Глава 4

Сейчас, когда я наконец выговорилась и упорядочила все теснящиеся в моей голове теории, стало заметно легче. Вместо холодного оцепенения и жалости к себе у меня появилась решимость. Хотелось казаться сильной и независимой. «Отец невиновен, и я не дам списать на него все висяки», – твердо решила я и зашагала на автобусную остановку.

Странное место вокзал, ты здесь всегда между. Между прошлым и будущим, между одним городом и другим. Наверное, поэтому чувствуешь себя здесь неуютно, все время чужой. Маневрируя между пассажирами с детьми и собачками, между тюками и чемоданами, я вошла в шумное, пропахшее креозотом здание вокзала. Огляделась вокруг и двинулась к табличке с надписью «Камеры хранения». Сердце мое стучало в груди почти так же тяжело и часто, как колеса проезжающего мимо станции товарного состава.

Пройдя небольшим полутемным коридором, я оказалась в помещении с искусственным освещением без окон. Справа у стены располагались ячейки для хранения. Я вытащила из кармана ключ. По форме должен подойти, но как выбрать нужную ячейку, их тут полсотни.

– Что-то потеряла?

Я обернулась на голос и только сейчас увидела сидящую в углу с книжкой женщину в синей униформе.

– Да. – Я показала ей ключ. – А как понять, от какой он дверцы?

– На нем номер, – опустив руку с книгой на колени, ответила она.

– Точно, – приглядевшись, я заметила почти стершуюся цифру 11 на потемневшем металле. – Спасибо.

Я быстро пошла вдоль ячеек в поисках нужного номерка. Вставила ключ в замочную скважину и, переведя дыхание, повернула. Дверца отскочила, и я увидела аккуратно сложенные друг на дружку папки, такие же, как в кабинете Мамедова. Сердце мое подпрыгнуло до самого горла. Я выгребла документы и, обхватив обеими руками, поспешила к выходу. Хотелось поскорее убраться отсюда, казалось, меня сейчас кто-нибудь обязательно остановит и отберет мое сокровище и я так и не узнаю, что же на самом деле случилось с папой.

Я едва дождалась, когда доберусь до дома. Пару раз даже хотела присесть на скамейку и просмотреть содержимое хоть одной папки. Неопределенность убивала. Правда, я была почти уверена, эти бумаги имеют отношение к делу, в котором обвиняют отца.

Я вошла в прохладный, пахнущий плесенью подъезд, взбежала по лестнице на третий этаж и захлопнула входную дверь. На пару минут плюхнулась на обувную полку, чтобы унять пульсирующее сердце, одну за другой сбросила с ног туфли и зашла в нашу с Натуськой спальню.

Хорошо, что дома никого, можно спокойно изучить бумаги. Я сгрузила папки на стол и села, придвинув к себе первую. С самого верха на стопке бумаг лежал неподписанный конверт. Мое желание прочесть находящееся внутри письмо было почти так же велико, как и страх перед ним. Я взяла конверт трясущимися пальцами за уголки и достала несколько сложенных пополам тетрадных листков. Почерк папы я узнала сразу и, борясь с окатившей меня с ног до головы тревогой, вцепилась взглядом в синие закорючки букв, пожирая их целыми предложениями.

«Здравствуй, дочка.

Родная, прости моя. Если ты держишь это письмо, значит, я далеко от тебя. Мне не хочется думать, что я за решеткой, мысль о смерти мне ближе. Но, что бы ни произошло, я знаю, тебе одинаково больно. Поэтому я прошу у тебя прощения за все то зло, что причинил тебе. Мысль о самоубийстве посещает меня не в первый раз. Два года назад я был на грани. И только ты, Юлька, вытащила меня с самого края. Я не знаю, как ты обо всем узнала, но уверен, что ты точно все знаешь. Вот сейчас пишу тебе, а разум продолжает сопротивляться правде. Но заверяю тебя, родная моя, все в этом письме чистая правда. Все до последней буквы, как бы ни сложно было в это поверить. Постараюсь быть беспристрастным наблюдателем, хотя и по прошествии двух лет та страшная картина стоит перед моими глазами, лишая трезвости мысли. Перехожу к делу Далис.

