Марфа одной из первых вышла из вертолета. Ежась под порывами ветра, она осмотрелась.

Вертолетная площадка находилась у самого подножия горы, почти совсем лысой, с серыми буграми выпиравших со склонов камней, угрожающе нависавших над площадкой. С одной стороны площадки был крутой обрыв, за которым просматривалась долина, расколотая тонкой серебряной нитью реки; с другой стоял редкий сосновый лес, в сгущавшихся сумерках казавшийся мрачным и тоскливым. Сузив глаза и приоткрыв губы в стремлении втянуть ртом воздух, потому как ветер был так силен, что перехватывало дыхание, Марфа вгляделась в тени среди тонких сосновых стволов. Присмотревшись, Марфа различила в этих тенях очертания небольших одноэтажных деревянных домиков, совершенно одинаковых между собой. Марфа машинально сделала несколько шагов по направлению к сосновой роще, по пути мельком обернувшись на выходивших из вертолета пассажиров.

В этот момент из вертолета при помощи крепкой поддержки Мелюхина выбиралась Таня. Ступив на землю, она одной рукой, словно в изнеможении, оперлась на трость, а другой внезапно схватила себя за горло, побледнела, вскрикнула и потеряла сознание…

Продолжительное время никто из членов группы не отходил от вертолета дальше, чем на десять шагов, – все ожидали, что с минуты на минуту пилот свяжется с диспетчером или администратором пансионата и за группой прилетит другой вертолет. Но связи не было; сигнал отсутствовал и на мобильных телефонах.

Поднять в воздух вертолет с пассажирами пилоту представлялось действием рискованным, а потому бессмысленным из-за того что до пансионата они едва ли дотянут, а в лучшем случае только поменяют место аварийной посадки. Пилот объяснил все это проводнику, а та донесла информацию до группы, однако положение членов группы от этого сообщения не изменилось: все продолжили стоять у вертолета, ожидая, когда пилоту все же удастся связаться с пансионатом.

Когда сумерки густой серой пеной накрыли вертолетную площадку, скрыв от глаз очертания долины за обрывом и нить реки, пилот самолично объявил о том, что на связь с диспетчером выйти не удается, что вертолет лететь дальше не может и что следует подождать некоторое время, пока ситуация со связью прояснится, заметив, что, возможно, ждать придется до утра. Провести ночь в тесной кабине вертолета было непривлекательной перспективой для всех, поэтому проводник, вынув из своего рюкзака карманный фонарик, предложила членам группы пройти к заброшенной туристической базе, что темнела за сосновым перелеском. Пилот выразил свое сомнение по поводу этой идеи, заметив, что базой давно не пользовались и что дома могли изрядно обветшать, но проводник только молча выслушала его, одарив пилота отрешенным взглядом человека сомневающегося и прикидывающего все «за» и «против». Наконец, утвердившись в какой-то своей мысли, проводник закинула за плечо рюкзак и направилась к перелеску. Группа смиренно последовала за ней.

По мере приближения к строениям туристической базы тропинка, по которой они шли, расширялась, вливаясь в изогнутые каналы дорожек, устланных тротуарной плиткой. Каждая из дорожек вела к отдельному одноэтажному деревянному домику с многощипцовой крышей и высокими окнами с решетчатыми ставнями. Домов было восемь, и почти все они были совершенно одинаковые. Только один, выполнявший, должно быть, когда-то административную функцию, отличался от других: двухэтажный, бревенчатый, с открытым балконом на втором этаже и заколоченным входом на первом, он возвышался чуть в стороне, словно председатель какого-то важного собрания. Территория туристической базы была ограждена черным металлическим забором, краска на котором еще не успела облупиться. Возле главных ворот, теперь раскрытых настежь, стояло небольшое строение, похожее на будку охранника.

По всей видимости, когда-то это была процветающая туристическая база, теперь пришедшая в упадок.

Однако в этом царстве духов природы не выглядели нелепо ни тротуарная плитка, промеж которой уже просунули свои вездесущие головки зеленые травинки, ни бревенчатые строения, темневшие среди пышногривых сосен, ни металлический забор, призывно распахнувший створки ворот, – все построенное рукой человеческой и отданное в распоряжение всемогущей силы земли казалось естественным, словно не человек построил эти дома, а сама природа создала их, обернув их в угодную ей оболочку и населив задуманными ею формами жизни.

Слабый плоский свет карманного фонарика казался совершенно бесполезным в этой империи тьмы и патриархата неукротимой могучести и непостижимой натуры единовластной земли. Фонарик отбрасывал беспомощный рассеянный свет, что небольшим кругом собирался у ног проводника, в темноте то и дело врезаясь в стену дома, деревянную ступень или в шершавый ствол дерева. Так, бесшумно ступая по заросшей травой дорожке, группа вошла на территорию базы, неустанно оглядываясь на темные квадраты строений и серые просветы между ними. Каждый невольно ожидал, что база все же не пустует и что вот-вот зажжется в одном из окон свет и к ним выйдет сторож или кто-то из членов администрации. Но света нигде не было, а по дорожкам шуршал своим неуклюжим шагом только совершавший вечерний променад неугомонный ветер.

Проводник прошла к одному из домиков и нажала на ручку входной двери – дверь оказалась запертой. Тогда один из членов группы, тот самый крепко сложенный темноволосый мужчина, который первым из пассажиров обратил внимание на неисправность вертолета, подошел к двери и, не прикладывая особых усилий, рывком дернул ее за ручку – дверь тут же с ворчливым треском открылась.

