– Таможня пропустила контрабанду. Щипцы для завивки волос – это наша дочура. Электрических розеток им по пути не встретится. А твой, Настя, поволок-таки рогатки и арбалет. Пусть. Ноша должна продавить хребет, чтобы от нее отказаться.

– А что тайно несет Борис? – напрасно спросила я.

После легкой заминки Семен ответил:

– Взрослый человек. Отвечает не только за себя, но и за детей.

Могла бы и не спрашивать. Борис наверняка в запасные штаны и чистые футболки засунул водку. Допинг, необходимый наркотик для поддержания хорошего настроения и бодрого духа. Одной бутылки на две недели ему не хватит. Значит, минимум взял две или три.

– Так лучше, – сказала я.

Имея в виду, что мой муж в легком постоянном подпитии сносный и относительно надежный человек. Когда трезв – хмур и немногословен. Под хмельком у него и координация лучше, за детей можно не волноваться.

Маше и Семену не требовалось уточнений. Они верили мне, как верят только родные люди. Знали, что своего сына и племянницу я не подвергну опасности.

На следующий день Семен тоже уехал в командировку – перевозить и устанавливать многотонный церковный колокол.

Маша убирала в квартире. Мою помощь решительно отвергла:

– Делай упражнения! Не смей пылесос трогать! Я сама, а ты: раз два-три-четыре, повороты, наклоны. Без халтуры! Глубже вдох, сильнее выдох!

Мы взопрели: я – от эгоистичной физкультуры, Маня – от полезной уборки. Сестра меня баловала. Какое удовольствие, когда тебя балуют! Меня баловали только мама и Маша. Сын учится этой науке. Научится – еще большее счастье будет.

Ух! Устали! Мы плюхнулись: Маша на диван, я – в кресло.

– Кто первым в душ? – спросила Машка.

И тут же одновременно завопили:

– Я-а-а!

– Я-а-а!

Нам было под сорок лет, взрослые женщины. А мы сцепились в рукопашной, как подростки, как тридцать лет назад. Боролись на диване, свалились на пол, катались от ножек стола до телевизора. Я таки Машку – на лопатки, припечатала к ковру.

– Ой! – вопила она. – Кто у нас на спину больной? Кто был парализованный? Да на тебе бочки возить! Иди к Семену в бригаду заместителем главного грузчика.

После душа мы закутались в махровые халаты. Мне достался халат Семена: кисти на середине рукава, по полу длинный шлейф тянется. Маша веселилась, говорила, что я похожа на детдомовца, которого отогрели, отмыли, подходящей одежды не нашлось, и сиротку одели во взрослое.

Мы пили чай с мятой. Оля спросила:

– У Бориса это… с выпивкой серьезно?

Я неопределенно взмахнула рукой. Мамин жест: мол, не хочу сейчас об этом говорить. В последнее время я стала ловить себя на том, что повторяю мамины движения, мимику.

Да и что бы я сказала Маше? Что наш брак – добровольное сосуществование тихого алкоголика и честолюбивой дамочки, чьим грандиозным планам мешает слабое здоровье?

Сестра переменила тему:

– Оля настойчиво приглашает к себе. Давай сходим ненадолго, а то неудобно.

– Почему бы и нет?

– Согласна? Замечательно! Прямо сейчас ей позвоню.

Получив сообщение о визите, Ольга, наверное, засуетилась. Потому что Маша ее успокаивала: никаких столов парадных не устраивай, только чайку попьем.

Квартиру Оля с Лешей получили за выселением. На ремонт у них денег не было, да и не накопилось до сегодняшнего дня. Квартира представляла собой унылое зрелище. И не только потому, что требовалось давно поменять окна, двери, пол, ободрать старые обои и наклеить новые – словом, ремонтировать основательно. У Оли было грязно. К нашему приходу она, очевидно, пыталась навести порядок. Но такая уборка называется – развести грязь ровным слоем. Никуда не делись пустые банки под столами, воткнутые в обрезанные пластиковые бутылки побеги комнатных растений с клубкам белых корней – пересадить следовало месяца два назад, чайная посуда с коричневыми неотмытыми потеками, помутневшие хрустальные вазы, солидный слой пыли в серванте и на экране телевизора. Сама Ольга за годы, которые мы не виделись, раздобрела, точно вспухла. Но и я не помолодела. О чем Ольга мне сообщила, едва мы расцеловались:

– Какая ты стала!.. Усохшая.