Эта история началась в июне 1968 года. Нашу группу вызвали в подмосковный поселок Перепелкин Луг. Возле калитки, ведущей к дому, зарубили известного писателя Владлена Семеновича Иволгина. Мы прибыли на место через час после убийства. Писателя уже успели перенести с улицы в дом, и сейчас он лежал на диване мертвый. Удар топора пришелся ему в лицо и раздробил лобную и лицевую кости. Опознала его, как ни странно, соседка, которая встретила Иволгина, уже смертельно раненного, у калитки. Она даже успела перекинуться с ним парой слов. Заметив кровь, женщина, естественно, спросила: «Что случилось?» Но вот ответ Иволгина привел в замешательство не только пожилую соседку, но и опергруппу: «Ничего страшного, это я сам». Странная фраза для человека, который через минуту свалится замертво на землю, не дойдя до дома несколько метров.

Конечно, возможные улики, которые могли остаться у калитки и на дорожке, ведущей в дом, были затоптаны посельчанами, которые слетелись к месту преступления чуть не всем поселком. Да и без улик было понятно, что это злодеяние совершил кто-то из своих (вспомни слова покойного).

Пока я возился с телом, следователь опрашивал родных и соседей. У Иволгина было четыре дочери: старшая Яна – его дочь от первого брака. Его первая жена захворала и померла, а дочку-подростка он забрал к себе. На момент гибели отца ей было восемнадцать. Две девочки-двойняшки – шестнадцатилетние Майя и Лариса, и дочка его второй супруги Ирины Иволгиной от первого брака – Ада. Ей на момент смерти отчима было почти двадцать. Все пять женщин были убиты горем. Никто ничего существенного сказать следствию не мог. У всех пятерых было алиби. Яна готовила обед и все время находилась на кухне. Майя и Лариса только что вернулись из Дворца пионеров, где уже три года занимались в танцевальном кружке. Жена Ирина с Адой ездили в город за покупками и вернулись спустя час после убийства. Из всех домочадцев именно у них мог быть мотив убить Иволгина. Его жена жаловалась, что супруг – скупердяй и дает ей на жизнь сущие копейки. Ада же хоть и любила отчима, была ему не родной. Однако их алиби подтвердил и водитель рейсового автобуса, и продавцы промтоварного магазина в Егорьевске.

Перебрав родственников (как оказалось, у покойного Иволгина кроме семьи никого и не осталось), следователь начал опрос соседей и друзей. Выяснилось, что писатель был человеком очень замкнутым и нелюдимым. Почти ни с кем в поселке не общался, да и из дома выходил редко, только по крайней нужде. Даже в общем доме не жил. За год до смерти он переселился в небольшой флигель рядом с домом, там и обитал, вплоть до того рокового дня 10 июня 1968 года. Вот только кто мог выманить этого отшельника на улицу, так и не выяснили.

Юленька, я почти уверен, что ты не понимаешь, зачем я так подробно тебе обо всем рассказываю. Но уверяю тебя, совсем скоро ты это поймешь. Для меня очень важно, чтобы у тебя в голове сложилась полная картина произошедшего два года назад в писательском поселке. Думаю, ты начала догадываться, к чему я веду свой рассказ. Да, он будет касаться убийства семьи Иволгиных, которое осталось нераскрытым и в котором (я это предчувствую) обвинят меня, твоего слабого, нерешительного, запутавшегося отца. Прости, я продолжаю.

Самым запутанным и непонятным моментом всего расследования были записи Иволгина, найденные при обыске в его кабинете. Кроме личных заметок, набросков новых романов, в его бумагах было найдено подробное описание странного, почти сатанинского обряда по созданию советского сверхчеловека – идеальной женщины, которую Иволгин называл Далис – от сокращения лозунга «Да здравствует Ленин и Сталин!». Нужно ли говорить, что эти записи вызвали неподдельный интерес у всей следственной группы, включая и твоего покорного слугу. Мы даже на какое-то время поверили в помешательство писателя, о котором поведала нам его вдова. Если бы… Если бы через неделю после похорон не нашли убитой саму Ирину, а все их четыре дочери не исчезли.

