Глава 5
Здравствуйте, я ваша няня!

Андрей преувеличивал степень своей беспомощной истерики. Не совсем уж он недотепа, и с младенцем – не с атомным реактором управляться. Всего два раза и пережил панику. Первый раз, когда Петька (отлично ползает, и если пустить его по ковру, то шустро двигается, главное – сам себя занимает) схватил шнур лампы, потянул, и она грохнула ему точно на башку. Петька так разревелся, что Андрей струхнул – вдруг мальчишка проломил череп или осколки стекла в глаза попали? Ничего: взял на руки, попрыгали, Петька замолк, на макушке только красное пятнышко, даже синяка нет. Второй раз Андрей холодным потом покрылся, когда малец принялся исторгать содержимое желудка, только в него поступившее. Ольга успокоила – срыгивает. Они еще и срыгивают!

Сестра где-то валандалась, не приезжала, а у Андрея… Вот чего бы он решительно не хотел, так чтобы друзья прознали, как он этим утром справлял естественные нужды. Насмешек не оберешься. А куда деваться? Петьку одного не оставишь, опять ушибется или в рот что-нибудь затащит. У него какой-то оральный способ постижения мира – все доступные предметы норовит попробовать на вкус. У Андрея же мочевой пузырь не резиновый, крепился до последнего, а потом с Петькой на руках отправился в туалет.

– Рассматриваешь? – бурчал во время процесса Андрей (Петька действительно с интересом наблюдал). – Учись, пока я жив. Вот из таких событий состоит жизнь настоящего мужчины.

Но и «событие» более основательное не заставило себя ждать – большая нужда пришла через час. Андрей, проклиная все на свете, не в силах сдерживать бурление кишечника, со словами: «Для взрослого дяди памперс не предусмотрен!» – вынужден был снова идти в туалет.

Это кому рассказать! Это издевательство! И ни в одной комедии даже американцы, любители фекально-натуралистического юмора, не догадались высмеять подобную ситуацию. Сидит мужик на горшке, а в руках у него не книжка, не газетка, а полугодовалый ребенок…

Самое обидное, что только руки помыли, как Петька принялся зевать, а потом и уснул. На десять минут раньше отрубиться не мог! И еще конструктивная идея – надо было на время уединения Петьку в ванну положить. Он бы там ползал и орал, но не поранился. Хорошая мысля, как известно, приходит опосля. Построив дом, находим двадцать упущенных и неисправимых ошибок – это Андрей как специалист знал.

Устроив малыша на диване, обложив подушками, – так Ольга учила, чтобы не уполз, не упал, если неожиданно проснется, – Андрей минуту стоял рядом, смотрел на спящего Петьку. Малыш опять лежал в позе «руки вверх». Не признак ли это трусливой натуры? «Надо сестру спросить», – озаботился Андрей и поймал себя на том… Нет, речи быть не может, что он, Андрей, принимает как сына этого карапуза, что готов его пестовать, лелеять, ходить с ним в туалет и прыгать по квартире! Дудки! Просто вид спящего ребенка может смягчить даже каменное сердце. Или вот у животных: если чужого подкидыша не съели в первые минуты, то будут воспитывать как своего. «Я Петьку не съел, не выкинул, не подсунул под дверь соседям… значит? Стоп! Ничего это не значит! “Ничего” – это трусливый всплеск. Что-то да значит мое умильное щекотание в груди. Сформулируй! Пожалуйста: я готов вместе с Маринкой произвести на свет такого же хулигана и буду по мере сил и возможностей (что значит – периодически, а не постоянно) оказывать помощь в его взращивании».

– Однако ты меня разбередил! – шепотом сказал Андрей и погрозил пальцем. – Из-за тебя стал мыслить как чумной папаша. Извини, приятель, но ты здесь временный гость. А у меня будут собственные дети – верный способ забросить свои гены в будущее и обеспечить бессмертие.

Итак, он готов к отцовству? Как к этой перспективе отнесется Марина? Обрадуется? С одной стороны, женская физиология отличается от мужской тем, что самочки запрограммированы на рождение потомства, а самцы предпочитают процесс зачатия. С другой стороны, Марина – девушка современная, и назвать ее самочкой никак нельзя. А кто в кордебалетной Лене мог предположить материнские порывы? Правда, порывы Лены носили исключительно меркантильный характер. Так утверждал дедушка, отец Лены. Девушки! С вами не соскучишься! Какого рожна вам надо? Кажется, старик Фрейд в конце врачебной карьеры честно признался: я так и не понял, чего они, тетки-женщины, хотят. У меня нет всей жизни на ваши ребусы! Извини, Маришка! Уже то, что я созрел идти под венец и терпеть смену памперсов у нашего наследника, для меня – маленький (огромный!) подвиг. Намекнуть Марине об этом по телефону? Лучше при встрече. И ни слова о Петьке. Как-нибудь рассосется Петька.

