Меж тем у котла оживилась активность. Женщина достала из- под лавки деревянный ящик, со звяканьем выволокла его поближе к котлу. Ее седые волосы тугими вьющимися прядями падали на лицо, на сутулую спину, на согнутые плечи. Испуганный резкими звуками огромный черный кот подскочил на полке под потолком, выгнул спину колесом, с усов посыпались мелкие веселые голубые искры. Через минуту, поняв, что его спокойствию больше ничего не угрожает, он снова свернулся уютным калачиком на своем нагретом месте.

Старуха распрямилась, откинув со лба непослушные пряди, странно молодые глаза сверкнули зеленым блеском, она рассматривала на свет маленький стеклянный пузырек с притертой крышкой. Удовлетворенно вздохнула, вытащила пробку и подула внутрь, поверхность же обтерла рукавом. Добившись таким образом стерильной чистоты, колдунья полезла в подпол.

Кряхтя и поскрипывая всеми суставами, она задом выползала наверх, таща за собой по шаткой лестнице странное сооружение с трубками и огромным зажимом. Так же кряхтя, она половчее ухватилась за металлические края, и с недюжинной силой, которую никто не мог бы предположить в этой скукоженном выдержанном теле, подняла и положила этот круг на котел, быстро прижав зажим. Под отводной конец длинной, изогнутой бесконечной спиралью трубки, подставила жестяной бидончик.

Дождавшись первой синей капли, со звоном разбившейся о сухое дно сосуда, ведьмачка, с наслаждением почесываясь, отправилась спать.

Но не успела дойти до лежанки, как в дверь тихонько постучали. Она остановилась в нерешительности на полпути, прикидывая, что сейчас около девяти вечера, все приличные люди уже часа три как спят. Раздумывая, открывать или нет, она все- таки подошла к оконцу и попыталась посмотреть наружу. Кроме суматошной тени на своем крыльце, через закопченный кусок чужих внутренностей больше невозможно было ничего разглядеть.

Стояла поздняя осень, опять ударил заморозок, который уже прихватил грязь во дворах и сковал тонким стеклянным покрывалом многочисленные лужи в набитых телегами колеях. В тихом морозном воздухе поскрипывание шагов раздавалось громко и слышно было далеко. Темнело рано, спать ложились тоже с закатом солнца, чтоб не жечь лучины и сальные свечи в домах, что победнее, да восковые свечи в богатых теремах.

Она привыкла, что к ней ходили тайно, по темкам. Но сегодня колдунья устала. Зелье варилось третьи сутки, все это время она не спала, так как составные части требовалось добавлять каждый час, а в промежутках внимательно следить за изменением цвета. Варево было капризным, но и самым сильным, а значит, и самым дорогим.

Нехотя открыла дверь, стоя на пороге и не впуская гостя внутрь. Тусклый свет из хижины осветил женскую фигуру, закутанную в плащ с капюшоном, которые носили жители Кремля. Старуха брезгливо пожевала морщинистыми губами.

– Что надо?

Грубое неприветливое шамканье звучало очень убедительно, особенно если не обращать внимания на молодой взгляд чистых глаз.

– Помоги, – жалобно прошептала гостья. – Молю, помоги!

Все еще колеблясь, ведьма все- таки отошла в сторону, давая дорогу. Женщина в плаще юркнула через порог, остановившись посередине комнатенки. Простора для маневра не было, зато у котла было тепло, и она сняла капюшон, с отчаянием посмотрела на старуху.

– Только ты можешь мне помочь, я прошу тебя!

И она упала на колени и поползла к старой ведунье. Та стояла, не шевелясь, сложив на груди натруженные руки, и молчала. Она привыкла и не к таким просьбам. Часто в жизни простых людей наступал момент, когда им была нужна ее помощь. Вопрос жизни и смерти. Она давно разучилась сопереживать им, потому что в другое время они так же благополучно ее травили, а их дети кидались в нее камнями на улице.