– Мерси! – усмехнулась я.

– Ой, извини, ты же болела!

– Не заразно.

Оглядевшись в квартире, я невольно подумала: «Чему она дочерей научит? Вырастут такие же неряхи».

И ошиблась. Ольга показала комнату девочек. Порядок и чистота идеальные. Книги на полках стоят по росту, куклы сидят чинно, причесанные как перед балом. На полированных письменных столах – ни пятнышка, тетрадки, учебники – стопками, ручки, карандаши – в стаканчиках. Не валяются ни брошенная в спешке блузка, ни джинсы.

– Это все моя Ленка, старшая, – сказала Ольга. – Забодала всех чистотой. Плешь проела – поменяйте нам обои старые, краску купите, я на окна и батареи смотреть не могу…

Ольга жаловалась на дочь, мы прошли в кухню, где запущение всегда более заметно. Несмотря на то что мы предупредили – только чай, Ольга затеяла пир. И, естественно, ничего не успела. На плите булькали в кастрюльке выпустившие белок яйца – для оливье. На столе – картошка в мундире, которую начали чистить для салата и селедки под шубой, сама селедка, халтурно освобожденная от костей, в блюдце замоченный чернослив, который планировалось нашинковать грецкими орехами, уже освобожденными от скорлупы, горой насыпанной, соленые огурцы в банке, вареная колбаса, пустые пакеты, ножи, ложки, разделочные доски – на столе не было пяти квадратных сантиметров пустого места. Словом, картина: много хочу, мало умею.

– Ой, девочки! – глупо и бодро сказала Ольга. – Я сейчас быстренько все доделаю.

«Здесь быстренько часа на два», – подумала я, но вслух сказала:

– Для чего еще подруги, как не в помощь?

Мы распределили обязанности и приступили к работе. Ольга продолжила рассказывать о дочери. Будто кран закрыли на минуту, а потом снова открыли.

– Ты, говорит, мама, неаккуратная. А когда мне аккуратной быть? Как проклятая с утра до вечера, весь дом на мне. Я ей: не нравится, сама убирай. Она: за вами, мол, не наубираешься. И в туалете воняет. А это, отвечаю, сортир, а не розарий. Ну, туалет-то она моет. Перчатки натянет и драит. Ты, говорю, еще маску напяль…

– Оля, – перебила я, – а младшая дочь?

Ольга запнулась, словно только вспомнила наличие второй дочери.

– Со старшей пример берет, тоже гонор начинает показывать. И вот Ленка мне…

– Как девочки учатся? Я увижу их сегодня?

– Не, они у бабушки. Учатся? Да, нормально. Значит, Ленка мне претензии…

Все родители время от времени жалуются на детей. Но львиная доля в наших жалобах – гордость за детей. Я, скажем, возмущаюсь: сын два месяца сидел в каком-то молодежном чате, прикидывался летчиком-полярником и морочил головы взрослым девушкам. Подтекст моих речей – мальчик с компьютером на «ты». В Ольгиных словах подтекст не просматривался. Но предположить, что она из двенадцатилетней девочки сделала себе врага, было нелепо. Да и вникать не хотелось. После нашей с сестрой веселой потасовки и совместного принятого душа настроение было самое благостное.

– Будет тебе, Оля! – примирительно сказала я. – Радуйся, что дочери такие чистюли. Безо всякого твоего усилия, – не удержалась от шпильки. И тут же перевела на Пушкина, вспомнила его слова. – Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей.

– О, ногти! – подхватила Ольга, которой каждое лыко было в строку. – Как сядет Ленка за маникюр, так три часа возится. Кутикулы выводит. У меня отродясь никаких кутикул не было…

– Оль, хватит! – попросила Маша. – Несешь и несешь! Можно подумать, что ты дочь не любишь.

– Как не люблю? – опешила Оля. – Разве можно не любить?