Женщина, которую привезла Ольга, была тусклой и бесцветной. Такая станет около стены, сольется с побелкой – не заметишь. Лет ей могло быть и двадцать, и шестьдесят, старенькая девочка или молоденькая бабушка. Одного роста с Ольгой, пышущей здоровьем, румяной с холода – контраст разительный. Впрочем, Андрею безразлично, как выглядит няня, пусть хоть по-циклопски одноглазая, лишь бы избавила от ребенка. Он только подумал: у теток, которые долго лежат в больнице или сидят в тюрьме, чьи лица не подвергаются облучению мужскими взглядами, наверно, такая же блеклая внешность. Рецидивистки ему не хватало, сопрет еще что-нибудь.

Ольга их познакомила, Мария Ивановна переобулась в тапочки, которые принесла с собой.

– А где же наш Петечка? – до приторности умильным голосом пропела сестра.

– Дрыхнет.

– Спит наша куколка. Сейчас мы его няне покажем.

– Где можно помыть руки? – тихо спросила Мария Ивановна.

Андрей махнул рукой в сторону ванной. За спиной Марии Ивановны Ольга жестикулировала и корчила рожи брату, как бы говоря: «Видишь, какая чистоплотная женщина, и одета строго, и вообще она – супер!» Ольга показала большой палец. «Мне плевать, – так же беззвучно ответил Андрей сестре. – А нянин костюмчик был бы вполне уместен на служительнице крематория».

Мария Ивановна тщательно мыла руки, оттягивая момент, которого страшилась до обморока. Она все еще не могла поверить, что решилась на авантюру, бросилась в неизвестность. Точно пребывала под гипнозом или во сне.

– Идемте же, идемте! – нетерпеливо потащила ее в комнату Оля.

Андрей поплелся следом. Вошли аккурат в тот момент, когда Петька проснулся. Открыл глаза, дрыгнул руками-ногами, повертел головой и сладко, совершенно по-взрослому, потянулся. Ольга закудахтала:

– Ах ты наш маленький! Ах ты наш славненький!

Склонилась, хотела взять малыша на руки, но передумала, разогнулась, обратилась к Марии Ивановне:

– Возьмите его, не бойтесь!

«Чего бояться?» – мысленно удивился Андрей, который еще сутки назад опасался ненароком сломать младенцу хребет. Но теперь точно знал – дети вполне упругие и мускулистые существа.

Загипнотизированная Мария Ивановна подчинилась команде, взяла малыша. И сразу ловко – попой малыш уселся на ее согнутую руку, другой Мария Ивановна поддерживала Петьку за спинку. Их лица оказались одно против другого, Петька изучал няню. Ольга замерла. На собственном опыте не раз убеждалась: бывает, что маленькие дети после трех секунд рассматривания незнакомого человека заходятся в плаче – не понравились им дядя или тетя, уберите, уведите, не хочу его. Особенно досадно, когда истерика младенческой ненависти обрушивается на врача или близкого родственника. Старший сын Ольги долго терпеть не мог дедушку, Ольгиного свекра. Хотя в этом конкретном случае мальчика можно было понять.

Петька не разревелся, произнес что-то среднее между «дю-дю» и «вю-вю», двумя ладошками шлепнул няню по щекам. Ольга облегченно перевела дух. А Петька тюкнулся головой Марии Ивановне в лицо, беззубым слюнявым ртом захватил ее подбородок…

Андрей уже знал, что мальчишка все пробует на вкус, теперь ему взбрело испробовать чужое лицо.

Но Мария Ивановна этого не знала! Ребенок ее поцеловал! Только увидел и поцеловал! Как родную! Она пережила бурю эмоций. Словно разом смыло с нее давнюю тоску и печаль, горе, отчаяние и безысходное ощущение собственной бесполезности. Несколько секунд внутри была пустота, чистая и новая, а потом хлынула благодать – ворвалась и затопила до горла, которое стиснулось в болезненно-приятной судороге.

Мария Ивановна не замечала, что плачет. И боли не чувствовала – Петька уже забрался ей в голову, стиснул волосы в кулачок и отчаянно драл…

– Пойдем, – шепотом позвала Ольга брата, взяла его за руку и потянула к двери, – пусть они тут знакомятся.

В другой комнате между сестрой и братом состоялся торопливый и бурный диалог, хотя и на пониженных тонах, чтобы няня не услышала.

– Чего она плачет? – возмутился Андрей.

– От полноты ощущений.