Посетительница была пожилой, с оплывшей фигурой и двумя подбородками. «Хорошо вы там едите, жирное да сладенькое, а ведь пост вот уже почти как неделю…» – с неприязнью подумала хозяйка. Волосы у женщины были седыми, они выбивались сосульками из- под ночного чепца, под плащом угадывались складки нижних юбок. Видно было, что она соскочила с кровати, потихоньку, чтобы не заметил муж или челядь с его половины, сбежала из дома. Обручальное кольцо было серебряным, с единственным кусочком бирюзы, вставленным в довольно толстый кусок драгоценного металла. Пожалуй, боярская жена, никак не меньше.

Наконец, гостья уткнулась носом в ее колени, и вынуждена была посмотреть в глаза старой карге. Та быстро отвела свои, дернув головой и не допуская соприкосновения взглядов. Женщина на полу тихо и как- то безнадежно прошептала:

– Помоги.

Старухи милостиво кивнула.

– Только быстрей. Чего надо- то?

– Понимаешь, люблю я его, очень…

Ага, старая, как мир, история. Я его люблю, он меня нет. Да оставь ты его в покое и пожелай счастья. Это испытание, посланное тебе Богом, нужно его с достоинством выдержать, не озлобиться, не изводить любимого тобой человека, а радоваться, что он жив и у него все хорошо. Немногие на это способны, что правда, то правда. Наверное, надо прожить лет сто, как минимум, чтобы научиться это понимать.

– Я все отдам, чтобы провести с ним хотя бы одну ночь, но он на меня и не смотрит, я для него совсем старуха. Ему восемнадцать. Скоро праздник, он там будет, я хочу, чтобы он выбрал меня…

Слова лились из ее рта бесконечным потоком, для старой ведуньи они слагались в простое уравнение чужой глупости и несдержанности. Пост на дворе, православные от супружеского долга воздерживаются, а она что удумала… Но деньги есть деньги. И репутацию надо поддерживать, опять же зелье не мешало бы на ком- то испробовать.

Старуха скептически оглядела просительницу:

– На одну ночь, говоришь?

Та судорожно закивала головой.

– Что же, могу тебе помочь. Только не пожалеешь ли потом?

– Нет, нет!

Ее пухлые руки нервно теребили завязки плаща, голос дрожал и срывался. Она поверить не могла своему счастью.

– Ну, смотри. Приходи завтра в это же время. Да неси пять рублей, больно дорогое средство- то. Да и желание у тебя ведь тоже не из простых.

Гостья округлила глаза, не ожидала такой суммы. Простой человек на эти деньги год может жить. Ну, да уж выбирай, матрона. Любовь или деньги. В жизни редко бывает и то и другое вместе. Чаще всего нам приходится делать нелегкий выбор. Обычно в пользу последних. Но здесь страсть была нешуточная, ибо через мгновение женщина уже шептала:

– Хорошо, завтра принесу. Только уж и ты меня, того, не обмани…

Она едва успела произнести последние слова, как ведьма вскинула голову и обожгла неразумную таким яростным взглядом, что та чуть не задымилась. Поспешно натянув на голову капюшон, женщина кинулась к двери и исчезла в хрустящем холоде темной осенней ночи.

3.

Ольга проснулась под ласковым пуховым одеялом, привезенным из самого Парижа, потянулась, как кошка, потерлась щекой о подушку. Приоткрыла раскосые глаза и сощурилась от солнечного света, тонким лучиком пробившимся незваным гостем в ее спальню. Откашлялась, и крикнула:

– Нюрка!

Подождала немного и крикнула еще раз:

– Нюрка, гадина, подь сюды!

Раздался слоновий топот и в комнату ввалилась сенная девка с красными щеками и растрепанной русой косой до попы. Испуганно хлопая глазами, она гренадерским голосом рыкнула:

– Что угодно барыне?

– Неси завтрак, да скажи Кузьмичу, пусть сегодня же звонок починит, я так весь голос сорву, тебя кричавши.

– Слушаюсь, барыня, – и задом, задом – в двери.

– Нюрка, твою породу! – Снова заголосила Ольга. – Да окна- то открой, холера! Вот непутевая, у всех девки как девки, а этой все разжуй, да в рот положи.

