быть, ветла ветвями обо мне
Скрипит подруге, вросшей в снежный берег зыбкий…

А мальчик маленький всё режет, режет лёд,
Упорно бегая по замкнутому кругу.
Он не ребёнок на коньках, он – новый год,
В котором мы с тобой, лишь мы нужны друг другу…

«Волной злащёною негромко…»

Волной злащёною негромко
В рассветной зябкой тишине
Лизало берега каёмку,
Вздыхая, море при луне.
Одно светило отдавало
Ему мерцанье серебра,
Другое медленно вставало
Из гор могучего нутра.
Они скрестили, словно шпаги,
Дорожки света на воде,
А ветер набирал отваги,
Чтоб волны пеною одеть.
Метался всё вольней, всё выше,
Вздымая моря буруны…
И солнце, как властитель, вышло,
Уняв прощальный взор луны…

«Загоралась розовым каёмка…»

Загоралась розовым каёмка
В темноте парящих облаков,
Птица пела жалобно и тонко,
Словно свой оплакивала кров.
Ей бы, над птенцами клечетея,
Тихо плыть в сияние зари,
Тельцем пуховым их нежно грея,
Ласку материнскую дарить.
Но она кричала, горе множа,
В этот паром вьющийся рассвет,
Словно птичью жизнь свою итожа,
Что над миром счастья больше нет…
И туман клубился равнодушно,
Прижимаясь к пажити земной,
И звезда мерцала ровно, скучно,
Колко и прозрачно надо мной.

«Мёд, мюсли, молочная диета…»

Мёд, мюсли, молочная диета,
Свёрнут в трубку грушевый листок…
Гор кольцо и горизонты света,
И слепит ликующий восток.

Стонет дикий голубь, а голубка
В унисон вплетает голосок.
Камешки потрескивают хрупко
Под ногами, кое-где дымок

Вьётся по-над крышами, – ракию⁴
Варят из созревших синих слив…
Часто ль вспоминаю я Россию?
Нет, не часто. Жажду утолив,

Я своей свободе не мешаю.
Лишь воскреснет новая заря,
Заварю ромашкового чаю,
Сяду долу… Жизнь моя не зря

Повернула на тепло и волю,
Здесь нарочно не сойти с ума….
Вижу, – по лоскутной глади поля
Движется сияния волна,

Винограда матовые кисти
Отливают влагою ночной…
И вином, и хлебом евхаристий
Воздух воли дух врачует мой.

«Мне вечер-чародей принёс дары…»

Мне вечер-чародей принёс дары
И на дворе их положил устало.
Он издалече шёл и гор бугры
Укутывал попутно покрывалом

Туманной дымки, абрис шлифовал
Лесных угодий, делая размытым
Его зеленорунный пышный вал
И с гор кольцом посеребрённо-слитым.

Улёгся ветер, полон лунных грёз,
И языками вытянулись тени,
А то, что вечер нынешний принёс,
Текло потоком сладким через сени.

Там был полыни терпкий аромат
И серых лунных кратеров улыбки,
И бездны необъятной звёздный взгляд,