– Бред. Она срок мотала?

– Что делала?

– В тюрьме сидела?

– Хуже! У Марии Ивановны абсолютно трагическая судьба. Сначала парализовало ее прабабушку…

– Погоди! – Андрей не собирался выслушивать историю семьи Марии Ивановны до седьмого колена. – Может она забрать Петьку к себе? Я сейчас бы их отвез.

– Не может! – отрезала Ольга. – Квартира Марии Ивановны не приспособлена для ребенка. Там запах!

– При чем здесь запах? Пусть у нее хоть козлами воняет! Уберите от меня мальца!

– Ой! – пропустив мимо ушей требование брата, всплеснула руками Ольга. – Я забыла договориться с Марией Ивановной в отношении ночевки. Она и ночнушку не взяла, и туалетные принадлежности. Хотя последние в ее обиходе самые минимальные.

– Опять ты про «ночевки»! Посторонние тетки в моей квартире спать не будут! К твоему сведению, я привык ходить по СВОЕЙ квартире в трусах и менять привычки не собираюсь!

– Андрюша! – вздохнула Ольга. И менторским тоном, которым разговаривала со своими неразумными детьми, продолжила: – Ты сегодня сколько раз вставал к Петеньке? Три раза, не меньше? Тебе же перед работой надо выспаться. А если его газики будут мучить, или зубки начнут резаться, или перемена погоды, то вся ночь превратится в сплошной…

– Оля! Давай раз и навсегда договоримся! Этот ребенок у меня временно. Не собираюсь из-за него ломать свою жизнь и не спать ночами. Завтра… в крайнем случае послезавтра сдаю анализ и…

– И? Вот предположим, что анализ подтвердит твое неотцовство. Кстати, я в этом сомневаюсь и думаю, что анализ ДНК не быстро делается, на несколько недель затянется. И все-таки. Пусть ты не отец. Что дальше?

– Как «что»? Отдаю Петьку.

– Кому?

– Государству!

– Формулировка расплывчата. В Думу понесешь, что ли? Или в Кремль?

– Не может быть, чтобы законом не были предусмотрены подобные случаи.

– Но пока суд да дело, ты должен сосуществовать с ребенком.

Андрею нечего было ответить, только развел руками.

– Кстати, не вздумай говорить Марии Ивановне, что Петька не твой сын!

– Это еще почему?

– Потому что я смогла ее уломать, только обрисовав картину твоего внезапного несчастья: жена бросила с ребенком…

– У меня нет жены!

– Не заикайся об этом, если не хочешь сам сидеть с Петенькой!

– Шантаж!

– Временный. Убеждена, что, привыкнув к Пете, Мария Ивановна ни за что его не бросит. Все нормальные люди привязываются к маленьким детям.

– Значит, я ненормальный.

Ольга недоверчиво хмыкнула и принялась перечислять необходимое для ребенка оборудование.

– Во-первых, кроватка.

– Согласен, хватит ему диван занимать.

– Во-вторых, манежик.

– Что это? Что-то вроде загона? Ладно, слово «загон» радует мой слух, пусть будет манежик.

– В-третьих, прогулочная коляска…

– Куда «прогулочная»? На улице тридцать градусов, обойдется без прогулок.

– А потом?

– Потом Петьки здесь не будет.

Проигнорировав последнее замечание брата, Ольга перечислила еще кучу вещей и приспособлений…

– Мне кажется, тебе нет смысла их покупать, – подытожила Ольга.

– Наконец-то наши мнения совпадают!

– Ведь где-то, у бабушки с дедушкой, – Ольга взяла противную манеру пропускать мимо ушей сарказм брата, – Петенька раньше жил. Следовательно, все это у них есть. Надо попросить.

Предчувствие настойчиво подсказывало Андрею: если Петька обоснуется тут вместе со своим барахлом, то выставить его будет значительно сложнее. Но бессонная ночь, обкладывание ребенка подушками и самое позорное – хождение с ним в туалет диктовали желание избавиться от неудобства.

Андрей сомневался, раздумывал, но тут, как по заказу, проявился дедушка, позвонил, так и представился:

– Это я, дедушка Семен Алексеевич. Из больницы вырвался, бульон куриный жене сварить, может попьет. Аппетита у Танюшки совсем нет. И за Петруху переживает. Как он?

– Нормально. Срыгивает.

– Случается, если после кормления на живот положить.

– Это я усвоил.

– Андрюха! Не держи на нас зла! Мы ведь не сволочи, просто обстоятельства невозможные.

«Кроватка! И манеж, и коляска!» – громким шепотом напоминала брату Ольга.

