Аня скучала в маленьком кабинете, где на старом письменном столе стояла печатная машинка, на подоконнике цвели фиалки и розовый бальзамин, а на стене висела картина – Ленин на детском празднике раздает подарки. В ее обязанности входило вытирать пыль, поливать цветы, печатать бумаги и отвечать на телефонные звонки.

– Тебе нужен диплом! – твердила бабуля, когда они вместе пекли пироги на кухне или гуляли в Летнем саду.

Мраморные богини, потемневшие от дождей, напоминали Аннушке Петербург времен Петра, когда на верфях, пропахших стружкой и смолой, строились первые российские корабли, а на ассамблеях русские боярышни в парижских туалетах перенимали у чванливых иностранцев европейский этикет. Строились на болотах дворцы, разбивались парки и фонтаны. Теперь все поблекло, покрылось тусклым налетом забвения.

– Чем ты будешь заниматься, Анюта? – беспокоилась Екатерина Абелевна. – Поступай в институт культуры, на заочное отделение. Потихоньку выучишься.

Аня так и сделала. Времени у нее было хоть отбавляй. Она поливала цветы, печатала начальнику бумаги, а между делом писала контрольные, сдавала рефераты и курсовые. Когда она принесла домой диплом, они с бабушкой устроили праздник на двоих, с тортом, апельсинами и шампанским.

Ее родители так и не вернулись домой – осели на родине отца, в Мурманске. Оттуда приходили редкие письма, в основном по праздникам и в день рождения Ани. Когда у Стаси, Аниной мамы, родился второй ребенок, мальчик, родители попытались забрать дочку к себе. Она подросла, окрепла, стала самостоятельной и рассудительной. Увидев маленького братика, Аня пристально на него воззрилась.

– Ты что так смотришь? – спросила мама.

Дочка пожала худенькими плечиками, ничего не ответила. Она словно воды в рот набрала.

Братик родился хиленьким, постоянно болел и долго не держал головку. Мама примеряла на него старые Анины вещи и сокрушенно качала головой – все оказывалось непомерно велико. Выбрав из ящика пальтишко пятилетней давности, она вздохнула:

– Когда Максимка до него дорастет?

– Никогда! – глядя огромными, яркими, как две спелые сливы, глазами, твердо произнесла Аня. – Ты, мама, не волнуйся, ему скоро ничего не понадобится.

У Стаси перехватило горло. Она побледнела и прижала руки к груди, не в силах произнести ни слова. Аня ее пугала. Стыдно признаться, но мать старалась избегать разговоров с дочерью. Не хотелось отвечать на недетские вопросы, выслушивать странные рассуждения, которые неизменно ставили ее, образованную и неглупую женщину, в тупик. Аня совершенно не нуждалась ни в чьем покровительстве, а заботу о себе принимала как что-то, необходимое скорее взрослым, чем ей.

Отец Ани служил на подводных лодках, неторопливо поднимался по служебной лестнице и почти все время проводил в походах, которые продолжались по несколько месяцев, дома бывал редко и ни во что не вмешивался. Его внимание полностью поглощал Военно-морской флот. На берегу жизнь была сплошным ожиданием, сводками погоды, встречами и проводами. Жены моряков сидели без работы и ходили друг к другу в гости с одной-единственной целью – перемыть кости тем, кто в данный момент отсутствует. В следующий раз они менялись ролями – вот и все развлечение.

Стасе в этом смысле повезло больше: Екатерина Абелевна научила ее шить. Этот навык оказался куда полезнее, чем диплом математического факультета, который пылился в шкафу. Стася обшивала всю базу и не имела проблем ни с деньгами, ни с тем, куда девать свободное время. Она пыталась привить дочке любовь к кройке и шитью, но тщетно. Девочка равнодушно смотрела, слушала, зевала и… уходила к себе в комнату. Она могла часами сидеть у окна, глядя на блестящие от мороза сопки, на унылую белую береговую линию, сливающуюся с горизонтом, – и ей не надоедало.

Максимка не очень докучал им обоим – он оказался слишком слаб, чтобы кричать, требовать к себе внимания или баловаться. Почти все время мальчик спал или лежал, глядя в потолок. Аппетит у него был плохой, движения вялые. Но постепенно ребенок стал больше кушать, двигаться и даже попискивать. В два года он кое-как начал ковылять по комнате. Еще через полгода вернувшийся из плаванья отец не узнал мальчика. Максим поправился, повеселел и превратился в нормального подвижного ребенка. Стася не могла нарадоваться таким переменам и втайне торжествовала, поглядывая на Аню. Не сбылось, дескать, твое пророчество!

Отец ушел в очередное плавание, на берег обрушился снежный буран, и Максимка слег с воспалением легких, которое унесло его в две недели. Не помог ни медицинский вертолет с врачами, ни больница, ни слезы и мольбы Стаси, истерически взывающей к Богу, в существование которого она никогда не верила.

После этого Екатерина Абелевна получила страшную телеграмму и приехала за Аней.

– Я не могу на нее смотреть! – рыдала Стася у матери на груди. – Увези ее отсюда! Она разрушила мою жизнь!

– Что ты, дочка! Разве можно так? При чем тут девочка? Это горе в тебе говорит…

– Не знаю… Мне все равно! Забирай ее, пусть с тобой живет! Видеть ее больше не хочу!