Внутри домика была кое-какая мебель: покрытый пылью круглый столик, пуф в прихожей и две совмещенные кровати в комнате. Спинки кроватей были отделаны шпоном, что в некоторых местах пузырился и отклеивался, – под шпоном просматривалась прессованная древесная стружка. Скрипучий дощатый пол был слишком пыльным; пустой карниз, висевший над одним из окон, упал: остальные же окна были так же голы и темны из-за закрытых наружных ставен. На одной из стен висели прибитые к ней полки, также пыльные и облупившиеся от сырости и смены температур.

– Подождем здесь, пока пилот свяжется с диспетчером, – сказала проводник, ставя фонарик на стол и направляя его свет к потолку. – На улице стоять холодно.

– Да и здесь не теплее, – отозвался кто-то из группы.

Обернувшись на полный недоверия голос, Марфа встретилась глазами с испытующим взглядом молодого человека, который, как и первый, обладал крепким телосложением, но совершенно подавленным выражением лица. Он посмотрел на Марфу так, будто он один оказался в этой сложной ситуации. Марфу возмутила эта жалобность в его глазах, и она пренебрежительно отвернулась от молодого человека, подавив при этом глубокий вздох.

Эту нетерпимость по отношению к проявленной мужчиной слабости духа Марфа испытала не потому, что ей было свойственно высокомерие, не допускавшее в другом, особенно в мужчине, безвольности, хотя самой Марфе было присуще именно это качество, – она так категорично отвергла подобную обескураженность потому, что сама испытывала совсем иные чувства: сквозь испуг, который зародился в ней так же, как и в других пассажирах, и трепет перед видом покинутого места и ликом опасности, в ней пробивался колосок удовольствия. Она предвкушала что-то новое, увлекательное, нестандартное.

Из вертолета принесли еще два фонаря и пакет с бутылками воды, сухарями и консервами; на окнах открыли ставни. Кто-то нажал на выключатель у двери в надежде включить верхний свет, но электричества, конечно, не было. Кровати раздвинули, немного стряхнули с них пыль и расположились на жестких стружечных плитах.

В домике было холодно и сыро. У одной из стен была выложена каркасная печь, облицованная глазурованной плиткой, которая местами была отколота. Но печь растапливать не стали: не было уверенности в том, что трубы не забиты и группа не отравится угарным газом. К тому же все были абсолютно уверены в том, что вот-вот придет пилот и объявит о скором прибытии спасательного вертолета.

Никто не спрашивал проводника о причине запустения туристической базы, – мысли всех были заняты неожиданной аварией и размышлениями о предстоящей ночи. Кто-то выносил предположение о грозовом фронте, кто-то говорил о недолжном обслуживании вертолета, а кто-то даже видел в случившемся чей-то расчет. Так прошло несколько часов ожидания, пока утомленные переживаниями, размышлениями и впечатлениями туристы не ощутили непреодолимую усталость.

Спать было негде и не на чем. Молодые люди решили обыскать другие дома базы в надежде найти что-нибудь походящее на матрацы, подушки и одеяла. Спустя некоторое время они вернулись с сообщением, что в одном из домиков они нашли раскладывающиеся диван и кресло, на которых могли разместиться женщины.

Планировка другого домика ничем не отличалась от первой: прихожая, комната с каркасной печью и ванная. Даже в полумраке было видно, что обивка дивана, стоявшего у стены, совсем выцветшая и покрыта пятнами от воды, которая во время дождя капала с проломленной упавшим на нее деревом крыши.

Марфа, Таня и девушка с медно-красными волосами остались в этом домике с диваном, а молодые люди вернулись в дом с кроватями. Проводник же пошла к пилоту, который продолжал свои тщетные попытки связаться с диспетчером.

Диван был совсем холодный, но, к счастью, сухой и не пах плесенью. Марфа предложила Тане и девушке, которую, как она узнала, звали Марьяной, лечь на диван, а сама она расположилась бы в кресле, однако Таня сказала, что всем было бы лучше, если бы в кресле разместилась она. Это были первые ее слова после недавнего обморока. Трудно было в темноте рассмотреть лица, но Танино казалось Марфе совершенно белым, и только губы выделялись на нем – неестественно темные. После обморока Таня выглядела так, будто взору ее открылось нечто ужасное, не оставляющее надежды, а потому ошеломляющее своей неизбежностью. Мелюхин был все время рядом с женой, изредка бросая короткие обеспокоенные взгляды на Марфу, которая отвечала ему только рассеянными кивками. Марфа хотела поговорить с ним о своих мыслях по поводу его жены, но случая незаметно остаться наедине в тот вечер им не представилось. Когда Таня отозвалась на предложение Марфы, голос ее прозвучал твердо. Возражать с ней ни Марфа, ни Марьяна не стали.

Надев на голову капюшон толстовки и натянув на пальцы рук ее рукава, Марфа легла на диван, прижав к груди колени и обхватив их руками, чтобы согреться. Марьяна легла на другой стороне дивана и почти сразу уснула – в тишине дома послышалось ее сопящее дыхание. Таня же долго не спала. Сквозь приоткрытые веки Марфа видела ее искривленную фигуру на фоне серого проема окна. Таня долго стояла, застыв подобно глиняной статуэтке: будто затаив дыхание, она смотрела на просматривавшиеся из окна домики базы, на огонек в окне дома, где расположились мужчины, на сосны, темневшие налитыми стрелами. А Марфа, поначалу озадаченно рассматривавшая замершую тень Тани, скоро уснула, потому как ей было все равно, что занимает мысли жены ее любимого.