– Так, дедушка Семен Алексеевич, – сдался Андрей. – У вас имеется Петькина кроватка, загон, в смысле манеж, и… ладно, ладно, заткнись, это я не вам… и коляска?

– Конечно, есть. Тут приданого вагон, все я допереть не мог. Приедешь, заберешь?

– Диктуйте, как проехать.

Ольге очень нравилась роль командирши-наставника. Мария Ивановна внимала науке ухаживания за младенцем с благоговейным трепетом. Брат хоть и скулами играл, но поехал за мебелью и вещами для Петеньки. Уже в дверях Оля напомнила ему, что надо купить продукты, ведь няня питаться должна. Ольга предпочла не услышать, куда брат послал ее вместе с няней.

У Марии Ивановны слегка болело лицо. Сводит непривычные к постоянной улыбке мышцы, поняла она. Когда-то давно, ей было лет двадцать или тридцать, происходило подобное, но с обратным знаком. Просыпалась утром, и болели все до одного зубы, верхняя и нижняя челюсть… Потому что ночью, во сне, прорывалось запрятанное отчаяние, и она что было сил стискивала зубы…

Коломийцевы жили у черта на задворках, в конце московской географии. Про подобный район однажды кто-то сказал Андрею: туда высылали детей за непочтение к родителям. Лезет в голову тематически вредная ерунда! Хорошо, что машина завелась и на улице свободно. В такие холода многие на приколе. Зима две тысячи шестого запомнится, тридцать лет не было морозов, когда столбик градусника ниже тридцати падает. Радио сообщает: на Кубани в садах вымерзли все косточковые – сливы, вишни, черешни. Мама, когда звонит, не жалуется. Вдруг у них отопление лопнуло? Не заикнется о своих проблемах, копейки не попросит. Кто бы мог подумать, что у него с мамой установятся холодно-отстраненные отношения? Он не может ей простить, что после смерти отца вышла за брюхатого полковника-отставника, а она не в силах проглотить обиду – сын меня не понимает. Но внешне все благопристойно – периодические телефонные разговоры, вежливое общение, дежурные вопросы и ответы. Если бы он сообщил маме, что на него свалился фиктивно собственный ребенок, как бы она отреагировала? Наверняка – примчалась, суетилась, хлопотала. И как бы отрабатывала свою вину перед памятью отца. Смотри, сыночек, я по-прежнему добрая и хорошая. Или он все придумывает про мамину корысть? Неважно. Кого бы он, не задумываясь ни секунды, попросил о помощи – это бабушку, но ее давно нет. Бабушка, свирепого вспыльчивого нрава, бессарабских гремучих кровей, обладала сокрушительной, нерассуждающей добротой. Ольга похожа на бабушку. А мама, оставшись вдовой безутешной, не выйдя за пенсионера-полковника, стала бы как Мария Ивановна? Тоже не сахар.

Андрей собирался высказать все, что думает о сложившейся ситуации и о подлой семейке, подкинувшей ему ребенка, но заготовленные слова так и не были произнесены. Клеймить Семена Алексеевича не повернулся язык. Дедушка выглядел несчастным, раздавленным свалившимся на него горем. Постоянно твердил извинения, оправдывался и жаловался на судьбу, отнимающую у него жену, с которой душа в душу прожили тридцать лет. Заявить ему: плевал я на ваши проблемы и чтоб завтра у меня ребенка не было – обозначало пнуть человека, стоящего на коленях.

Андрей только возмущался, когда собиравший Петькины вещи дедушка норовил выгрести все подчистую и упаковать в двадцать мешков.

– Куда вы столько игрушек толкаете? – Сам-то он был уверен, что хватило бы и трех погремушек, ведь не месяц же Петька у него прогостит.

– Вот еще только барабан, Петькин любимый, развивающая игрушка.

Семен Алексеевич ударил в барабанчик, по пластиковой поверхности побежали огоньки и заиграла примитивная музыка, вроде чижика-пыжика.

– И что оно развивает?

– Леший его знает, – ответил дедушка и затолкал барабан в переполненный пакет.

– Вообще-то я приехал за кроватью.

– Разбирай ее, там крепления на болтах, а я манежик упакую. И это… извини, но Петькина одежонка вся грязная. Не успевал я стирать, когда бабушка заболела.

Машина Андрея оказалась забита – и багажник, и заднее сиденье. Грязное детское белье везет – чудно! Жизнь удалась, то есть летит в тар-тарары. Андрей ощущал себя человеком, попавшим в ловушку, который безошибочно знает, что совершает ошибку, но не способен изменить обстоятельства. Раздражения добавлял периодически включавшийся барабан. Во время торможения на сумку с игрушками что-то падало, и барабан отзывался идиотской музыкой.