Бабушка спорить не стала и на следующий день уехала вместе с Аней. Родители посылали деньги, но приезжали редко, а потом и вовсе перестали. На последний школьный звонок Аню наряжала Екатерина Абелевна, и первую зарплату, которую внучка получила в отделе культуры, они обмывали вдвоем.

Учеба в институте пролетела незаметно, так же, как и школьные годы. Аня превратилась в Анну Наумовну. Благодаря диплому ее повысили в должности, но зарплата существенно не прибавилась. Это молодую женщину не трогало. Главное – у нее было много свободного времени. Анна любила думать. Собственные мысли интересовали ее гораздо больше, чем окружающая действительность. Там столько всякого… что не каждому расскажешь. Впрочем, она с детства усвоила: если молчать о том, что приходит в голову, избежишь многих неприятностей. Людям почему-то не нравилось с ней разговаривать. Сначала они недоумевали, потом злились, пугались. Аня решила помалкивать или отделываться общими фразами.

Близкими подругами она не обзавелась по той же причине. Сплетничать Аня не любила, гулять с мальчиками, глупо хихикать и строить им глазки казалось ей бессмысленным времяпрепровождением. Ей нравилось читать или слушать старинную музыку, под которую так хорошо мечталось… Думала ли она о мужчинах? Конечно, думала. Но тоже как-то странно. Те, с которыми сталкивала ее жизнь, оказывались откровенно недалекими. А другие, видимо, ей пока не попадались.

– Не вдохновляет! – отвечала Аня, когда бабушка, моргая большими глазами за стеклами очков, советовала ей «присмотреться» к очередному кавалеру.

За Анной Наумовной время от времени кто-нибудь ухаживал. То разведенный сосед, то солист художественной самодеятельности, то кто-нибудь из коллег. Она шутя относилась к знакам внимания со стороны сильного пола. Подарки и комплименты принимала, могла сходить с жаждущим ее общества мужчиной в гости, на выставку или на прогулку, а все остальное… непринужденно отвергала. Причем делала это так тонко, искренне, с таким великолепным юмором, что претенденты на руку и сердце даже не могли на нее обидеться.

Была ли Анна Наумовна озабочена своей внешностью? Трудно сказать. Она достигла тридцати лет и перестала стариться. Именно так. Среднего роста, с чуть полноватой фигурой и красивой осанкой, она выглядела довольно привлекательно. Волосы у нее были русопепельные, глаза большие, губы пухлые и красиво очерченные, руки изящные. Все это складывалось в милый утонченный образ, который скрывал под собою вулкан невероятных чувств и желаний.

У Анны были две слабости – еда и одежда. Она обожала все вкусненькое: тропические фрукты, икорку, балычок, маринованные грибочки, шоколад, тортики и пирожные. Из напитков предпочитала дорогие коньяки, шампанское и хорошие сухие вина.

В одежде Анна Наумовна отдавала предпочтение элегантным платьям, модным дорогим костюмам и модельной обуви. Духи тоже должны быть самые лучшие, французские, с пряным роскошным ароматом.

Кроме вышеописанных пристрастий госпожа Левитина имела несколько незыблемых жизненных принципов. Один из них относился к деньгам: в этом щекотливом вопросе нельзя полагаться ни на кого, кроме себя. Второй принцип касался мужчин. Достойный спутник жизни или даже любовник должен быть интересен как личность и иметь выраженные мужские качества – отвагу, честь, безрассудную преданность и умение быть нежным. Никакие компромиссы были неуместны. Стандарты не снижались ни при каких условиях.

Третий жизненный принцип состоял в том, чтобы наслаждаться жизнью и каждое ее проявление превращать в праздник. А это невозможно без полной свободы – от чьих-либо мнений, выдуманных кем-то правил и страха быть непонятой в обществе. Самым почтенным и уважаемым обществом для Анны Наумовны была она сама.

Следовать всем этим установкам было непросто, но госпоже Левитиной удавалось. То, что она все еще продолжала ходить на работу, говорило лишь об использовании отдела культуры как ширмы, скрывающей ее настоящий род занятий.

Сегодняшний вечер обещал быть не совсем обычным. Анна Наумовна ждала гостя, молодого мужчину. Он опаздывал. Ей это не нравилось.

«Может быть, попал в пробку на дороге? Или…»

Странно. Она могла видеть многое, касающееся других, но собственная судьба оставалась для нее за непроницаемым занавесом. В этом Анна чувствовала себя равной с другими людьми. Поэтому она так хорошо их понимала.

Молодой человек, которого она ждала, перезвонил.

– Простите ради бога, – оправдывался он. – Тут такой затор на дороге! Я уже жалею, что не поехал на метро. Максимум через полчаса буду у вас. С повинной!

– Повинную голову меч не сечет, – засмеялась Анна Наумовна.

Молодого человека звали Юрий, ему было двадцать девять лет, и он был владельцем нескольких фирм. Две достались в наследство от деда, который всю жизнь посвятил сколачиванию капитала.

«Салаховы никому не кланялись и кланяться не будут. В жизни нужно быть хозяином, а не гостем или приживалом. Купеческая кровь не пропадет. Она за себя постоять умеет!»

Эти фразы были визитной карточкой деда, Платона Ивановича Салахова, потомственного купца.

«Купеческая кровь» сказывалась и в Юрии. Недаром он был любимым внуком своего дедушки.