Я не хочу сейчас подробно останавливаться на том зловещем обряде, все записи покойного Иволгина ты найдешь в одной из папок и сама сможешь узнать всю эту историю из первоисточника, а хочу поподробнее остановиться на самом первом убийстве – убийстве его вдовы.

Признаюсь честно, с тяжелым сердцем я пишу эти строки. Но в глубине души надеюсь на твою любовь и понимание. Единственное, что мне осталось, – это правда. Это не просто мой рассказ. Считай эти строки моими показаниями по делу об убийстве Ирины Иволгиной. Да, я стал свидетелем этого преступления. Свидетелем и невольным пособником настоящего убийцы. Но заклинаю тебя, заверяю всем самым для тебя дорогим, что не делал ничего из того, что собираюсь тебе рассказать. И хоть сердце мое волнуется, совесть моя чиста.

Прости, если мой рассказ будет немного путаным, но я не хочу пропустить ни единой минуты того злополучного дня, ни единой улики.

Перед тем как рассказать все как есть, я хочу сказать тебе, Юленька, в моей жизни были женщины, но твоя мама осталась единственной, кого я любил.

С Ириной Иволгиной я случайно познакомился за год до произошедших событий. Не стану утомлять тебя подробностями, но почти сразу мы поняли, что нам хорошо вместе. Я – вдовец, у Ирины странный, замкнутый муж, от которого, как она говорила, остался только штамп в паспорте. Однако я не хотел волновать тебя, а Ирина, хоть и не любила супруга, продолжала зависеть от него финансово, да и дети не поняли бы нашей связи. Мы, как два шпиона в тылу врага, тщательно скрывали наши чувства. И, надо сказать, эта скрытность помогла мне позже.

Итак, я снова мысленно переношусь в тот день 23 июня 1968 года. Прошло уже достаточно времени после похорон Иволгина. Мы с Ириной встречались на ее городской квартире, здесь, в нашем Егорьевске. Я отлучился в душ, а она оставалась в постели. Именно этот момент разделил мою жизнь на до и после, стал точкой невозврата, которая и привела меня к заслуженному концу.

Когда я вышел из ванной, то увидел Ирину в луже крови, а в ее груди торчала рукоять кухонного ножа, которым преступник ударил ее восемь раз. Хотя смертельным стал самый первый удар, он продолжал ее резать снова и снова, словно был ослеплен яростью. Конечно, первой в голове мелькнула мысль – позвонить в милицию. Но я не смогу объяснить, как здесь оказался, рассказать об отношениях с Ириной, которые начались задолго до убийства ее мужа. И вдруг меня осенило – а ведь это мотив: я решил избавиться от конкурента и зарубил его топором. Следствие готовилось к очередному висяку. Улик не было, подозреваемых тоже не осталось, а тут такой подарок! Да, я испугался и поступил малодушно: стер отпечатки пальцев, похватал вещи и убежал. Только когда оказался на чердаке дома, где решил одеться, понял, что оставил в квартире свою рубашку. Внутри все рухнуло, я представил, как меня заковывают в наручники и ведут в изолятор. Я в тот день не ночевал дома, слонялся по улицам как шальной. Напился. На работу опоздал. За это время я сочинил вполне правдоподобный рассказ, который хотел предъявить следователю, когда за мной придут. Но с удивлением понял, что никто ни о чем не знает. Пока. Я ходил кругами вокруг следователя, пытался вспомнить события, предшествующие убийству, но ничего подозрительного в них не нашел. Все было как всегда. А на следующий день у меня на столе оказалось тело Ирины.

Я работаю в органах уже двадцать лет, видел разные трупы, но тогда… Это было мое самое тяжелое вскрытие за все эти годы. А еще я понял, что оставил кучу следов. Отпечатки на бутылке вина и бокалах, о которых в спешке забыл, простыни. В общем, никудышный я преступник. Но главное – ее поза. В спешке покидая место преступления, я не обратил на это внимания. Ира полулежала в подушках и должна была видеть входящего преступника – дверь располагалась прямо напротив кровати. Почему она не попыталась встать или закрыться, закричать, в конце концов? Я ведь был в душе и непременно пришел бы ей на помощь. Эта загадка мучила меня все эти годы.