Под барское ворчание служанка торопливо открыла тяжелые бархатные шторы, впустив в комнату морозно- яркий зимний день. Так ведь и был уже час пополудни. Вчерась барышня поздно вернулась, с бала- то у статского советника, около четырех утра уже пробили мраморные часы в холле. Да у Филиппова началась утренняя суматоха, тесто ставили, да сновали туда- сюда грузчики под окнами, разгружали телеги с мукой да с сахаром, да с изюмом.

Изюм- то стали помногу закупать недавно совсем, после казуса, приключившегося с партией саек, отправленных к столу генерал- губернатора А.А. Закревского. Его вспыльчивость и жестокость по всей Москве славились – нетрудно представить себе его реакцию, когда он разломил саечку, а там таракан запеченный.

А ну, подать сюда Филиппова Ивана, да побыстрее! В ярости указывает ему на несчастное насекомое, да и спрашивает:

– Это что еще такое?

А Филиппов, не моргнув глазом, ему и отвечает:

– А это, батюшка, изюм- с.

– Изюм- с?

– Изюм- с.

И головой утвердительно покачивает.

– Да какой же изюм, дурак? Разве бывают сайки с изюмом?

Тогда Иван берет этот кусок сайки, что с тараканом, и начинает у всех на глазах спокойно ее жевать. Потом проглотил.

Вернулся в пекарню и вывалил мешок изюма, приготовленного для булочек, в саечное тесто, а через час отнес новую партию свежеиспеченных саек к Закревскому. Поклонился, да и говорит:

– Вы попробуйте, попробуйте, да не бойтесь. Вам в прошлый- то раз с косточкой попался, недоглядел, виноват- с. Теперь сам лично каждую ягодку проверяю, что к Его Превосходительства столу идет.

Откусил генерал- губернатор от сайки- то, и правда, вкусно. Оттаял, да еще и похвалил за нововведение. Молодец, Иван Филиппов, потешил.

С тех пор и появился новый сорт: сайка московская с изюмом.

Все это Ольге донесла девка Нюрка, наслушавшись сплетен внизу, на лавочке у подъезда. Девка деревенская, она и в городе продолжала грызть семечки и чесать языком, да песни горланить по праздникам.

Не торопясь поглощая завтрак, Ольга думала о вчерашнем бале. Он, как обычно, проходил в здании Благородного дворянского собрания, что на Охотном ряду. Летом Москва пустела, дворяне разъезжались по дачам, да по имениям, а вот зимой, с декабря до самого Великого поста, каждый вечер в одиннадцать часов останавливались возле парадного крыльца роскошные экипажи. В знаменитом зале с коринфскими колоннами из белого мрамора кружились в танце московские аристократы.

В этот раз бал давал статский советник Беклемишев. Это был мужчина в возрасте, но довольно хорошо сохранившийся, к тому же холостой. Ольге он нравился. Не так, чтобы очень, но достаточно, чтобы рассматривать приглашение на бал как нечто более серьезное, чем просто танцы. К тому же был Илья Андреевич очень умным и образованным, да других в то время в статские и не производили.

Вышел новый указ, который запретил производить в этот чин служащих без окончания курсов в каком- либо русском университете, или, как сейчас бы сказали – без высшего образования. От желающего получить чин коллежского асессора или статского советника, чтобы поступить служащим в правительственное учреждение, требовалось знание русского языка и одного из иностранных, знание основ естественного, римского и гражданского права, государственной экономии и уголовных законов, основательное знакомство с отечественной историей и элементарные сведения в истории всеобщей, в статистике Русского государства, в географии, даже в математике и физике.

В общем, поговорить с Ильей Андреевичем было не только о чем, но еще и достаточно интересно.

Ольга с удовольствием подумала, что не ударила в грязь лицом. Как всегда, она блистала и была неподражаема. Забыта была грубая простая речь, с которой она обращалась к прислуге, в ход пошел лощеный французский язык, кокетливые взгляды поверх веера и случайный всплеск подола платья, открывающий нежную щиколотку. Она в упоении кружилась в танце, не забывая отмечать бросаемые на нее пылкие взгляды.

И одета была хорошо, да и танцевала отменно. Вот только Демидов все испортил. При мысли о нем девушка нахмурилась и отложила надкушенную булочку.

