«Такие тонкие, что аж звенят …»

Такие тонкие, что аж звенят —
без ветра и без всякого мороза.
И я на них нанизываю грёзы —
и тоже будто звонкая. Меня

вытягивает даже выше веток,
когда не претендую выше быть.
Но кто-то, без приказов и мольбы,
ценил неприхотливость ту, – советы

не раздавая. П р о с т о помогал.
И проще становился текст для звука.
Я резала слова на дольки лука.
Без слёз и соли.
Пафос задолбал.

«Бабочки простынке не мешают…»

Бабочки простынке не мешают.
Бабочки животик не скребут.
Просто нарисованная шалость:
помнить, что любой художник – плут.

Помнить, что животик – не картинка;
что живой нуждается в живом.
Даже если тот животик – спинка
стула с убаюканным котом.

Нет ему простынок – да и ладно.
Сам себе сопливчик шерстяной.
Моль ведь тоже бабочка. Крылатый
ангел, озабоченный жратвой.

«Утешиться вчерашней суетой…»

Утешиться вчерашней суетой,
что двигала рутинный мир по датам,
пока не вышла в чёрный выходной,
как будто в дверь, ведущую куда-то.

Бежать, бежать… бежать ли? и куда?
Тупик себя насилует до трещин.
И эта ролевая срамота
ни грешникам не верит, ни святейшим.
…

А если выйти в мае? Замуж. Вдруг
по штампу той весне не повториться? —
и руки без тепла любимых рук
озябнут так, что больно и
влюбиться.

«Я их вытащила до буквы…»

Я их вытащила до буквы
да и вынесла за порог.
Пусть тебе сочинят подруги,
что увидеть во мне не мог.

Тяжело мне таскать ненужность,
а для нужности – нет причин.
Забирайте чужого мужа!
Изучайте на нём мужчин.

Обнаружатся ли причины
поделиться с другими? Но
горемычной моей гордыне
даже буквы делить смешно.

Привыкаешь

Привыкаешь к отрешённости.
Привыкаешь к безысходности.
А потом и это кажется
лучшим выходом из бед.

У моих незавершённостей —
запах выгоревшей осени,
пепла лиственного кашица,
пенки выхлюпанной цвет.

Вроде нет – а всё мерещится.
Вроде есть – а всё не явится.
В полувзгляде – очевидное.
В полувзмахе – оборот.

Ничего во мне не лечится,
если тут же не ломается.
И тобой не я забытая,
если память мне же врёт.

Не Солнце

Не солнце пятнами смутить.
Не человека сделать зверем.
Не год закончить без пяти.
Не путь пройти, шаги замерив.

А просто выучить слова,
которым «не» не пригодится.
Когда найдёшь их – рифмовать
начни с молчанья. В нём страницы
не упрекнут за их позор
твоё количество Величеств.
И больше вымышленный вздор
не будет истиной двуличной.
……

О чём здесь думать? —
Ни о чём.
С утра живу ли? —
Просыпаюсь.
И мысль тягаю кирпичом.
Нелепый труд.
Но надрываюсь,
как будто строю
скорбный Дом.

«линия на линию…»

линия на линию
не легла, а хочется
крепче видеть веточку —
ветру не слуга.

если кровь – то инеем.
если имя – отчеством.
так и вспомнит девочка
жизнь без двойника.

ветром не обласкана,
им и не поломана.
линия на линии
где-то глубоко —

согревает красками:
цвет ли это, слово ли, —
но уже не синяя
грудь от кулаков.

Ради будущего

Потихонечку всё и сбудется.
Всё сбывается: жизнь и смерть.
Опустеют родные улицы,
неродных заселяя впредь.

Сверху глянется: смена дивная!
Знать, рождает ещё земля.
Август спелою паутиною
ублажает голодный взгляд,
что охочий до женской (грусти ли?).

Бабье лето успеет в срок
распрощаться с земными чувствами —
и запомнить прощанье впрок.

Снова по-старому

Нашёл, о чём переживать.
То осень вновь не угодила.
То новую б придумать мать,
чтоб нового тебя родила

весной. А, впрочем, всё равно.
И там найдёшь весомый повод
мечтать о музыке без нот,
чтоб к нотам – ласковее слово.

Ласкать неласковых – не блажь,
а волонтёрская работа.
Ты, сколько взял, – уже не дашь,
а дашь – вернуть вдвойне охота.

И снова осень ни при чём.
Одна словесная добавка.
Ей и самой ни горячо
ни холодно: гореть
иль плакать.

«В тех часах сломалось время…»

В тех часах сломалось время.
В этом времени – часы.
Я старалась стать мудрее:
будто враг – почти как сын

д а н. И слава Богу, если
враг достоин быть родным.
Но опять – ни врозь, ни вместе.
Где реальность, там и сны

вместо яви. «Мы на время»,
«мы без времени» – для фраз
одинаково. Мудрее
стать не может про запас.

Спички-птички

Короб'ок рассыпается —
спички летят.
На полу безопасней:
лежи без ожогов.
Или нежно на головы
им наступать?
До чего же сегодня
я зла и жестока.

Нет. Сегодня – иначе.
Вчера тяжелей.
Но вчера под ногами
ничто не мешалось.
Чем не счастье полётом
шальных заболеть —
и к несчастным упавшим
испытывать жалость…

«Сколько ветра одержимого…»

Сколько ветра одержимого
этой ночью!.. Скользкий вой
облизнулся – и души моей
не признал своей душой.

Поглотил. Разочарованно
призадумался: зачем?
Изнутри не коронованный
и снаружи раб ничей.

Был бы чей – и то понятнее,
с кем война и для чего.
А пока – одно занятие:
тешить воющий живот.

Непогода непогодою,
а душе без смысла как?
Гордый выдуман негордою.
Пусть потешится пока.

Молиться о тебе

Молиться о тебе не обещаю,
но помнить буду – сколько проживу.
Деревья рассыпаются прощаньем,
и свет галлюцинаций наяву
становится всё тише и покорней
грядущей Тьме, —
разбуженной родить
мир заново.

Прости мои укоры —
и я прощу твоё пустое:
«Жди».
………

Очнутся прошлогодние деревья,
корнями прорастая в небосвод,
и мир наш – перевёрнуто-растерян —
себя в иной вселенной соберёт.

Ни тепло ни холодно

Не мёрзни, мой любимый: это
не те метели, что метут.
У них в роду – сплошное лето.
А если злятся, – то не тут.

Тебя не трогают. Довольно
того, что мной увлечены, —
и околпаченная воля
свободна в четверть стороны.

Всё остальное втихомолку
переживается внутри,
сгребая грустное в сторонку,
где можно грусть благодарить
за то, что помнится и радость
(две чаши выпитой судьбы).

И я меж них смакую разность,
чтоб этой разностью и быть.

Если прощаться

Если прощаться, то мало стихов.
Мало для плача быть смехом.
Ч т о ты увидишь, когда балахон
шире с душою пов'ерху?

Незачем туже себя ушивать:
вылезут рёбра наружу —