Если бы экспертом по делу был не я, меня бы давно арестовали. Но мне снова повезло. Моих отпечатков в базе не оказалось, группа крови, которую я получил из антигенов в сперме, самая распространенная – первая положительная. Но рубашку я так и не нашел и стал ждать. Преступник, кем бы он ни был, обязательно воспользуется такой уликой, чтобы надавить на меня в нужный момент.

Да, я не сказал тебе главное: в тот же день, когда следователь позвонил в поселок дочерям покойной, никто не ответил. Позже выяснилось, что все четыре девочки пропали. И вот тут-то следственная группа вспомнила обряд по созданию Далис, и с замиранием сердца мы стали ждать.

Ты скажешь, мы плохо работали, пропустили улики, возможно, мы могли бы их спасти. На все эти обвинения я могу сказать: нет, не могли. Записи по созданию сверхчеловека были настолько бредовыми, что никто из группы не воспринял их всерьез, тем более что Иволгина убили. Мысль о том, что у безумного писателя может появиться подражатель, даже в голову никому не пришла.

У нас намечалось очередное тупиковое дело. Улик почти не было. Девочки уезжали к подруге, но вечером вернулись в поселок. Кроме водителя автобуса и пары пассажиров, их никто не видел. Как выяснилось, к подруге ездили только три девочки. Четвертая – Яна, дочка Иволгина от первого брака, – оставалась дома, соседи видели ее. Девочки пропали в промежутке между десятью часами вечера двадцать третьего июня, то есть в день, когда убили их мать, и утром двадцать четвертого июня. Я уверен, что убийца один и тот же человек. Ирину он убил в четыре часа дня, вполне мог доехать до поселка, дождаться в засаде, когда все четыре дочери писателя соберутся вместе, и воплотить свой жуткий план в жизнь. Логичным было бы предположить, что все это сделал сам писатель, но он был мертв. Тогда кому в голову пришла идея воплотить его идею по созданию сверхсущества в жизнь? Как злоумышленник смог удерживать четырех взрослых девушек? Он был не один? Где он их держал и где убивал? Ритуал предполагал расчленение тел, а значит, много крови. И последнее, где Далис?

Через неделю после смерти матери была найдена первая жертва обряда – одна из двойняшек без ног на ветке дерева. И тут произошло то, чего я больше всего опасался: при вскрытии во рту у жертвы обнаружил пуговицу от своей потерянной рубашки, той самой, с места преступления в квартире Ирины, и понял, что на крючке.

Все эти годы я сам пытался вычислить убийцу, но, похоже, сыщик из меня еще хуже, чем преступник. В собранных мной документах по делу ты сможешь найти все, что относится к убийству семьи Иволгиных: протоколы осмотра и допросов, мои заключения, личные записи. Мне не удалось разгадать загадку Далис. Конечно, я не могу просить об этом тебя и по известным тебе причинам не могу оставить бумаги милиции. Возможно, кто-нибудь когда-нибудь сможет раскрыть это запутанное преступление.

С любовью, твой непутевый отец».

Я смахнула выступившие на глаза слезы. Сейчас не время раскисать. Отец не просто так оставил мне бумаги по делу Далис. Они словно знак с того света, папа хочет, чтобы я взялась за расследование. Прежде чем звонить Егору, а теперь я была уверена, что он возьмется мне помочь, я решила пробежать глазами документы в других папках. Но больше всего меня сейчас занимали записи Иволгина по созданию Далис.

– Эй!

Я вздрогнула и подняла голову от стола, где, похоже, уснула, изучая документы. Надо мной в розовых лучах заходящего солнца стояла Натуся.

– Чем занималась? – спросила она, с любопытством рассматривая разбросанные по столу бумаги.

– Да так, – спешно сгребая записи и наспех утрамбовывая их обратно в папки, ответила я. Не хватало еще, чтобы Натуська влезла в это дело. Сначала разберусь во всем сама.

– Ну, как знаешь, – фыркнула обиженная подруга, – не хочешь – не рассказывай. Пойдем ужинать, мама борщ сварила.

За ужином я выслушала планы подруги на совместную поездку к ее бабушке, чтобы провести там недельку-другую в праздности и лени.