Всем хорош был Василий Демидович, и статью, и лицом, и лет ему было под тридцать. Красавец мужчина в самом расцвете сил. Черноглазый, с темными бровями и римским носом, он производил на дам неизгладимое впечатление, но… Но был Василий беден. Дальше можно и не продолжать. Заботливые мамаши как от Мамая берегли от него своих дочерей. Осчастливить он мог только дворянским титулом, но там, где он вращался, сами все были достаточно родовиты.

Да еще нрав его оставлял желать лучшего. Характером пошел Василий в прадеда, Прокофия Акинфьевича Демидова, который представлял собой полнейший тип чудака прошлого века (для Ольги таким был век восемнадцатый). Что отец, что дед Прокофия Акинфьевича, были умными и предприимчивыми людьми. Дед его, Никита, был пожалован в дворянское сословие самим Петром Первым за заслуги перед государством в литейном и горном деле. Отец же оставил детям, кроме заводов и домов, обширные земли в Сибири, серебряные рудники на Алтае, а в Колывани медные копи, да еще около тридцати тысяч душ крестьян и множество золота, драгоценных камней и денег.

Сам же Прокофий, получив на тридцать пятом году жизни в свое распоряжение такое состояние, работать не собирался, а принялся сосредоточенно его проматывать. А поскольку образования не имел практически никакого, то способы выбирал самые чудные и вопиющие.

Так, рассказывают, что не понравилось ему отношение англичан к собственной персоне. Ну, достали они его своей невнимательностью и расчетливостью, что поделаешь. По возвращению на родину, скупил он у русских купцов всю пеньку, приготовленную ими для отпуска за границу. Когда открылась навигация, он запросил с английских купцов впятеро дороже того, что стоил товар, а потом еще удвоил просимую им цену. Так и уехали они с пустыми руками.

Странности Демидова увеличивались с каждым годом. В одно прекрасное жаркое июньское утро ему пришла фантазия прокатиться в санях и насладиться зимними видами. Для этого он закупил всю находившуюся в Москве соль и велел посыпать ею дорогу от своего имения на три версты, а также ощипать все березы, стоящие вдоль дороги. Проехался два раза, да и вернулся домой, а соль, истоптанная копытами тройки, сделалась достоянием всякого, кто хотел ее подбирать. А стоила соль, меж тем, тогда ох, как дорого!

Вспыльчив был Прокофий, неуемен в еде и веселье, самодур, одним словом. Богатый, однако.

Василий же, праправнук его, при идентичном характере, был беден. Так что все его самодурство выражалось в том, что он кучера мог забить насмерть за тихую езду, или осмеять того, кто ему не по нраву, или подлость какую замыслить.

Вот сейчас и размышляла Ольга, давно оставшаяся сиротой, и воспитываемая бабкой – матерью отца, да няньками, как ей за себя постоять, если что. Ибо вчера она имела неосторожность довольно резко отказать Василию Демидовичу в его нескромных намеках. Поставила зарвавшегося нахала на место. Чего ждать теперь?

Наконец, она закончила завтракать, вздохнула, потянулась, и легонько касаясь голыми пятками пушистого ковра, прошла к окну. Стоял роскошный, солнечный и яркий зимний день. Снег искрил, с губ раскрасневшихся прохожих слетали облачка пара. На углу торговец горячим сбитнем притопывал и подпрыгивал, постукивал валенком о валенок, пытаясь согреться. Огромный медный сакл⁵ на его спиной, заботливо укутанный теплым одеялом, угрожающе раскачивался. Лицо сбитенщика было таким же красным, как и его самовар.

Небо было кристально чистым, того удивительно невесомого голубого цвета, которое бывает только морозным февралем. Солнце светило прямо в глаза, заставляя лениво прищуриваться. Хорошо- то как!

Девушка взметнула вверх руки, выгнула стан, и, тряхнув роскошной гривой медно- рыжих волос, отвечая на переполнявшее ее чувство радости бытия, медленно оторвалась от теплого пола, и взлетела к потолку.

4.

Проснулась я довольно поздно. На то они и выходные, чтобы отдохнуть и отоспаться. Потянулась, потерла лицо и вскрикнула от неожиданности: я чуть не выколупнула себе глаз. В изумлении разглядывала я свои руки. Ногти выросли сантиметра на три, они странно загибались внутрь, необработанные уголки угрожающе торчали. Я перевела дыхание. Опять.