– Тогда не наговаривай на ребенка. А то Настя подумает, что ты не мать, а ехидна.

– Ты что? – испугалась Ольга. – Настя, правда?

– Ни в коем разе, – успокоила я. – Стремление к совершенству бесконечно. Хотя… чего тебе стремиться? Ты всегда была воплощенным совершенством.

Маша лягнула меня под столом ногой. Оля иронии не поняла.

– Помнишь, – спросила я, – как ты надевала мои вещи и однажды я тебе устроила разнос?

– Не помню, – удивилась Оля. – Так было?

– А как мамину чашку разбила?

– Что-то смутно вспоминаю.

– Ничего удивительного. Ты была настолько поглощена Лешей, что ничего вокруг не замечала.

На лице Ольги скорее досада отразилась, чем благостное воспоминание. Я не успела понять, в чем дело, как пришел сам Алексей.

Если за прошедшее время Ольга раздалась, я усохла, то Леша почти не изменился. Слегка заматерел и морщин мимических прибавилось. Он по-прежнему улыбался, стеснительно и мило. Не знал, как здороваться со мной, – обняться? за руку?

Ольга приветствовала мужа вопросами, заданными грубым тоном:

– Майонез купил? Забыл?

Меня поразило ее лицо. Ведь как на него прежде смотрела! Как на божество! Не дышала, налюбоваться не могла. А теперь! Губы поджала, в глазах – неприкрытое презрение.

Я подошла к Леше, поцеловала его в щеку:

– Здравствуй!

– Настя! Сколько лет, сколько зим!

Он еще шире улыбнулся, что тут же было отмечено Ольгой:

– Чего лыбишься? Все лыбится! Всю жизнь с улыбочкой. А майонез кто купит? Нам для оливье нужно и в селедку под шубой слоями покрывать.

Ругать Лешу за улыбку, природную, неотъемлемую составляющую его лица и мимики, все равно, что обвинять человека в том, что глаза у него зеленые, а не карие.

– Несись в магазин, – продолжала командовать Оля. – Одна нога здесь, другая там. Еще вина купи… или… Девочки, может, шампанского или коньяка? – расщедрилась она.

И меня снова шокировала игра ее лица: повернувшись к нам, Ольга излучала добро и радость, обратившись к мужу – злобную усталость.

– У меня денег не было, – оправдывался Леша.

– А у тебя их никогда нет! – с готовностью усмехнулась Оля. – Работничек! Добытчик! Захребетник!

– Помолчи, – скривился Леша. – Хоть при чужих.

– А Настя нам не чужая, мне от нее скрывать нечего. Держи деньги. И майонез на перепелиных яйцах не покупай, перепелиными я брезгую.

«Она брезгует! – мысленно возмутилась я. – Посудой в жирной смазке не брезгует. С газовой плитой, которую столетие не мыла, живет не страдает. На драный линолеум и тараканьи следы не морщится. А диетические яйца не угодили принцессе!»

Маша поняла мое состояние и постаралась перевести все в шутку, когда Алексей ушел.

– Ведь как Ольга высчитывала? Выходит замуж за лейтенанта, через два года он старший лейтенант, потом капитан, майор… Словом, к тридцати годам Ольга у нас генеральша.

Юмор на данную тему Ольге был недоступен. Она серьезно подтвердила:

– Вот именно! Из-за него недоучилась, техникум бросила, увез на край света.

Уж вернулся Леша из магазина, а Ольга продолжала расписывать его недостатки. Как Леша медленно продвигался по службе, только до капитана дослужил, каким олухом себя выставил в той истории с самоубийством солдата, как Лешу сделали крайним, а он только ушами хлопал… Называла мужа, который тут же находился, только в третьем лице: «он», «его», «ему». Попытки Маши заткнуть подругу не увенчались успехом. Ольгу несло. Сменила пластинку: час назад старшую дочь хаяла, теперь мужа.

Леше было неудобно, но не слишком. Он слабо огрызался, но жену не приструнивал. Привык.