– Будем есть клубнику, каждый день ходить на речку купаться. Там, как на море, мелкий песочек. Балдеж!

– А в огороде кто бабуле поможет? – напомнила мама.

– Ну вот, как обычно. Если мы будем в огороде копаться, то ни на речку, ни на отдых времени не останется. Ну что, мы не можем хоть недельку отдохнуть? – насупилась подруга. – В институте вкалывай, дома вкалывай, еще и в огороде вкалывай.

– Ты же хотела поскорее стать взрослой. – Натуськина мама поднялась из-за стола и потрепала дочку по волосам. – Посуду вымой, бунтарка, – сказала она и вышла из кухни, оставив нас одних.

Я тоже поднялась из-за стола и направилась к раковине. Мне сейчас не хотелось разговаривать о клубнике и речке, а мытье посуды – хороший способ побыть в одиночестве и подумать.

– Если ты не хочешь, я сама помою, – сказала Натуська и добавила к грязной посуде свою тарелку.

– Иди уже! – отмахнулась я.

– Кстати, зайди в институт, все, конечно, понимают, что у тебя горе, но экзамены никто не отменял. Тебе нужно либо академический отпуск взять, либо договориться о переносе.

– Да, на днях зайду, – пообещала я. – Слушай, а как бы мне позвонить? – окликнула я подругу уже в дверях. – Не хочу на улицу идти.

– У соседки напротив телефон есть. Закончишь, – сходим.

Я кивнула и вернулась к тарелкам.

– Добрый вечер, я могу услышать Егора? – произнесла я, когда на другом конце провода ответили. Скорее всего, бабушка, если судить по голосу. В трубку буркнули что-то невнятное, и повисла тишина, которую нарушали далекие голоса и музыка. Видимо, я позвонила не вовремя и у Егора сейчас вечеринка.

– Я слушаю. – Голос будущего напарника был уставшим, и мне стало неловко за поздний звонок.

– Привет! Нам срочно нужно встретиться, – бросила я в трубку.

– Исаева, это ты?

– Я. А что, не ждал?

– Снова теории заговоров? – усмехнулся Егор, но я пропустила его издевку мимо ушей.

– Ха-ха, смешно! Но ты ни за что не догадаешься, что я нашла в камере хранения.

– Очередное подтверждение твоей бредовой теории?

– Смейся, смейся. Уверена, когда ты прочтешь бумаги, будешь прощения у меня просить за свой издевательский тон. А я еще подумаю, стоит ли тебя в дело брать.

– В дело? Не льсти себе, Исаева.

– Вообще, меня Юля зовут, или забыл?

– Тебя, если и захочешь, не забудешь.

– Да, Натуська мне сказала, что я тебе в школе вроде как нравилась, – в отместку бросила я, и в трубке на мгновение повисла тишина. – Эй, ты что, язык проглотил?

– По-моему, ты меня с кем-то путаешь.

– Правда? Жаль. А я думала, что позвонила Егору Москвину – любителю запутанных преступлений, а, оказывается, просто ошиблась номером. Моему Егору понравилась бы моя загадка.

– Что-то я тебя не пойму, ты меня на слабо, что ли, взять пытаешься?

– Я пытаюсь дело раскрыть, а ты, как петух гамбургский, перья распушил. Тебя девушка о помощи просит, а ты… Эх, Егорка, не быть тебе Шерлоком Холмсом, – вздохнула я в трубку, жалея, что попыталась сыграть на его чувствах. Тем более что совсем не была в них уверена.

– Не тебе судить, кем мне стать, а кем нет, – бросил в трубку Егор. – Но, принимая во внимание, что ты девушка, встречусь с тобой еще раз. Завтра на том же месте, в тот же час.

Я рта не успела открыть, как в трубке послышались гудки.

– Хам! – Положив трубку на рычаг, я заглянула, в комнату, где громко работал телевизор, поблагодарила хозяйку и вернулась в квартиру подруги.

– Ну и как?

– Ты уверена, что я нравилась ему в школе?

– Кому?

– Москвину.

– Еще как, подруга, – ехидно улыбнулась Натуся. – Глаз с тебя не сводил. А что, ты сейчас ему звонила? Все-таки решила начать расследование? Правильно! Злость лучше отчаяния.