Я чувствовала, что что- то происходит. Незнакомые, непривычные, и потому слегка пугающие события начали слишком быстро появляться в моей жизни, я не успевала к ним привыкнуть. Мне нужна передышка.

Но не видать мне передышек, как своих ушей. Ибо на грудь мне уже вспрыгнул мой черный питомец, и, пристально глядя мне в глаза, промурлыкал:

– Ну что, мать, убедилась? А теперь на рынок, быстренько, за мясом, да за молоком, кушать страшно хочется…

– Слезь, гад, задушишь, – слова с трудом вырывались сквозь стиснутые зубы. Пятнадцать килограмм живого веса, который еще к тому же лапами сучит, это вам то еще удовольствие.

Кот легко спрыгнул на пол и стал умываться. Я же нехотя опустила ноги с кровати, зевнула и снова уставилась на свои ногти. Интересно, а что я еще могу?

– Наконец- то тебя посетила здравая мысль, – тут же откликнулся Мусик.

Я уставилась на него во все глаза:

– Только не говори, что ты еще и мысли читать умеешь! – с негодованием воскликнула я. Сама мысль о том, что какая- то животина может спокойно копаться в моей голове, коробила меня чрезвычайно.

– Ладно, ладно, успокойся, у тебя все на лице написано.

Однако сомневаться я по- прежнему продолжала. Хотя, что мне оставалось делать? Не могу же я прятать свои мысли от собственного кота? А он меж тем продолжал, как- то по- философски рассудительно и спокойно, поигрывая хвостом и щурясь:

– А можешь ты все. Только на голодный желудок я об этом рассуждать не намерен.

Интересно, волнует его еще что- нибудь, кроме еды?

– А как же, здоровый крепкий сон…

Я не успела отреагировать, как эта зараза уже исчезла где- то в недрах моей «необъятной» однокомнатной хрущобы.

Пришлось вставать, мыться, стричь ногти. Порылась в кошельке – денег на маникюр не хватит, придется обойтись своими собственными силами. Ну и ладно, не в первый раз. Я выпила крепкого кофе и натянула футболку и джинсы. Отправляясь в прихожую, заглянула в комнату, где и нашла своего засранца, томно развалившегося на неубранной постели, притулившего свою славную круглую морду на моей подушке. Он кинул на меня внимательный взгляд, видимо, прикидывая, как скоро я смогу обернуться, и сколько ему еще ждать вожделенного мяса, и обреченно закрыл глаза.

– Ладно строить из себя мученика, – пробурчала я, напяливая кроссовки и завязывая шнурки. Взяла сумку и выскочила на площадку, пока он не успел ничего мне ответить.

На рынке было шумно и многолюдно, как обычно бывает с утра, когда все продукты еще свежие, а люди полны сил и планов.

Неторопливо вышагивала я мимо прилавков. Хотя, вышагивала, это громко сказано. Я, фактически, пробиралась сквозь толпу, получая тычки в ребра и огрызаясь на поторапливающие меня крики. Торопиться никуда не хотелось. У меня выходной, и оставьте меня все в покое.

Наконец, после того, как один не маленький дядечка наступил мне на ногу, я вскрикнула от боли, и мысленно чертыхнувшись, пожелала им всем провалиться. Вы не поверите, но земля вздрогнула. К счастью, ничто не разверзлось, как я вначале ожидала, испугавшись собственного «всемогущества», но люди от толчка попадали. Я же стояла, недоуменно озираясь на поднимавшихся с кряхтеньем и матерками покупателей и продавцов.

Вот так вот. Хотя, может и не я. Виновата, в смысле. Но что- то мне подсказывало, что именно я, только неумело, вызвала этот небольшой катаклизм. И мне тут же стало жутко, и мурахи по всему телу побежали: а если бы умела? Неужели вот так просто все люди куда- нибудь провалились? А оно мне надо? Пусть живут, землю топчут, за что я их так? Добрее надо быть, терпимее…

С такими мыслями отправилась я торговаться за мясо и овощи. Данные себе ранее установки помогли, и вышла я с рынка в более умиротворенном настроении, чем зашла.