Цитаты из книги «Дожить до весны»

В кинотеатре холодно, как на улице, только что ветра нет. После каждого сеанса приходилось выносить по несколько трупов – умирали прямо во время фильма и оставались сидеть. Это никого не удивляло и не ужасало, в кинотеатре умереть даже лучше, чем на улице.

В тот вечер в их кухне было тепло и сытно… сваренный из ложки тушенки и корочки хлеба суп Юрка разделил на два раза, тушенку спрятал в большую стеклянную банку, хлеб в коробку. И все равно они были сыты и довольны жизнью, тем более в коричневом кулечке оказался настоящий сахар! Как же это сладко…

Дети, проводящие день за днем, неделю за неделей в полутьме вымерзших квартир под кучей одеял в ожидании прихода кого-то из взрослых, который принесет заветный крошечный кусочек… нет, это хлебом могли называть только в блокаду, он больше похож на оконную замазку, черен и горек на вкус. Немытые, уже не чувствовавшие укусов многочисленных вшей, забывшие, что такое нормальная человеческая жизнь, могли ли эти дети улыбаться? Сколько их было, таких как Женька, Юрка и Павлик, у которых не осталось никого из родных и кто выживал вопреки всему, вопреки самой невозможности выжить?Но они, как и взрослые в окопах, у станков, в госпиталях, на своих рабочих местах, знали: нужно дожить до весны, обязательно дожить назло фашистам, назло всем смертям. Бойцы на передовой от голода падали в голодные обмороки, но приходили в себя и снова брали в руки оружие.

В самом тяжелом положении старики и дети – мрак, голод и холод. А еще вши и крысы.

Февраль в блокадном Ленинграде был ничуть не легче, а во многом и труднее даже смертного января. Казалось, зиме не будет конца, как и голоду, и бесконечным бомбежкам. На улицах с каждым днем все меньше людей, кто-то умер, у кого-то больше нет сил выползать даже за хлебом. Зато все больше трупов, просто завернутых в белые простыни или во что попало. Везти их до ближайшей больницы сил у родственников нет, в лучшем случае выволакивают из парадной, иногда бросают во дворе, иногда на улице. Раньше привязывали к саночкам, теперь и этого нет – саночки закончились, а если остались одни на целую квартиру, то на них везут чайник или кастрюлю с водой. Только чайник или кастрюлю, на ведра сил уже не хватает.

Когда в первый день блокады 8 сентября разбомбили Бадаевские склады на Киевской, деревянные конструкции загорелись с легкостью, пострадали запасы муки и сахара. Конечно, на складах были не только эти запасы, но в основном они. Запасы не так велики, как объявляли власти, мол, гитлеровцы разбомбили продовольственные склады, потому Ленинград и голодал. На неделю сгоревшего для города хватило бы, но не больше. И пока одни ужасались черному дыму, поднявшемуся в небо, другие восхищались жуткой красотой пожара, третьи, самые практичные, бросились к пожарищу с лопатами и ведрами, нет, не тушить – копать. Через неделю на месте сгоревшего сахара был основательный котлован. Немного погодя на рынках уже продавалась черная земля, пропитанная патокой от сгоревшего сахара. Расценки на землю с разной глубины были разными в зависимости от степени пропитки. Вот из этой земли и делали повидло. Для этого ее очень хорошо промывали, используя потом воду как сироп, долго варили и ели. От черного блокадного деликатеса, как и от желе из столярного клея, котлет из книжных корешков, лепешек из горчицы и прочих изобретений голодных людей повальных смертей не было, разве только заворот от несварения из-за большого количества съеденного сразу. Да, бывало, когда человек не выдерживал и съедал то, что предназначено для целой семьи.

– Даааа… Я буду толстая-толстая… и сытая… Возьму два куска хлеба… белого хлеба, на один положу толстый кусок колбасы, а сверху на нее толстый кусок сыра. Второй кусок намажу повидлом… не земляным, а яблочным и намажу толстым слоем густой сметаны. И буду кусать то от одного куска, то от другого. И запивать сладким чаем. Очень сладким…

Во-вторых, столярный клей, немного, но все же! Об этом тоже говорили в очереди – из столярного клея получается неплохой студень, надо сварить с лаврушкой и перцем.

Не у них одних, так жили большинство ленинградских детей. Школьники старших и средних классов ходили на уроки, младшие сидели дома. Вернее, не сидели, они стояли в очередях, таскали бидончики и кастрюли с водой, нянчили малышей и ждали прихода родителей. Если родители на казарменном положении или на фронте, дети оставались одни, даже если малы. Совсем маленьких определяли в детские сады, которые стали работать круглосуточно, или вообще в детские дома, но многие дети хозяйничали сами. Станислав Павлович сказал верно: их детство закончилось с началом блокады независимо от возраста. Дети стали взрослыми в одночасье.

У Жени, да и у Юрки тоже от ужаса волосы приподняли шапки и намотанные сверху платки. Серая волна и впрямь оказалась скопищем крыс, вернее, организованной их колонной. И двигалась эта колонна к Невке, откуда только что ушли набиравшие воду люди. Тысячи тварей словно текли к воде, покрывая собой всю улицу. Казалось, сама земля шевелилась. – Какой ужас… – прошептала Женька.– Им на пути не попадайся, собак и тех сжирали между делом. Жуть, – согласился их спаситель и посоветовал: – Вы, пока они не пройдут все до одной, с места не сходите. Здесь безопасно. А потом бегом подальше. Вам куда надо-то?– На площадь Льва Толстого. – Ничего, здесь прямо. Я когда впервые такое увидел, прятаться некуда было, пришлось на столб залезть и полчаса сидеть, вцепившись. Только слез, присел передохнуть, а они, твари, обратно поперли. Я снова на столб! – мотал головой, вспоминая страшное приключение, мужчина.