Настроение у меня испортилось. Не могла постичь, как роковая любовь может переродиться в пошлые дрязги. Хотя известно: любовная лодка разбилась о быт. Но у Ольги была даже не лодка, а космический корабль, который летал в космосе, высоко над всем земным. А потом, выходит, с орбиты спикировал?

Закончив с оливье, я вымыла руки под краном и сказала Ольге:

– Достаточно! Все поняла. Леша пока не оправдал твоих надежд, это еще в будущем.

– Да чего от него ждать…

– Оля! Хочу тебе сказать, что мужчины вообще, все и каждый в частности, имеют уйму недостатков. Вот, например, мой муж Борис. По выходным ездим на дачу. И он ведет машину так, что солнце лупит мне в глаза.

Ольга кивнула, надеясь услышать, как я вторю ей, думала, что в моем лице встретит активистку популярного женского клуба «Мой муж тиран и кретин».

Ольгиных надежд я не оправдала:

– Как будто трудно Борису встать пораньше и переставить солнце на другую сторону. Правда, к даче одна-единственная дорога. Лентяй! Так и мучаюсь: утром на дачу – солнце в лицо; вечером с дачи – светило в физиономию. Одно утешает: Борису в равной степени достается.

Маша и Леша рассмеялись. До Ольги не сразу дошло.

– Это юмор? Я тоже анекдот знаю. Муж говорит жене: дура! А она ему: да, я дура! А был бы ты генералом, называли генеральшей.

Ольга торжествующе посмотрела на Лешу. Он привычно улыбнулся, будто извиняясь за неудавшуюся карьеру и одновременно намекая, что не в карьере счастье.

Милый вечерок предстоит, подумала я. Женщина, которая мечтала стать генеральшей, до гроба не простит мужу обманутых надежд. Если она и признает превосходство других мужчин из высшего командного состава над ее супругом, то никогда не согласится на превосходство их жен. Никогда. Супруга генерала ничуть меня не краше, просто удачливее. Ей повезло, а мне не подфартило. Будто замужество – это долгосрочные инвестиции. Только через несколько лет станет ясно, купила акции успешного предприятия или провального. Но ведь тогда, в космический период ее любви, Ольга не думала ни об акциях, ни об инвестициях – даже в других словах, но с аналогичным смыслом. Она пассивно умирала без Леши и активно умирала в его присутствии, требуя, как наркоман дозы, поцелуя, объятия. Интересно, на каком этапе произошла переоценка? Когда беззаветно любимый начинает рассматриваться в качестве средства передвижения по карьерной лестнице? Через год, три, пять после свадьбы? Когда рай в шалаше оборачивается прозябанием в трущобе?

– Настя!

– Настя!

Ольга и Маша окликают меня, а я не слышу.

– Задумалась о чем-то приятном? – спрашивает Ольга. – Или о ком-то приятном?

Намек прозрачен, но в нем не чувствуется солидарности неверной жены. Скорее – вызов супругу: я могла бы иметь (как Настя?) батальон любовников, но я верна тебе, неудачнику. В том, что она верная жена, я не сомневалась. Блудливые жены не пилят мужей с утра до вечера.

– Оля? Когда, через какое время после свадьбы, ты стала смотреть на Лешу как на паровоз, способный доставить в генеральскую благодать?

– Чего-чего? – Ольга не понимает меня.

– Мы с тобой давно не виделись, когда-то ты умирала без Леши…

– Ой, умирала! – перебивает Ольга. – Девочки, так страдала! Один раз увидела его на крыльце училища… Выходит, я два часа на улице ждала, красивый, стройный, у меня дыхание остановилась, и так по-маленькому захотелось! Испугалась! Что ж я тут обсикаюсь? По ногам потечет, все увидят: дежурный офицер и мальчики на вахте? Еле сдержалась. А потом? Стоило мочевой пузырь в узел завязывать? Посмотрите на него! Чего ты улыбаешься? Вспомнил, да? Нашел дуру, которая за тобой в огонь и в воду. Неси оливье на стол. И тарелки достань из серванта. Которые внизу, от сервиза.

– Леша, я тебе помогу, – подхватилась Маша.

И не забыла полотенце – протереть тарелки, которые наверняка были пыльными.